Підніміть сьогодні чарку за тих, хто підняв за вас зброю
05/19/2004 | Navigator
Сьогодні рівно 50 років Кенгірського повстання - славної сторінки нашої боротьби з тоталитарізмом - за волю і Україну.
УЧАСТНИК КРУПНЕЙШЕГО В ИСТОРИИ ГУЛАГА ВОССТАНИЯ ОНУФРИЙ БУТКОВСКИЙ: "ЛЮДИ ВЫСКАКИВАЛИ ИЗ БАРАКОВ И ТУТ ЖЕ ПОПАДАЛИ ПОД ГУСЕНИЦЫ ТАНКОВ"
Ровно 50 лет назад в Кенгирском лагере в Казахстане советские власти подавили 40-дневный бунт заключенных, большинство которых были выходцами из Украины
Александр АРТАЗЕЙ
"ФАКТЫ"
Александр Солженицын в романе "Архипелаг ГУЛАГ" назвал бунт в Кенгире самым большим мятежом обитателей сталинских лагерей. По разным данным, от 7 до 13 тысяч заключенных, в основном политических, треть из которых была из западных областей Украины, 17 мая 1954 года изгнали администрацию лагеря и 40(!) дней удерживали в нем власть. В эти дни Кенгирский лагерь близ Джезказгана оставался свободным больше, чем весь "социалистический лагерь" вместе взятый. А заключенные -- самыми раскрепощенными людьми тогдашнего СССР. Однако за эту свободу они заплатили очень дорого -- более чем семьсот человек расстреляли и раздавили ворвавшиеся в лагерь танки и солдаты. О тех трагических событиях мая-июня 1954 года "ФАКТАМ" рассказал участник восстания Онуфрий Бутковский, сейчас проживающий в селе Велыки Гаи Тернопольской области.
"Заключенные носили номерные знаки на кармане робы, на правой руке, левой ноге и плечах"
-- Онуфрий Васильевич, за что вас сослали в Кенгир?
-- Меня арестовали в ночь с 1 на 2 марта 1950 года. Отправили во Львов. Там против меня сфабриковали дело в причастности к задержанной группе украинских повстанцев из моего родного села Велыки Гаи, из которого в тот день, 1 мая, забрали на поселения в Сибирь 48 семей, а 16 человек, в том числе и меня, судили как украинских националистов. Нам дали по 25 лет и отправили в казахстанские лагеря по этапу. А наших родственников вывезли в Томскую область.
Я попал в Кенгирский лагерь, в котором пробыл до 1955 года. Он был разделен на четыре части. В первом лагпункте содержались женщины, во втором и третьем -- мужчины. Между нами -- хоздвор с продуктовыми складами, пекарни, мастерские, кузницы, больница. А за третьим лагпунктом, за особой стеной, была тюрьма со всеми своими "прелестями" -- БУРом (бараком усиленного режима для нарушителей), карцерами, боксами, камерами для смертников. Чтобы понять карательную систему сталинских лагерей, расскажу об этих помещениях подробно. Карцер представлял собой камеру размером метр на метр. Бокс -- еще страшнее, его площадь составляла 50 на 50 сантиметров. Здесь человек мог только стоять, причем не выпрямляясь. А людей в них держали неделями...
Сколько заключенных насчитывалось в лагере, мы тогда не знали. Это теперь называют цифру в 7--13 тысяч человек. Многие умирали от каторжной работы и голода, на их место привозили других, и так без конца. Система работала четко, без сбоев.
Письма близким разрешали отправлять один раз в году, да и то с ограничениями -- мол, жив-здоров и ничего больше. Все остальное цензура вычеркивала черными чернилами. Заключенные носили номерные знаки на кармане робы, на правой руке, левой ноге и плечах. Номер заменял фамилию. В том числе и на могилах умерших. Свой помню до сих пор -- СДД-476.
-- Чем кормили узников?
-- Кормили только утром и вечером. Для всех хлебный паек составлял 450--500 граммов, для перевыполнявших норму -- 550. И на первое, и на второе -- каша. Так годами. Случалась иногда вяленая рыба, но настолько соленая, что есть невозможно -- очень хотелось пить, а в карьерах, где мы работали, воду не давали. Люди пили из луж, потом заболевали дизентерией и умирали.
Голод довел меня до того, что уже с трудом вспоминал лица родных и близких. Думал, что домой не вернусь никогда. Но спас земляк Ростислав Ковальчук, который работал поваром и подкармливал своих.
В иные дни из барака выносили по 10--15 трупов. Но иногда бригадир по два-три дня не докладывал об умерших, чтобы получить их пайку и поделить на живых. Из лагеря скончавшихся вывозили на спецтелеге, запряженной шестью заключенными. У лагерных ворот каждый труп "проверяли", дабы удостовериться, что среди тел нет живых. Для перестраховки умершим пробивали деревянным молотком голову и штыком прокалывали сердце. Только после этого тела вывозились на кладбище...
-- Из-за чего лагерь восстал?
-- Все началось с расстрела колонны заключенных, возвращавшихся с работы. Дело в том, что зимой 1954 года в Кенгир из Экибастуза перевели человек 40--60 то и дело бунтовавших. В нашем лагере их содержали в бараке усиленного режима. 17 мая возвращавшиеся с работы заключенные из Экибастуза отказались, видимо, выполнить команду конвоиров "сесть". Автоматчики открыли огонь, расстреляли 16 человек, многих ранили.
-- Вы тоже были в этой колонне?
-- Нет, я был в пятой. Нам пришлось по команде "сесть" просидеть в степи около трех часов. Позже мы уже узнали, чем была вызвана такая задержка. Как раз в это время и расстреливали третью колонну. После этого в лагере начались массовые волнения. В бараки никто уже не заходил. Заключенные при помощи столов, лавок и самана стали строить баррикады. А когда в лагерь вернулись с работы все колонны, разозленные заключенные из третьего лагпункта выгнали надзирателей, разломали стену и проникли на территорию тюрьмы, всех освободили, в том числе и приговоренных к смерти. Среди них был и "власовец" Иван Кузнецов, в прошлом полковник Советской Армии. Именно он возглавил кенгирское восстание и создал повстанческий комитет. В канцелярии и кабинетах оперуполномоченных активистам-бунтарям удалось захватить важные документы, среди которых и списки работавших на лагерную администрацию, то есть попросту "стукачей".
-- Онуфрий Васильевич, Александр Солженицын в романе "Архипелаг ГУЛАГ" писал, будто для того, чтобы усмирить политических, в Кенгир бросили около 700 уголовников? Лагерная администрация считала, что они наведут порядок среди политзаключенных.
-- Да, уголовники были. Но нас, политических, они не трогали и жили по своему закону -- не работали и не подчинялись начальству. Тем не менее уголовники принимали активное участие в самом восстании. Именно они начали делать подкопы, чтобы связаться с другими лагпунктами. Пробили проход из третьего лагпункта во второй, потом к тюрьмам, на хоздвор, где завладели всем имеющимся инвентарем и запасами, а потом и в женский лагпункт.
-- Власти тогда утверждали, будто, после того как пробили стену в женский лагерь, заключенные стали насиловать женщин?
-- Это неправда. Ничего подобного не было. Каждый искал своих земляков, близких, родных. Даже если бы кто-то и захотел это сделать, то не смог бы. Я же рассказывал, в каком физическом состоянии мы были после лагерной пайки.
-- Много ли оказалось "стукачей"?
-- Много. Но среди украинцев их практически не было. Ведь большинство наших соотечественников относились к "бандеровцам". Лагерные власти олицетворяли для них всю советскую систему. А сотрудничать с "советами" они не могли попросту из идейных соображений.
-- Солженицын пишет, что в Кенгире украинцев было больше всех. Это правда?
-- Да. Потом прибалты, русские и другие национальности.
"Из рентгеновского аппарата заключенные сделали коротковолновый радиопередатчик"
-- Как развивались события дальше?
-- Пробив ходы во все лагпункты, заключенные объединились и организовали повстанческий комитет во главе с Кузнецовым. Этот комитет сформулировал требования восставших -- приезд комиссии Верховного Совета или Генпрокуратуры из Москвы для расследования инцидента с расстрелом колонны заключенных; сокращение рабочего дня с 12 до 8 часов; разрешение на встречу с родными раз в год и переписку без ограничений.
Были также приняты меры по сохранению порядка в лагере. С момента начала восстания все подчинялись повстанческому комитету. Бригады, работавшие в зоне, -- а это повара, работники больницы, дезинфекторы -- трудились на своих местах. Хлебный паек в 500 граммов оставался прежним. На одежду всех сексотов нашили большую надпись "стукач", но не убивали. Во всех лагпунктах Кенгира были построены баррикады, охраняемые заключенными. Условным сигналом начала возможного наступления окружавших зону солдат считался свист.
-- Лагерь был полностью изолирован?
-- Да, мы были оцеплены, но все же пытались как-то общаться со внешним миром. Из рентгеновского аппарата местные умельцы (в лагере сидело много представителей технической интеллигенции) сделали коротковолновый радиопередатчик. Каждые два часа в эфир выходили сообщения о восстании в Кенгире. Чтобы не допустить дальнейшего вещания, лагерь обесточили. Тогда наши придумали маленькую гидроэлектростанцию. Но ее тоже стали глушить.
Однако чтобы хоть как-то передать на волю весть о нашем восстании, был придуман еще один интересный ход. Сделали воздушного змея и прикрепили к нему приспособление с листовками. Когда ветер ударял его о рамку змея, листовки вываливались, а солдаты и местные жители собирали их по степи.
-- Чем жил лагерь все эти 40 дней?
-- Ждали приезда специальной комиссии из Москвы. А в это время ежедневно к нашим баррикадам приходило высшее лагерное начальство, милицейские, военные чины и через громкоговорители убеждали нас прекратить бунт, обещали выполнить все требования, но повстанческий комитет не шел им на уступки. Где-то в двадцатых числах мая к нам приехал генерал, фамилии его я не помню (Солженицын пишет, что это был генерал Бобков. -- Авт.) и стал угрожать, мол, он "уже подавил подобное восстание на Дальнем Востоке и то же самое сделает с нами". После его угроз опять наступила тишина.
"Если бы восстание не удалось подавить только танками, в операцию готовы были включиться самолеты с бомбами"
-- Заключенных давили танками?
-- Да. Это была страшная ночь с 25 на 26 июня. Советские снайперы, чтобы не разбудить заключенных, сняли почти всех дежуривших на баррикадах. Но приблизительно в четыре часа утра раздался условный сигнал тревоги -- свист. Кому-то все-таки удалось нас предупредить. К лагерю подошли танки (1-я мотострелковая дивизия им. Дзержинского. -- Авт.), стреляли холостыми снарядами, чтобы оглушить заключенных. До сих пор помню эти выстрелы и свист тысяч людей из всех бараков. Кому-то из наших удалось поджечь три танка (технический отдел восстания изготовил какую-то зажигательную смесь). Военные в ответ отдали команду стрелять на поражение. После этого началось неописуемое... Люди выскакивали из бараков через окна, двери на площадь между бараками и тут же попадали под гусеницы танков. По заключенным стреляли из пушек и пулеметов. За танками шли солдаты, стрелявшие из автоматов и забрасывавшие бараки дымовыми шашками. За ними бежали надзиратели и добивали раненых ломами.
В это время я и мой друг из Львова Федор Семенюк хотели выбраться через окно барака. Он первый вскочил на подоконник, но тут же был прошит пулеметной очередью насмерть. Одни пытались спрятаться от танков в бараках, другие, наоборот, выскакивали из них. Дело в том, что накануне повстанческий комитет принял решение, что когда прозвучит условный сигнал штурма -- свист, все должны выскакивать из бараков на защиту лагеря. Не оставившие помещение считались трусами и предателями и могли быть убиты своими.
Волна людей вынесла меня в другую сторону барака, в помещение для сушки вещей. Дальше бежать было некуда, мы просто ждали своей участи. Избиение на улице продолжалось больше двух часов. Я уже попрощался с жизнью, когда все в лагере стихло, а к нашему бараку подошли солдаты и приказали: "Руки вверх, всем выйти из барака, за неподчинение -- смерть". Мы начали выходить, тяжело раненых конвоиры добивали штыками. Живых в степи положили лицом вниз. Не помню, сколько так пролежали, наверное, часа 2--3. Потом привели всех в лагерь, накормили и оставили спать под открытым небом, предупредив, чтобы не смели бежать. На следующий день сформировали бригады. Я попал в похоронную, собиравшую и хоронившую погибших. Сотни трупов (официальная цифра погибших -- более 700 человек. -- Авт.) были разорваны гусеницами танков... Наша похоронная бригада работала 4(!) дня, а ведь мы были не единственные, устранявшие последствия кровавой бойни.
На четвертый день меня в числе 150 человек перевели в другой лагерь, поближе к Джезказгану. Здесь, кстати, мы узнали, что если бы восстание не удалось подавить только танками, в операцию готовы были включиться самолеты с бомбами, у летчиков которых был приказ стереть нас с лица земли.
-- Вам срок за Кенгир не добавили?
-- Нет, ведь у меня и так был максимальный -- 25 лет. Больше попросту не давали. Потом мне еще довелось два года жить в казахстанских лагерях. А в 1956 году в наш лагерь приехала комиссия по пересмотру личных дел заключенных. Дождался и я своей очереди. Председатель комиссии, рассмотрев мое дело, сказал: "Вы свободны и отныне восстанавливаетесь во всех гражданских правах и имеете право проживать во всех режимных и нережимных городах Советского Союза".
УЧАСТНИК КРУПНЕЙШЕГО В ИСТОРИИ ГУЛАГА ВОССТАНИЯ ОНУФРИЙ БУТКОВСКИЙ: "ЛЮДИ ВЫСКАКИВАЛИ ИЗ БАРАКОВ И ТУТ ЖЕ ПОПАДАЛИ ПОД ГУСЕНИЦЫ ТАНКОВ"
Ровно 50 лет назад в Кенгирском лагере в Казахстане советские власти подавили 40-дневный бунт заключенных, большинство которых были выходцами из Украины
Александр АРТАЗЕЙ
"ФАКТЫ"
Александр Солженицын в романе "Архипелаг ГУЛАГ" назвал бунт в Кенгире самым большим мятежом обитателей сталинских лагерей. По разным данным, от 7 до 13 тысяч заключенных, в основном политических, треть из которых была из западных областей Украины, 17 мая 1954 года изгнали администрацию лагеря и 40(!) дней удерживали в нем власть. В эти дни Кенгирский лагерь близ Джезказгана оставался свободным больше, чем весь "социалистический лагерь" вместе взятый. А заключенные -- самыми раскрепощенными людьми тогдашнего СССР. Однако за эту свободу они заплатили очень дорого -- более чем семьсот человек расстреляли и раздавили ворвавшиеся в лагерь танки и солдаты. О тех трагических событиях мая-июня 1954 года "ФАКТАМ" рассказал участник восстания Онуфрий Бутковский, сейчас проживающий в селе Велыки Гаи Тернопольской области.
"Заключенные носили номерные знаки на кармане робы, на правой руке, левой ноге и плечах"
-- Онуфрий Васильевич, за что вас сослали в Кенгир?
-- Меня арестовали в ночь с 1 на 2 марта 1950 года. Отправили во Львов. Там против меня сфабриковали дело в причастности к задержанной группе украинских повстанцев из моего родного села Велыки Гаи, из которого в тот день, 1 мая, забрали на поселения в Сибирь 48 семей, а 16 человек, в том числе и меня, судили как украинских националистов. Нам дали по 25 лет и отправили в казахстанские лагеря по этапу. А наших родственников вывезли в Томскую область.
Я попал в Кенгирский лагерь, в котором пробыл до 1955 года. Он был разделен на четыре части. В первом лагпункте содержались женщины, во втором и третьем -- мужчины. Между нами -- хоздвор с продуктовыми складами, пекарни, мастерские, кузницы, больница. А за третьим лагпунктом, за особой стеной, была тюрьма со всеми своими "прелестями" -- БУРом (бараком усиленного режима для нарушителей), карцерами, боксами, камерами для смертников. Чтобы понять карательную систему сталинских лагерей, расскажу об этих помещениях подробно. Карцер представлял собой камеру размером метр на метр. Бокс -- еще страшнее, его площадь составляла 50 на 50 сантиметров. Здесь человек мог только стоять, причем не выпрямляясь. А людей в них держали неделями...
Сколько заключенных насчитывалось в лагере, мы тогда не знали. Это теперь называют цифру в 7--13 тысяч человек. Многие умирали от каторжной работы и голода, на их место привозили других, и так без конца. Система работала четко, без сбоев.
Письма близким разрешали отправлять один раз в году, да и то с ограничениями -- мол, жив-здоров и ничего больше. Все остальное цензура вычеркивала черными чернилами. Заключенные носили номерные знаки на кармане робы, на правой руке, левой ноге и плечах. Номер заменял фамилию. В том числе и на могилах умерших. Свой помню до сих пор -- СДД-476.
-- Чем кормили узников?
-- Кормили только утром и вечером. Для всех хлебный паек составлял 450--500 граммов, для перевыполнявших норму -- 550. И на первое, и на второе -- каша. Так годами. Случалась иногда вяленая рыба, но настолько соленая, что есть невозможно -- очень хотелось пить, а в карьерах, где мы работали, воду не давали. Люди пили из луж, потом заболевали дизентерией и умирали.
Голод довел меня до того, что уже с трудом вспоминал лица родных и близких. Думал, что домой не вернусь никогда. Но спас земляк Ростислав Ковальчук, который работал поваром и подкармливал своих.
В иные дни из барака выносили по 10--15 трупов. Но иногда бригадир по два-три дня не докладывал об умерших, чтобы получить их пайку и поделить на живых. Из лагеря скончавшихся вывозили на спецтелеге, запряженной шестью заключенными. У лагерных ворот каждый труп "проверяли", дабы удостовериться, что среди тел нет живых. Для перестраховки умершим пробивали деревянным молотком голову и штыком прокалывали сердце. Только после этого тела вывозились на кладбище...
-- Из-за чего лагерь восстал?
-- Все началось с расстрела колонны заключенных, возвращавшихся с работы. Дело в том, что зимой 1954 года в Кенгир из Экибастуза перевели человек 40--60 то и дело бунтовавших. В нашем лагере их содержали в бараке усиленного режима. 17 мая возвращавшиеся с работы заключенные из Экибастуза отказались, видимо, выполнить команду конвоиров "сесть". Автоматчики открыли огонь, расстреляли 16 человек, многих ранили.
-- Вы тоже были в этой колонне?
-- Нет, я был в пятой. Нам пришлось по команде "сесть" просидеть в степи около трех часов. Позже мы уже узнали, чем была вызвана такая задержка. Как раз в это время и расстреливали третью колонну. После этого в лагере начались массовые волнения. В бараки никто уже не заходил. Заключенные при помощи столов, лавок и самана стали строить баррикады. А когда в лагерь вернулись с работы все колонны, разозленные заключенные из третьего лагпункта выгнали надзирателей, разломали стену и проникли на территорию тюрьмы, всех освободили, в том числе и приговоренных к смерти. Среди них был и "власовец" Иван Кузнецов, в прошлом полковник Советской Армии. Именно он возглавил кенгирское восстание и создал повстанческий комитет. В канцелярии и кабинетах оперуполномоченных активистам-бунтарям удалось захватить важные документы, среди которых и списки работавших на лагерную администрацию, то есть попросту "стукачей".
-- Онуфрий Васильевич, Александр Солженицын в романе "Архипелаг ГУЛАГ" писал, будто для того, чтобы усмирить политических, в Кенгир бросили около 700 уголовников? Лагерная администрация считала, что они наведут порядок среди политзаключенных.
-- Да, уголовники были. Но нас, политических, они не трогали и жили по своему закону -- не работали и не подчинялись начальству. Тем не менее уголовники принимали активное участие в самом восстании. Именно они начали делать подкопы, чтобы связаться с другими лагпунктами. Пробили проход из третьего лагпункта во второй, потом к тюрьмам, на хоздвор, где завладели всем имеющимся инвентарем и запасами, а потом и в женский лагпункт.
-- Власти тогда утверждали, будто, после того как пробили стену в женский лагерь, заключенные стали насиловать женщин?
-- Это неправда. Ничего подобного не было. Каждый искал своих земляков, близких, родных. Даже если бы кто-то и захотел это сделать, то не смог бы. Я же рассказывал, в каком физическом состоянии мы были после лагерной пайки.
-- Много ли оказалось "стукачей"?
-- Много. Но среди украинцев их практически не было. Ведь большинство наших соотечественников относились к "бандеровцам". Лагерные власти олицетворяли для них всю советскую систему. А сотрудничать с "советами" они не могли попросту из идейных соображений.
-- Солженицын пишет, что в Кенгире украинцев было больше всех. Это правда?
-- Да. Потом прибалты, русские и другие национальности.
"Из рентгеновского аппарата заключенные сделали коротковолновый радиопередатчик"
-- Как развивались события дальше?
-- Пробив ходы во все лагпункты, заключенные объединились и организовали повстанческий комитет во главе с Кузнецовым. Этот комитет сформулировал требования восставших -- приезд комиссии Верховного Совета или Генпрокуратуры из Москвы для расследования инцидента с расстрелом колонны заключенных; сокращение рабочего дня с 12 до 8 часов; разрешение на встречу с родными раз в год и переписку без ограничений.
Были также приняты меры по сохранению порядка в лагере. С момента начала восстания все подчинялись повстанческому комитету. Бригады, работавшие в зоне, -- а это повара, работники больницы, дезинфекторы -- трудились на своих местах. Хлебный паек в 500 граммов оставался прежним. На одежду всех сексотов нашили большую надпись "стукач", но не убивали. Во всех лагпунктах Кенгира были построены баррикады, охраняемые заключенными. Условным сигналом начала возможного наступления окружавших зону солдат считался свист.
-- Лагерь был полностью изолирован?
-- Да, мы были оцеплены, но все же пытались как-то общаться со внешним миром. Из рентгеновского аппарата местные умельцы (в лагере сидело много представителей технической интеллигенции) сделали коротковолновый радиопередатчик. Каждые два часа в эфир выходили сообщения о восстании в Кенгире. Чтобы не допустить дальнейшего вещания, лагерь обесточили. Тогда наши придумали маленькую гидроэлектростанцию. Но ее тоже стали глушить.
Однако чтобы хоть как-то передать на волю весть о нашем восстании, был придуман еще один интересный ход. Сделали воздушного змея и прикрепили к нему приспособление с листовками. Когда ветер ударял его о рамку змея, листовки вываливались, а солдаты и местные жители собирали их по степи.
-- Чем жил лагерь все эти 40 дней?
-- Ждали приезда специальной комиссии из Москвы. А в это время ежедневно к нашим баррикадам приходило высшее лагерное начальство, милицейские, военные чины и через громкоговорители убеждали нас прекратить бунт, обещали выполнить все требования, но повстанческий комитет не шел им на уступки. Где-то в двадцатых числах мая к нам приехал генерал, фамилии его я не помню (Солженицын пишет, что это был генерал Бобков. -- Авт.) и стал угрожать, мол, он "уже подавил подобное восстание на Дальнем Востоке и то же самое сделает с нами". После его угроз опять наступила тишина.
"Если бы восстание не удалось подавить только танками, в операцию готовы были включиться самолеты с бомбами"
-- Заключенных давили танками?
-- Да. Это была страшная ночь с 25 на 26 июня. Советские снайперы, чтобы не разбудить заключенных, сняли почти всех дежуривших на баррикадах. Но приблизительно в четыре часа утра раздался условный сигнал тревоги -- свист. Кому-то все-таки удалось нас предупредить. К лагерю подошли танки (1-я мотострелковая дивизия им. Дзержинского. -- Авт.), стреляли холостыми снарядами, чтобы оглушить заключенных. До сих пор помню эти выстрелы и свист тысяч людей из всех бараков. Кому-то из наших удалось поджечь три танка (технический отдел восстания изготовил какую-то зажигательную смесь). Военные в ответ отдали команду стрелять на поражение. После этого началось неописуемое... Люди выскакивали из бараков через окна, двери на площадь между бараками и тут же попадали под гусеницы танков. По заключенным стреляли из пушек и пулеметов. За танками шли солдаты, стрелявшие из автоматов и забрасывавшие бараки дымовыми шашками. За ними бежали надзиратели и добивали раненых ломами.
В это время я и мой друг из Львова Федор Семенюк хотели выбраться через окно барака. Он первый вскочил на подоконник, но тут же был прошит пулеметной очередью насмерть. Одни пытались спрятаться от танков в бараках, другие, наоборот, выскакивали из них. Дело в том, что накануне повстанческий комитет принял решение, что когда прозвучит условный сигнал штурма -- свист, все должны выскакивать из бараков на защиту лагеря. Не оставившие помещение считались трусами и предателями и могли быть убиты своими.
Волна людей вынесла меня в другую сторону барака, в помещение для сушки вещей. Дальше бежать было некуда, мы просто ждали своей участи. Избиение на улице продолжалось больше двух часов. Я уже попрощался с жизнью, когда все в лагере стихло, а к нашему бараку подошли солдаты и приказали: "Руки вверх, всем выйти из барака, за неподчинение -- смерть". Мы начали выходить, тяжело раненых конвоиры добивали штыками. Живых в степи положили лицом вниз. Не помню, сколько так пролежали, наверное, часа 2--3. Потом привели всех в лагерь, накормили и оставили спать под открытым небом, предупредив, чтобы не смели бежать. На следующий день сформировали бригады. Я попал в похоронную, собиравшую и хоронившую погибших. Сотни трупов (официальная цифра погибших -- более 700 человек. -- Авт.) были разорваны гусеницами танков... Наша похоронная бригада работала 4(!) дня, а ведь мы были не единственные, устранявшие последствия кровавой бойни.
На четвертый день меня в числе 150 человек перевели в другой лагерь, поближе к Джезказгану. Здесь, кстати, мы узнали, что если бы восстание не удалось подавить только танками, в операцию готовы были включиться самолеты с бомбами, у летчиков которых был приказ стереть нас с лица земли.
-- Вам срок за Кенгир не добавили?
-- Нет, ведь у меня и так был максимальный -- 25 лет. Больше попросту не давали. Потом мне еще довелось два года жить в казахстанских лагерях. А в 1956 году в наш лагерь приехала комиссия по пересмотру личных дел заключенных. Дождался и я своей очереди. Председатель комиссии, рассмотрев мое дело, сказал: "Вы свободны и отныне восстанавливаетесь во всех гражданских правах и имеете право проживать во всех режимных и нережимных городах Советского Союза".
Відповіді
2004.05.20 | Vadym Gladchuk
Re: Підніміть сьогодні чарку за тих, хто підняв за вас зброю
Героям Слава!2004.05.20 | Number 007
Про Кенгір і не тільки: лінк для роздумів
http://www.geocities.com/ukrexlibris/zabuzko/intro.htmlОдна цитата:
"...До кінця своїх днів мій батько так і зостався в переконанні, і мені цей епізод наводив як доказ, що ГУЛАГівські "блатні" — до "політичних", 58-ої статті, ставились шанобливо і з острахом (за суто кримінальною логікою: "боишься — значит, уважаешь"). I тільки дорослою, прочитавши Солженіцина, я дізналася, що це, м'яко кажучи, не зовсім так — що, цитую "Архіпелаг ГУЛАГ", "всі двадцяті, всі тридцяті, всі сорокові роки" політичні "Укропи Помідоровичі й Фан Фаничі" складали в очах "блатних" не більше ніж комічну своєю легкоприступністю здобич, покірний предмет безкарного (до того ж ревно заохочуваного таборовим начальством) ґвалту й розбою, і щойно в 1953-54-му роках становище різко переломилося — коли в ГУЛАГ влилися, ґрандіозним забуренням, ОУНівські етапи. Солженіцину не бракує ні спостережливости, ні фактографічної безсторонности, щоб визнати рушійну ролю саме цього "поповнення" — незліченного напливу бандерівських партизанів — у розв'язанні таборового руху опору, упродовж "всіх двадцятих, всіх тридцятих, всіх сорокових років" геть-то непомисленного, і етапи цього руху він фіксує вельми чітко — від по-військовому нещадної повсюдної "рубилівки" (винищення стукачів) до "сорока днів Кенґіра", найбільшого повстання в історії ГУЛАГу. — йому бракує тільки знання історії української (що для росіянина, зрештою, не дивина), аби впізнати в методах організації такого руху — пряме продовження ОУНівської партизанської війни, для всякого, бодай з чуток із нею знайомого, яснісіньке як на долоні: акурат така-бо "рубилівка" стрясала була Львовом кінця 1940-х (кажуть, жоден новопризначений шеф обласного НКВД не виживав довше трьох місяців, навіть ходячи виключно в цивільному!), і та "конференція", котрою розпочалось Кенґірське повстання, — коли до блатних "паханів" прийшли представниками від "політичних", цитую за оригіналом, "выдержанные широкоплечие хлопцы (розрядка моя: Солженіцин не уточнює, що то були за "хлопцы", лише шкодує, що імена їхні "не збереглися в протоколах", та й не вгадати йому в такій "позапротокольній дипломатії" почерку добре вишколених боївкарів. — О.З.)" — і запропонували до вибору: з ними, політичними, а чи з таборовим начальством, але якщо з цим останнім, то начувайтеся, блатні, бо "нас більше", — ця "конференція" звучить теж вельми знайомо, початки її — в 1930-х роках, у польському концтаборі Береза Картузька, що виявився для наших "выдержанных широкоплечих хлопцев" (мали-таки де навчитися витримки!) тільки репетицією ГУЛАГу... Ось ці-то безіменні перед історією "хлопцы" й зробили "58-му статтю" в очах "блатних" — "мужиками", авторитетними й шанованими, а після того, як союз їхній було скріплено кров'ю Кенґіра — ще й абсолютно, під страхом порушення "блатного" закону, недоторканними.
-------------------------------------------------------
Ситуація схожа на сьогоднішню в нашій "зоні". Блатні мочитмуть "політичних" не тільки в Донецьку й Мукачево. а свюди де захочуть. і скільки захочуть. І так, поки "політичні" не покажуть себе "мужиками". Пора зрозуміти що з блатними можна говорити тільки З ПОЗИЦІЇ СИЛИ!
А не мовою конвенцій про права людини і демократичні свободи, як Ющенко.
2004.05.20 | Максим’як
Re: Не зовсім правильно.
З подібних розповідей виживших очевидців, переваги урків над політичними тривали не довше 1945 року. Справді, із появою УПІвців у лагерях, ситуація різко змінилася.2004.05.20 | SpokusXalepniy
Я никогда не мог найти специального слова.
Может кто знает, но у меня не получалось подыскать слово, которое характеризовало бы человека, начитавшегося подобного материала (не говоря уже об "Архипелаг ГУЛАГ"), и после этого заявляющего, что Сталин создал великую страну, причем в хорошем смысле этого слова. Такие люди даже согласны, что у Сталина были, как они говорят: "некоторые ошибки, но не в них главное".Как называется это человеческое качество? Хоть конкурс объявляй. [: Приз - внеплановая отсидка :]
2004.05.20 | Navigator
Це слово, очевидно, "імперський інстинкт" - набута еволюційна оз
нака, що дозволяє людському створінню, що напівголодне сидить в окопі (варіанти - розваленій ізбі, комунальній норі в столиці, чужій хаті в новоприєднаних до імперії місті) бачити єдиний смисл свого злиденного існування в "пірє духа" - пердухє імперії.Пєрдуха імперії полягає в сакралізації власного існування і безмежному розширенні нібито священних кордонів імперії, за рахунок максимальної експлуатації своїх громадян - аж до їх фізичного знищення.
Істота з імперським інстинктом приймає ці правила з "вєрноподданим восторгом".
Див. на цю тему також - Третій Райх, маоістський Китай. *
* - обидва монстри з"явились за всебічного сприяння російського.
2004.05.20 | VENED
Саакашвили - "карманный" империалист
Империи были есть и будут. Несмотря на Вашу пропаганду.Развалилась Британская, Французская, Испанская, Португальская, Японская, Российская, так появится Китайская, не сомневайтесь. И вот если Вы очутитесь под крылом китайской империи, Вы так уже свободно в интернете не порефлексируете. Множество молодых и не очень стран стремится к собственным империям, типичный пример - Грузия, надо ей поработить а то и вырезать осетин, абхазцев, потом чеченов-кистинцев. К моноэтнической империи стремится и Албания, и захват земель есть и идеология - "албанизма" - термин Энвера Ходжи, и полно еще всяких стран. Уж про США как мировую империю, тут не будем, все у Бжезинского черным по-белому описано
2004.05.21 | Kohoutek
Re: Саакашвили - "карманный" империалист
VENED пише:> Империи были есть и будут. Несмотря на Вашу пропаганду.
> Развалилась Британская, Французская, Испанская, Португальская, Японская, Российская, так появится Китайская, не сомневайтесь. И вот если Вы очутитесь под крылом китайской империи, Вы так уже свободно в интернете не порефлексируете. Множество молодых и не очень стран стремится к собственным империям, типичный пример - Грузия, надо ей поработить а то и вырезать осетин, абхазцев, потом чеченов-кистинцев. К моноэтнической империи стремится и Албания, и захват земель есть и идеология - "албанизма" - термин Энвера Ходжи, и полно еще всяких стран. Уж про США как мировую империю, тут не будем, все у Бжезинского черным по-белому описано
Вы путаете, VENED, империю и мононациональное государство. Империя как раз - государство полиэтническое, в котором доминирует одна культура, но присутствуют многие. "Четыре части света под одной крышей", так сказать. Империя, по определению, - крупное государство. Не могут Грузия или Албания быть империей. Ну просто не могут - они уже сформировалась как национальные государства. К империям можно отнести Россию, Китай, может быть США. Империя может перерасти в национальное государство, как сейчас происходит с Россией, или распасться или стать федерацией. Но национальное государство в империю никак превратиться не может. Разве что войти в ее состав. Пока что Грузии, если и грозит войти в состав какой империи, то это может быть только Россия. И Китай, и США далеко (при том США вовсе не стремится к территориальным приращениям).
И, пожалуйста, подтвердите какими-нибудь высказываниями Саакашвили его желание "поработить а то и вырезать осетин, абхазцев, потом чеченов-кистинцев". Установить государственный контроль на всей территории Грузии (общепризнанной, в т.ч. и Россией) ну никак не может быть квалифицировано как "порабощение".
2004.05.21 | VENED
Об империях
>Не могут Грузия или Албания быть империей. Ну просто не могут - они уже сформировалась как национальные государства.Грузия в каких границах, по-Вашему является мононациональной? Вместе с Абхазией и Южной Осетией или без них? 280000 азербайджанцев граждан Грузии, примерно столько ко же армян. Это не подтверждает никак мононациональность. Русские оттуда уже "ушли". Да и сами грузины достаточно разные - от сванов до рачинцев и др.
> К империям можно отнести Россию, Китай, может быть США. Империя может перерасти в национальное государство, как сейчас происходит с Россией, или распасться или стать федерацией.
В чем перерост России в национальное государство? В объединении Коми-Пермяцкого национального округа с Пермской областью в Пермский край? Ну разве что это.
>Но национальное государство в империю никак превратиться не может. Разве что войти в ее состав. Пока что Грузии, если и грозит войти в состав какой империи, то это может быть только Россия. И Китай, и США далеко (при том США вовсе не стремится к территориальным приращениям).
"Термин 'империя' подразумевает политический контроль доминирующей страны над внешней и внутренней политикой более слабой страны"
http://www.inosmi.ru/translation/209587.html на эту тему
>И, пожалуйста, подтвердите какими-нибудь высказываниями Саакашвили его желание "поработить а то и вырезать осетин, абхазцев, потом чеченов-кистинцев". Установить государственный контроль на всей территории Грузии (общепризнанной, в т.ч. и Россией) ну никак не может быть квалифицировано как "порабощение".
Ну да, конечно, когда РФ пытается контроль над Чечней установить - то это "агрессия", а как Грузия - так "установление государственного контроля"? Двойные стандарты?
Де-факто Абхазия Грузии не подчиняется, там даже деньги российские в хождении. Если там проведут референдум, едва ли найдутся сторонники "единой Грузии".
Я Саакашвили такие слова не приписывал, хотя жесткие высказывания о судьбе "сепаратистов" он делал. А то что гонения на осетин были во времена Гамсахурдия - это хорошо известно, и очевидцы есть и свидетели и беженцы, осевшие в основном в Северной Осетии, в Абхазии тем более просто война начатая тбилисcким правительством, но уже во времена Шеварнадзе и опять толпы беженцев в Россию. Заметьте когда абхазам плохо стало беженцы абхазы в Тбилиси не побежали, а в случае Чечни - чеченов в Москве достаточно осело, да и в других городах РФ. Это я к тому, что абхазо-грузинский конфликт не только политический но и этнический
2004.05.21 | Kohoutek
Re: Об империях
VENED пише:> Грузия в каких границах, по-Вашему является мононациональной? Вместе с Абхазией и Южной Осетией или без них? 280000 азербайджанцев граждан Грузии, примерно столько ко же армян. Это не подтверждает никак мононациональность. Русские оттуда уже "ушли". Да и сами грузины достаточно разные - от сванов до рачинцев и др.
А где я говорил по поводу Грузии "мононациональное государство"? Я говорил о "национальном государстве". Которое вполне может подразумевать существование не принадлежащих к крупнейшей этнической группе общин. Словакия, Испания, та же Украина. Насчет разнообразия этнических групп внутри определенного народа - те же Германия, Италия и т.д.
> В чем перерост России в национальное государство? В объединении Коми-Пермяцкого национального округа с Пермской областью в Пермский край? Ну разве что это.
Нет - в быстром исчезновении малых народов, в особенности в исчезновении местных языков, скоростной унификации культуры, выравнивании прав и особенностей субъектов федерации, государсвтенной поддержке и навязывании т.н. "традиционных конфессий", а в особенности - РПЦ. Хотя последнее - это уже скорее специфика российской государственной власти и общественного менталитета, а не обязательное условие существования национального государства. Ну и т.д.
> "Термин 'империя' подразумевает политический контроль доминирующей страны над внешней и внутренней политикой более слабой страны"
> http://www.inosmi.ru/translation/209587.html на эту тему
Да ну, глупости. Над какими странами доминировала Австро-Венгрия? Только над своей собственной территорией. Империя - внутреннее устройство страны, а не внешняя политика. Над какими странами может господствовать Грузия?
> Ну да, конечно, когда РФ пытается контроль над Чечней установить - то это "агрессия", а как Грузия - так "установление государственного контроля"? Двойные стандарты?
Нет. Я могу говорить только о своей позиции. ИМХО, Россия имеет полное право и даже обязана установить порядок на всей своей территории, в т.ч. и Чечни. Другой вопрос - ЧТО это за порядок и КАКИМИ методами он устанавливается. Имеет ли Чечня право на выход из состава РФ? С моей точки зрения и с точки зрения международного права - нет. Признаваемое всякими международными конвенциями право народа на самоопределение не включает в себя права на отделение от другого государства. Разве что если народ не имеет никаких иных возможностей для свободного развития и вообще выживания. Максимальная степень свободы, которую может требовать любая общину согласно существующему международному праву - национально-культурная и политическая автономия. Поэтому, как бы Запад не сочувствовал албанцам в Косове, он не признаЁт и не признАет ни самостоятельности Косова, ни его присоединения к Албании. Разве что если между эти краем и Сербией начнется долгая кровопролитная война и не останется никаких шансов на примирение. Если бы Грузия начала устанавливать контроль над Аджарией теми методами, которыми Россия усмиряет Чечню - я был бы против грузинской политики.
Дело именно в методах. Даже точнее - в их реализации. Я думаю, что Россия имеет полное право даже и воевать с чеченскими боевиками, и Грозный штурмовать и всё такое, если уж иначе не получается - но не покрывать совершение военных преступлений. Если чеченцы - россияне, то даже и мятежные чеченцы имеют абсолютно все те же права, что и прочие граждане России. Если Чечня - неотъемлемая часть России, то необходимо признать, что там идёт гражданская война.
> Де-факто Абхазия Грузии не подчиняется, там даже деньги российские в хождении. Если там проведут референдум, едва ли найдутся сторонники "единой Грузии".
См. выше. Десяток референдумов и даже приобретение всеми абхазами российского гражданства никак не изменят государственный статус Абхазии для существующего международного права. В лучшем случае ей светит тайваньский вариант. Что было бы для Абхазии совсем неплохо, но вряд ли осуществимо. Всё-таки не остров. "Холодная война" окончилась. Нет противостояния двух систем. Не тот потенциал. Она может неопределённо долго находиться в нынешнем состоянии, пока Грузия не окрепнет. А там - посмотрим. Надеюсь, к тому времени конфликт уже уладится.
> Я Саакашвили такие слова не приписывал, хотя жесткие высказывания о судьбе "сепаратистов" он делал.
Так насильственное изменение государственной власти - тяжкое преступление для любой страны.
> А то что гонения на осетин были во времена Гамсахурдия - это хорошо известно, и очевидцы есть и свидетели и беженцы, осевшие в основном в Северной Осетии,
Гамсахурдиа - авантюрист с диктаторскими замашками; поэт, решивший воплотить поэзию в жизнь. Дмитрий Корчинский, дорвавшийся до власти. Слава богу, эта эпоха длилась недолго, но её последствия Грузия ещё долго будет расхлёбывать.
> в Абхазии тем более просто война начатая тбилисcким правительством, но уже во времена Шеварнадзе и опять толпы беженцев в Россию. Заметьте когда абхазам плохо стало беженцы абхазы в Тбилиси не побежали, а в случае Чечни - чеченов в Москве достаточно осело, да и в других городах РФ. Это я к тому, что абхазо-грузинский конфликт не только политический но и этнический
И экономический. Во-первых, Москва богаче и куда благополучнее Тбилиси. Куда бегут из третьего мира, ненавидящего Америку? Правильно, в США. Во-вторых, абхазы с самого начала искали защиты у России. Чеченцам куда бежать? Часть их осела в Грузии, кстати. Во-вторых, как я и говорил, это и показывает принципиальное различие России как империи от Грузии как национального государства. Без этических оценок, просто классификация. Если бы абхазское руководство не захотело всего и сразу, мог бы вполне сойти аджарский илим нахичеванский вариант - полная внутренняя автономия без разрыва отношений с центром. Но тут Россия под боком сыграла свою роль. разумеется, я не снимаю ответственности и с Тбилиси, но главную роль тут сыграла всё-таки неопределённая позиция России. Если бы Россия захотела - она смогла бы усадить руководства и Абхазии, и Южной Осетии, и Приднестровья за стол переговоров с Тбилиси и Кишинёвом соответственно и заставить их найти взаимопремлемые решения, пока не пролилось слишком много крови. Теперь это труднее, но иного выхода всё равно нет. Ну не нужна России эта головная боль - озлобленные, обнищавшие крохотные неконтролируемые удельные княжества, которые никто никогда не признает. Ради этого ссориться с соседями и всем миром? Посмотрите, что имеет Турция с Северным Кипром. Они теперь не знают, как бы от него отделаться.
2004.05.20 | Максим’як
Re: Про реальний сталінізм чи радянську систему я знав з дитинст
Це не просто актуально сьогодні, це є невід"ємним для розуміння боротьби за Україну у 40-х та 50-х роках, для формування патріотизму, для розуміння духовних цінностей українця і його національних інтересів.Базуючись на таких знаннях, я ніколи не мав "лірики" і не маю її зараз стосовно нинішніх політичних спадкоємців лівої ідеології чи кучмівського режиму.
Сьогоднішні події в Україні нагадують мені кінець 20-х років минулого століття. Ніби поодинокі репресії, ніби випадкові нещасні випадки і самогубства іт.д. Все загрозливо хоче повторитися.
2004.05.20 | Number 007
Re: Може, все простіше?
"Пол страны сидело, полстраны сажало".Ті, для кого "Сталин создал великую страну", можуть прости належати до другої половини. Або до неї належали їхні батьки (діди). Подібні матеріали ними на рівні емоцій не сприймаються. Їм потрібне тільки виправдання своєму життю, або своїй родині.
Так що це може бути звичайний психологічний самозахист.
SpokusXalepniy пише:
> Может кто знает, но у меня не получалось подыскать слово, которое характеризовало бы человека, начитавшегося подобного материала (не говоря уже об "Архипелаг ГУЛАГ"), и после этого заявляющего, что Сталин создал великую страну, причем в хорошем смысле этого слова. Такие люди даже согласны, что у Сталина были, как они говорят: "некоторые ошибки, но не в них главное".
>
> Как называется это человеческое качество? Хоть конкурс объявляй. [: Приз - внеплановая отсидка :]
2004.05.20 | Тгоцкий
Re: Може, все простіше?
Number 007 пише:> "Пол страны сидело, полстраны сажало".
> Ті, для кого "Сталин создал великую страну", можуть прости належати до другої половини. Або до неї належали їхні батьки (діди).
У меня принадлежали к первой половине. А, кстати, у вас?
2004.05.20 | Тгоцкий
Дополнение
Тгоцкий пише:> Number 007 пише:
> > "Пол страны сидело, полстраны сажало".
> > Ті, для кого "Сталин создал великую страну", можуть прости належати до другої половини. Або до неї належали їхні батьки (діди).
>
У меня принадлежали к первой половине. А, кстати, у вас?
Причем не к той первой половине, которая настолько понравилась Навигатору, что он вытащил сюда про нее статью - не к насильникам и уркам. 58 статья, все по-честному.
2004.05.21 | Thinker
А брехати навіщо?
Тгоцкий пише:> Причем не к той первой половине, которая настолько понравилась Навигатору, что он вытащил сюда про нее статью - не к насильникам и уркам.
Стаття не про насильників та урків. Роззуйте очі.
2004.05.21 | Тгоцкий
Сбрехал не я, а Навигатор. Точнее, автор приведенной им статьи.
Упомянутое восстание началось с того, что уголовники проломили стену, разделявшую мужскую и женскую части лагеря. Что после этого было - наверное, понятно всем. Кроме Навигатора.2004.05.21 | Thinker
Цікаво, з яких совкових джерел Ви черпаєте інформацію? (-)
2004.05.21 | Тгоцкий
"Огонек" совковым журналом еще никто не называл.
http://www.ogoniok.com/win/199935/35-28-31.html2004.05.25 | Thinker
Александр Солженицын. Сорок дней Кенгира
Александр Солженицын. Архипелаг ГУЛАГЧасть 5.
Глава 12. Сорок дней Кенгира
Но в падении Берии была для Особлагов и другая сторона: оно обнадежило и тем сбило, смутило, ослабило каторгу. Зазеленели надежды на скорые перемены -- и отпала у каторжан охота гоняться за стукачами, садиться за них в тюрьму, бастовать, бунтовать. Злость прошла. Все и без того, кажется, шло к лучшему, надо было только подождать.
И еще такая сторона: погоны с голубой окаемкой (но без авиационной птички), до сей поры самые почетные, самые несомненные во всех Вооруженных Силах, -- вдруг понесли на себе как бы печать порока и не только в глазах заключенных или их родственников (шут бы с ними) -- но не в глазах ли и правительства?
В том роковом 1953 году с офицеров МВД сняли вторую зарплату ("за звездочки"), то есть они стали получать только один оклад со стажными и полярными надбавками, ну и премиальные, конечно. Это был большой удар по карману, но еще больший по будущему: значит, мы становимся не нужны?
Именно из-за того, что пал Берия, охранное министерство должно было срочно и въявь доказать свою преданность и нужность. Но как?
Те мятежи, которые до сих пор казались охранникам угрозой, теперь замерцали спасением: побольше бы волнений, беспорядков, чтоб надо было принимать меры. И не будет сокращения ни штатов, ни зарплат.
Меньше чем за год несколько раз кенгирский конвой стрелял по невинным. Шел случай за случаем; и не могло это быть непреднамеренным.[1]
Застрелили ту девушку Лиду с растворомешалки, которая повесила чулки сушить на предзоннике.
Подстрелили старого китайца -- в Кенгире не помнили его имени, по-русски китаец почти не говорил, все знали его переваливающуюся фигуру -- с трубкой в зубах и лицо старого лешего. Конвоир подозвал его к вышке, бросил ему пачку махорки у самого предзонника, а когда китаец потянулся взять -- выстрелил, ранил.
Такой же случай, но конвоир с вышки бросил патроны, велел заключенному собрать и застрелил его.
Затем известный случай стрельбы разрывными пулями по колонне, пришедшей с обогатительнлой фабрики, когда вынесли 16 раненых. (А еще десятка два скрыли свои легкие ранения от регистрации и возможного наказания.)
Тут зэки не смолчали -- повторилась история Экибастуза: 3-й лагпункт Кенгира три дня не выходил на работу (но еду принимал), требуя судить виновных.
Приехала комиссия и уговорила, что виновных будут судить (как будто зэков позовут на суд, и они проверят!..) Вышли на работу.
Но в феврале 1954 года на Деревообделочном застрелили еще одного -- "евангелиста", как запомнил весь Кенгир (кажется: Александр Сысоев). Этот человек отсидел из своей десятки 9 лет и 9 месяцев. Работа его была -- обмазывать сварочные электроды, он делал это в будке, стоящей близ предзонника. Он вышел оправиться близ будки -- и при этом был застрелен с вышки. С вахты поспешно прибежали конвоиры и стали подтаскивать убитого к предзоннику, как если б он его нарушил. Зэки не выдержали, схватили кирки, лопаты, и отогнали убийц от убитого. (Все это время близ зоны ДОЗа стояла оседланная лошадь оперуполномоченного Беляева -- "Бородавки", названного так за бородавку на левой щеке. Капитан Беляев был энергичный садист, и вполне в его духе было подстроить все это убийство.)
Все в зоне ДОЗа взволновалось. Заключенные сказали, что убитого понесут на лагпункт на плечах. Офицеры лагеря не разрешили. "За что убили?" -- кричали им. Объяснение у хозяев уже было готово: виноват убитый сам -- он первый стал бросать камнями в вышку. (Успели ли они прочесть хоть личную карточку убитого? -- что ему три месяца осталось и что он евангелист?..)
Возвращение в зону было мрачно и напоминало, что идет не о шутках. Там и сям в снегу лежали пулеметчики, готовые к стрельбе (уже кенгирцам известно было, что -- слишком готовые...) Пулеметчики дежурили и на крышах конвойного городка.
Это было опять все на том же 3-м лагпункте, который знал уже 16 раненых за один раз. И хотя нынче был всего только один убитый, но наросло чувство незащищенности, обреченности, безвыходности: вот и год уже прочти прошел после смерти Сталина, а псы его не изменились. И не изменилось вообще ничто.
Вечером после ужина сделано было так. В секции вдруг выключался свет и от входной двери кто-то невидимый говорил: "Братцы! До каких пор будем строить, а взамен получать пули? Завтра на работу не выходим!" И так секция за секцией, барак за бараком.
Брошена была записка через стену и во второй лагпункт. Опыт уже был, и обдумано раньше не раз, сумели объявить и там. На 2-м лагпункте, многонациональном, перевешивали десятилетники, и у многих сроки шли к концу -- однако они присоединились.
Утром мужские лагпункты -- 3-й и 2-й, на работу не вышли.
Такая повадка -- бастовать, а от казенной пайки и хлебова не отказываться, все больше начинала пониматься арестантами, но все меньше -- их хозяевами. Придумали: надзор и конвой вошли без оружия в забастовавшие лагпункты, в бараки, и вдвоем берясь за одного зэка -- выталкивали, выпирали его из барака. (Система слишком гуманная, так пристально нянчиться с ворами, а не с врагами народа. Но после расстрела Берии никто из генералов и полковников не отваживался первый отдать приказ стрелять по зоне из пулеметов.) Этот труд, однако, себя не оправдал: заключенные шли в уборную, слонялись по зоне, только не на развод.
Два дня так они выстояли.
Простая мысль -- наказать конвоира, который убил евангелиста, совсем не казалась хозяевам ни простой, ни правильной. Вместо этого в ночь со второго дня забастовки на третий ходил по баракам уверенный в своей безопасности и всех будя бесцеремонно, полковник из Караганды с большой свитой: "Долго думаете волынку тянуть?"[2] И наугад, никого не зная тут, тыкал пальцем: "Ты -- выходи!.. Ты -- выходи!.. Ты! -- выходи!" И этих случайных людей этот доблестный волевой распорядитель отправлял в тюрьму, полагая в том самый разумный ответ на волынку. Вилл Розенберг, латыш, видя эту бессмысленную расправу, сказал полковнику: "И я пойду!" -- "Иди!" -- охотно согласился полковник. Он даже н е п о н я л, наверно, что это был -- протест, и против чего тут можно было протестовать.
В ту же ночь было объявлено, что демократия с питанием кончена и невышедшие на работу будут получать штрафной паек. 2-й лагпункт утром вышел на работу. 3-й не вышел еще и в третье утро. Теперь к ним применили ту же тактику выталкивания, но уже увеличенными силами: мобилизованы были все офицеры, какие только служили в Кенгире или съехались туда на помощь и с комиссиями. Офицеры во множестве входили в намеченный барак, ослепляя арестантов мельканием папах и блеском погонов, пробирались, нагнувшись, между вагонками и, не гнушаясь, садились своими чистыми брюками на грязные арестантские подушки из стружек: "Ну, подвинься, подвинься, ты же видишь, я подполковник!" И дальше так, подбоченясь и пересаживаясь, выталкивали обладателя матраца в проход, а там его за рукава подхватывали надзиратели, толкали к разводу, а тех, кто и тут еще слишком упирался -- в тюрьму. (Ограниченный объем двух кенгирских тюрем очень стеснял командование -- туда помешалось лишь около полутысячи человек.)
Так забастовка была пересилена, не щадя офицерской чести и привилегий. Эта жертва вынуждалась двойственным временем. Непонятно было, что же надо? и опасно было ошибиться! Перестаравшись и расстреляв толпу, можно было оказаться подручным Берии. Но не достаравшись и не вытолкнув энергично на работу, можно было оказаться его же подручным.[3] К тому же личным и массовым своим участием в подавлении забастовки офицеры МВД как никогда доказали и нужность своих погонов для защиты святого порядка, и несокрушаемость штатов, и индивидуальную отвагу.
Применены были и все проверенные ранее способы. В марте-апреле несколько этапов отправили в другие лагеря. (Поползла зараза дальше!) Человек семьдесят (среди них и Тэнно) были отправлены в закрытые тюрьмы с классической формулировкой: "все меры исправления исчерпаны, разлагающе влияет на заключенных, содержанию в лагере не подлежит". Списки отправленных в закрытые тюрьмы были для устрашения вывешены в лагере. А для того, чтобы хозрасчет, как некий лагерный НЭП, лучше бы заменял заключенным свободу и справедливость, -- в ларьки, до того времени скудные, навезли широкий набор продуктов. И даже -- о, невозможность! -- выдали заключенным аванс, чтобы эти продукты брать. (ГУЛаг верил туземцу в долг! -- это небывало!)
Так второй раз нараставшее здесь, в Кенгире, не дойдя до назреву, рассасывалось.
Но тут хозяева двинули лишку. Они потянулись за своей главной дубинкой против Пятьдесят Восьмой -- за блатными! (Ну, а в самом деле! -- зачем же пачкать руки и погоны, когда есть социально-близкие?)
Перед первомайскими праздниками в 3-й мятежный лагппункт, уже сами отказываясь от принципов Особлагов, уже сами признавая, что невозможно политических содержать беспримесно и дать им себя понять, -- хозяева привезли и разместили 650 воров, частично и бытовиков (в том числе много малолеток). "Прибывает здоровый контингент! -- злорадно предупреждали они Пятьдесят Восьмую. -- Теперь вы не шелохнееесь". А к привезенным ворам воззвали: "Вы у нас наведете порядок!"
И хорошо понятно было хозяевам, с чего нужно порядок начинать: чтоб воровали, чтоб жили за счет других, и так бы поселилась всеобщая разрозненность. И улыбаться только ворам, когда те, услышав, что есть рядом и женский лагпункт, уже канючили в развязной своей манере: "Покажи нам баб, начальничек!"
Но вот он, непредсказуемый ход человеческих чувств и общественных движений! Впрыснув в Третий кенгирский лагпункт лошадиную дозу этого испытанного трупного яда, хозяева получили не замиренный лагерь, а самый крупный мятеж в истории Архипелага ГУЛага!
___
Как ни огорожены, как ни разбросаны по видимости островки Архипелага, они через пересылки живут одним воздухом, и общие протекают в них соки. И потому резня стукачей, голодовки, забастовки, волнения в Особлагах не остались для воров неизвестными. И вот говорят, что к 54-му году на пересылках стало заметно, что воры зауважали каторжан.
И если это так -- что же мешало нам добиться воровского "уважения" -- раньше? Все двадцатые, все тридцатые, все сороковые годы мы, Укропы Помидоровичи и Фан Фанычи, так озабоченные своей собственной общемировой ценностью и содержимым своего сидора, и своими еще не отнятыми ботинками или брюками -- мы держали себя перед ворами как персонажи юмористические: когда они грабили наших соседей, таких же общемировых интеллектуалов, мы отводили стыдливо глаза и жались в своем уголке; а когда подчеловеки эти переходили расправляться с нами, мы также разумеется не ждали помощи от соседей, мы услужлииво отдавали этим образинам все, лишь бы нам не откусили голову. Да, наши умы были заняты не тем и сердца приготовлены не к этому! Мы никак не ждали еще этого жестокого низкого врага! Мы терзались извивами русской истории, а к смерти готовы были только публичной, вкрасне, на виду у целого мира и только спасая сразу все человечество. А может быть на мудрость нашу довольно было самой простой простоты. Может быть с первого шага по первой пересыльной камере мы должны были быть готовы все, кто тут есть, получить ножи между ребрами и слечь в сыром углу, на парашной слизи, в презренной потасовке с этими крысо-людьми, которым на загрызание бросили нас Голубые. И тогда-то, быть может, раньше, выше и даже с ворами этими об руку разнесли бы в щепки сталинские лагеря? В самом деле, за что было ворам нас уважать?..
Так вот, приехавшие в Кенгир воры уже слышали немного, уже ожидали, что дух боевой на каторге есть. И прежде чем они осмотрелись и прежде чем слизались с начальством, -- пришли к паханам выдержанные широкоплечие хлопцы, сели поговорить о жизни и сказали им так: "Мы -- представители. Какая в Особых лагерях идет рубиловка -- вы слышали, а не слышали -- расскажем. Ножи теперь делать мы умеем не хуже ваших. Вас -- шестьсот человек, нас -- две тысячи шестьсот. Вы -- думайте и выбирайте. Если будете нас давить -- мы вас перережем."
Вот этот-то шаг и был мудр и нужен был давно! -- повернуться против блатных всем острием! увидеть в них -- главных врагов!
Конечно, Голубым только и было надо, чтобы такая свалка началась. Но прикинули воры, что против осмелевшей Пятьдесят Восьмой один к четырем идти им не стоит. Покровители -- все-таки за зоной, да и хрена ли в этих покровителях? Разве воры их когда-нибудь уважали? А союз, который предлагали хлопцы -- был веселой небывалой авантюрой, да еще кажется открывал и дорожку -- через забор в женскую зону.
И ответили воры: "Нет, мы умнее стали. Мы будем с мужиками вместе!"
Эта конференция не записана в историю, и имена участников ее не сохранились в протоколах. А жаль. Ребята были умные.
Еще в первых же карантинных бараках здоровый контингент отметил свое новоселье тем, что из тумбочек и вагонок развел костры на цементном полу, выпуская дым в окна. Несогласие же свое с запиранием бараков они выразили, забивая щепками скважины замков.
Две недели воры вели себя как на курорте: выходили на работу, загорали, не работали. О штрафном пайке начальство, конечно, и не помышляло, но при всех светлых ожиданиях и зарплату выписывать ворам было не из каких сумм. Однако появились у воров боны, они приходили в ларек и покупали. Обнадежилось начальство, что здоровый элемент начинает-таки воровать. Но, плохо осведомленное, оно ошиблось: среди политических прошел сбор на выручку воров (это тоже было, наверно, частью конвенции, иначе ворам неинтересно), оттуда у них были и боны! Случай слишком небывалый, чтоб хозяева могли о нем догадаться!
Вероятно, новизна и необычность игры очень занимала блатных, особенно малолеток: вдруг относиться к "фашистам" вежливо, не входить без разрешения в их секции, не садиться без приглашения на вагонки.
Париж прошлого века называл своих блатных (а у него, видимо, их хватало), сведенных в гвардию, -- мобили. Очень верно схвачено! Это племя такое мобильное, что оно разрывает оболочку повседневной косной жизни, оно никак не может в ней заключаться в покое. Установлено было не воровать, неэтично было вкалывать на казенной работе -- но что-то же надо было делать! Воровской молодняк развлекался тем, что срывал с надзирателей фуражки, во время вечерней проверки джигитовал по крышам бараков и через высокую стену из 3-го лагпункта во 2-й, сбивал счет, свистел, улюлюкал, ночами пугал вышки. Они бы дальше и на женский лагпункт полезли, но по пути был охраняемый хоздвор.
Когда режимные офицеры, или воспитатели, или оперуполномоченные заходили на дружеское собеседование в барак блатных, воришки-малолетки оскорбляли их лучшие чувства тем, что в разговоре вытаскивали из их карманов записные книжки, кошельки, или с верхних нар вдруг оборачивали куму фуражку козырьком на затылок -- небывалое для ГУЛага обращение! -- но и обстановка сложилась невиданная! Воры и раньше всегда считали своих гулаговских отцов -- дураками, они тем больше презирали их всегда, чем те индюшачее верили в успехи перековки, они до хохота презирали их, выходя на трибуну или перед микрофон рассказать о начале новой жизни с тачкою в руках. Но до сих пор не надо было с ними ссориться. А сейчас конвенция с политическими направляла освободившиеся силы блатных как раз против хозяев.
Так, имея низкий административный рассудок и лишенные высокого человеческого разума, гулаговские власти сами подготовили кенгирский взрыв: сперва бессмысленными застрелами, потом -- вливом воровского горючего в этот накаленный воздух.
События шли необратимо. Нельзя было политическим не предложить ворам войны или союза. Нельзя было ворам отказываться от союза. А установленному союзу нельзя было коснеть -- он бы распался и открылась бы внутренняя война.
Надо было начинать, что-нибудь, но начинать! А так как начинателей, если они из Пятьдесят Восьмой, подвешивают потом в веревочных петлях, а если они воры -- только журят на политбеседах, то воры и предложили: мы -- начнем, а вы -- поддержите!
Заметим, что все кенгирское лагерное отделение представляло собой единый прямоугольник с общей внешней зоной, внутри которой, поперек длины, нарезаны были внутренние зоны: сперва 1-го лагпункта (женского), потом хоздвора (о его индустриальной мощи мы говорили), потом 2-го лагпункта, потом 3-го, а потом -- тюремного, где стояли две тюрьмы -- старая и новая, и куда сажали не только лагерников, но и вольных жителей поселка.
Естественной первой целью было -- взять хозяйственный двор, где располагались также и все продовольственные склады лагеря. Операцию начали днем в нерабочее воскресенье 16 мая 1954 года. Сперва все мобили влезли на крыши своих бараков и усеяли стену между 3-м и 2-м лагпунктами. Потом по команде паханов, оставшихся на высотах, они с палками в руках спрыгивали во 2-й лагпункт, там выстроились в колонну и так строем пошли по линейке. А линейка вела по оси 2-го лагпункта -- к железным воротам хоздвора, в которые и упирались.
Все эти ничуть не скрываемые действия заняли какое-то время, за которое надзор успел сорганизоваться и получить инструкции. И вот интересно! -- надзиратели стали бегать по баракам Пятьдесят Восьмой и к ним, тридцать пять лет давимым, как мразь, взывать: "Ребята! Смотрите! Воры идут ломать женскую зону! Они идут насиловать ваших жен и дочерей! Выходите не помощь! Отобьем их!" Но уговор был уговор, и кто рванулся, о нем не зная, того остановили. Хотя очень вероятно, что при виде котлет коты не выдерживают условий конвенции, -- надзор не нашел себе помощников из Пятьдесят Восьмой.
Уж как там защищал бы надзор от своих любимцев женскую зону -- неизвестно, но прежде предстояло ему защитить склады хоздвора. И ворота хоздвора распахнулись, и навстречу наступающим вышел взвод безоружных солдат, а сзади ими руководил Бородавка-Беляев, который то ли от усердия оказался в воскресенье в зоне, то ли потому что дежурил. Солдаты стали отталкивать мобилей, нарушили их строй. Не применяя дрынов, воры стали отступать к своему 3-му лагпункту и карабкаться снова на стену, а со стены их резерв бросал в солдат камнями и саманами, прикрывая отступление.
Разумеется, никаких арестов среди воров не последовало. Все еще видя в этом лишь резвую шалость, начальство дало лагерному воскресенью спокойно течь к отбою. Без приключений был роздан обед, а вечером с темнотою близ столовой 2-го лагпункта стали, как в летнем кинотеатре, показывать фильм "Римский-Корсаков".
Но отважный композитор не успел еще уволиться из консерватории, протестуя против гонений на свободу, как зазвенели от камней фонари на зоне: мобили били по ним из рогаток, гася освещение зоны. Уже их полно тут сновало в темноте по 2-му лагпункту, и заливчатые их разбойничьи свисты резали воздух. Бревном они рассадили ворота хоздвора, хлынули туда, а оттуда рельсом сделали пролом и в женскую зону. (Были с ними и молодые из Пятьдесят Восьмой).
При свете боевых ракет, запускаемых с вышек, все тот же опер капитан Беляев ворвался в хоздвор извне, через его вахту, со взводом автоматчиков и -- впервые в истории ГУЛага! -- открыл огонь по социально-близким! Были убитые и несколько десятков раненых. А еще -- бежали сзади краснопогонники со штыками и докалывали раненых. А еще сзади, по разделению карательного труда, принятому уже в Экибастузе, и в Норильске, и на Воркуте, бежали надзиратели с железными ломами и этими ломами досмерти добивали раненых. (В ту ночь в больнице второго лагпункта засветилась операционная, и заключенный хирург испанец Фустер оперировал.)
Хоздвор теперь был прочно занят карателями, пулеметчики там расставились. А 2-й лагпункт (мобили сыграли свою увертюру, теперь вступили политические) соорудил против хозворот барикаду. 2-й и 3-й лагпункты соединились проломом, и больше не было в них надзирателей, не было власти МВД.
Но что случилось с тем, кто успел прорваться на женский лагпункт и теперь отрезан был там? События перемахнули через развязное презрение, с которым блатные оценивают баб. Когда в хоздворе загремели выстрелы, то проломившиеся сюда, к женщинам, были уже не жадные добытчики, а -- товарищи по судьбе. Женщины спрятали их. На поимку вошли безоружные солдаты, потом -- и вооруженные. Женщины мешали им искать и отбивались. Солдаты били женщин кулаками и прикладами, таскали и в тюрьму (в жензоне была предусмотрительно своя тюрьма), а в иных мужчин стреляли.
Испытывая недостаток карательного состава, командование ввело в женскую зону "чернопогонников" -- солдат строительного батальона, стоявшего в Кенгире. Однако солдаты стройбата отказались от несолдатского дела! -- и пришлось их увести.
А между тем именно здесь, в женской зоне, было главное политическое оправдание, которым перед своими высшими могли защититься каратели! Они вовсе не были простаками! Прочли ли они где-нибудь такое или придумали, но в понедельник впустили в женскую зону фотографов и двух-трех своих верзил, переодетых в заключенных. Подставные морды стали терзать женщин, а фотографы фотографировать. Вот от какого произвола защищая слабых женщин, капитан Беляев вынужден был открыть огонь!
В утренние часы понедельника напряженность сгустилась над баррикадой и проломленными воротами хоздвора. В хоздворе лежали неубранные трупы. Пулеметчики лежали за пулеметами, направленными на те же все ворота.
В освобожденных мужских зонах ломали вагонки на оружие, делали щиты из досок, из матрацев. Через баррикаду кричали палачам, а те отвечали. Что-то должно было сдвинуться, положение было неустойчиво слишком. Зэки на баррикаде готовы были и сами идти в атаку. Несколько исхудалых сняли рубахи, поднялись на баррикаде и, показывая пулеметчикам свои костлявые груди и ребра, кричали: "Ну, стреляете, что же! Бейте по отцам! Добивайте!"
И вдруг на хоздвор к офицеру прибежал с запиской боец. Офицер распорядился взять трупы, и вместе с ними краснопогонники покинули хоздвор.
Минут пять на баррикаде было молчание и недоверие. Потом первые зэки осторожно заглянули в хоздвор. Он был пуст, только валялись там и здесь лагерные черные картузики убитых с нашитыми лоскутиками номеров.
(Позже узнали, что очистить хоздвор приказал министр внутренних дел Казахстана, он только что прилетел из Алма-Аты. Унесенные трупы отвезли в степь и закопали, чтоб устранить экспертизу, если ее потом потребуют.)
Покатилось "Ура-а-а!.. Ура-а-а.." -- и хлынули в хоздвор и дальше в женскую тюрьму -- и все соединилось! Все было свободно внутри главной зоны! -- только 4-й тюремный лагпункт оставался тюрьмой.
На всех вышках стало по четыре краснопогонника! -- было кому в уши вбирать оскорбления! Против вышек собирались и кричали им (а женщины, конечно, больше всех): "Вы -- хуже фашистов!.. Кровопийцы!.. Убийцы!.."
Обнаружился, конечно, в лагере священник и не один, и в морге уже служили панихидную службу по убитым и умершим от ран.
Что за ощущения могут быть те, которые рвут грудь восьми тысячам человек, все время и давеча и только что бывших разобщенными рабами -- и вот соединившихся и освободившихся, не по-настоящему хотя бы, но даже в прямоугольнике этих стен, под взглядами этих счетверенных конвоиров?! Экибастузское голодное лежание в запертых бараках -- и то ощущалось прикосновением к свободе! А тут -- Февральская революция! Столько подавленное -- и вот прорвавшееся братство людей! И мы любим блатных! И блатные любят нас! (Да куда денешься, кровью скрепили! Да ведь они от своего закона отошли!) И еще больше, конечно, мы любим женщин, которые вот опять рядом с нами, как полагается в человечестве, и сестры наши по судьбе!
В столовой прокламации: "Вооружайся, чем можешь, и нападай на войска первый!" На кусках газет (другой бумаги нет) черными или цветными буквами самые горячие уже вывели в спешке свои лозунги: "Хлопцы, бейте чекистов!" "Смерть стукачам, чекистским холуям!" В одном-другом-третьем месте лагеря, только успевай -- митинги, ораторы! И каждый предлагает свое! Думай -- тебе думать разрешено -- за кого ты? Какие выставить требования? Чего мы хотим? Под суд Беляева! -- это понятно! Под суд убийц! -- это понятно. А дальше?.. Не запирать бараков, снять номера! -- а дальше?..
А дальше -- самое страшное: для чего это начато и чего мы хотим? Мы хотим, конечно, свободы, одной свободы! -- но кто ж нам ее даст? Те суды, которые нас осудили -- в Москве. И пока мы недовольны Степлагом или Карагандой, с нами еще разговаривают. Но если мы скажем, что недовольны Москвой... нас всех в этой степи закопают.
А тогда -- чего мы хотим? Проламывать стены? Разбегаться в пустыню?..
Часы свободы! Пуды цепей свалились с рук и плеч! Нет, все равно не жаль! -- этот день стоил того!
А в конце понедельника в бушующий лагерь приходит делегация от начальства. Делегация вполне благожелательна, они не смотрят зверьми, они без автоматов, да ведь и то сказать -- они же не подручные кровавого Берии. Мы узнаем, что из Москвы прилетели генералы -- гулаговский Бочков, и заместитель генерального прокурора Вавилов. (Они служили и при Берии, но зачем бередить старое?) Они считают, что наши требования вполне справедливы! (Мы сами ахаем: справедливы? Так мы не бунтовщики? Нет-нет, вполне справедливы!)"Виновные в расстреле будут привлечены к ответственности!" -- "А за что женщин избили?" -- "Женщин избили? -- поражается делегация. -- Быть этого не может". Аня Михалевич приводит им вереницу избитых женщин. Комиссия растрогана: "Разберемся, разберемся!" -- "Звери!" -- кричит генералу Люба Бершадская. Еще кричат: "Не запирать бараков!" -- "Не будем запирать". -- "Снять номера!" -- "Обязательно снимем", -- уверяет генерал, которого мы в глаза никогда не видели (и не увидим). -- "Проломы между зонами -- пусть остаются! -- наглеем мы. -- Мы должны общаться!" -- "Хорошо, общайтесь, -- согласен генерал. -- Пусть проломы остаются". Так братцы, чего нам еще надо? Мы же победили!! Один день побушевали, порадовались, покипели -- и победили! И хотя среди нас качают головами и говорят -- обман, обман! -- мы верим! Мы верим нашему в общем неплохому начальству! Мы верим потому, что так нам легче всего выйти из положения...
А что остается угнетенным, если не верить? Быть обманутыми -- и снова верить. И снова быть обманутыми -- и снова верить.
И во вторник 18 мая все кенгирские лагпункты вышли на работу, примирясь со своими мертвецами.
И еще в это утро все могло кончиться тихо! Но высокие генералы, собравшиеся в Кенгире, считали бы такой исход своим поражением. Не могли же они серьезно признать правоту заключенных! Не могли же они серьезно наказывать военнослужащих МВД! Их низкий рассудок извлек один только урок: недостаточно были укреплены межзонные стены! Там надо сделать огневые зоны!
И в этот день усердное начальство впрягло в работу тех, кто отвык работать годами и десятилетиями: офицеры и надзиратели надевали фартуки: кто знал, как взяться -- брал в руки мастерок; солдаты, свободные от вышек, катили тачки, несли носилки; инвалиды, оставшиеся в зонах, подтаскивали и поднимали саманы. И к вечеру заложены были проломы, восстановлены разбитые фонари, вдоль внутренних стен проложены запретные полосы и на концах поставлены часовые с командой: открывать огонь!
А когда вечером колонны заключенных, отдавших труд дневной государству, входили снова в лагерь, их спешно гнали на ужин, не давая опомниться, чтобы поскорей запереть. По генеральской диспозиции, нужно было выиграть этот первый вечер -- вечер слишком явного обмана после вчерашних обещаний, -- а там как-нибудь привыкнется и втянется в колею.
Но раздались перед сумерками те же заливчатые разбойничьи свисты, что и в воскресенье -- перекликались ими третья и вторая зоны, как на большом хулиганском гуляньи (эти свисты были еще один удачный вклад блатных в общее дело). И надзиратели дрогнули, не кончили своих обязанностей и убежали из зон. Один только офицер сплоховал (старший лейтенант интендантской службы Медведев), задержался по своим делам и взят был до утра в плен.
Лагерь остался за зэками, но они были разделены. По подступившимся к внутренним стенам -- вышки открывали пулеметный огонь. Нескольких уложили, нескольких ранили. Фонари опять все перебили из рогаток, но вышки светили ракетами. Вот тут второй зоне пригодился хозофицер: с одним оторванным погоном его привязали к концу стола, выдвинули к предзоннику, и он вопил своим: "Не стреляйте, я здесь! Здесь я, не стреляйте!"
Длинными столами били по колючке, по свежим столбикам предзонника, но под огнем нельзя было ни проломить стену, ни лезть через нее -- значит, надо было подкопаться. Как всегда, в зоне не было лопат, кроме пожарных. Пошли в ход поварские ножи, миски.
В эту ночь, с 18 на 19 мая, прошли подкопами все стены и снова соединили все лагпункты и хоздвор. Теперь вышки перестали стрелять, а инструмента на хоздворе было вдоволь. Вся дневная работа каменщиков с погонами пошла на смарку. Под кровом ночи ломали предзонники, пробивали стены и расширяли проходы, чтобы не стали они западней (в другие дни их сделали шириной метров в двадцать).
В эту же ночь пробили стену и в 4-й лагпункт, тюремный. Надзорсостав, охранявший тюрьмы, бежал кто к вахте, кто к вышкам, им спускали лестницы. Узники громили следственные кабинеты. Тут были освобождены из тюрьмы и те, кому предстояло стать во главе восстания: бывший полковник Красной армии Капитон Кузнецов (выпускник Фрунзенской академии, уже немолодой; после войны он командовал полком в Германии, и кто-то у него сбежал в Западную -- за это и получил он срок; а в лагерной тюрьме он сидел "за очернение лагерной действительности" в письмах, отосланных через вольняшек); бывший старший лейтенант Красной армии Глеб Слученков (он был в плену; как некоторые говорят -- и власовцем).
В "новой" тюрьме сидели жители поселка Кенгира, бытовики. Сперва они поняли так, что в стране -- всеобщая революция, и с ликованием приняли неожиданную свободу. Но быстро узнав, что революция -- слишком местного значения, бытовики лояльно вернулись в свой каменный мешок и безо всякой охраны честно жили там весь срок восстания -- лишь за едою ходили в столовую мятежных зэков.
Мятежных зэков! -- которые уже трижды старались оттолкнуть от себя и этот мятеж и эту свободу. Как обращаться с такими дарами, они не знали, и больше боялись их, чем жаждали. Но с неуклонностью морского прибоя их бросало и бросало в этот мятеж.
Что оставалось им? Верить обещаниям? Снова обманут, это хорошо показали рабовладельцы вчера, да и раньше. Стать на колени? Но они все годы стояли так и не выслужили милости. Проситься сегодня же быть наказанными? -- но наказание сегодня, как и через месяц свободной жизни, будет одинаково жестоко от тех, чьи суды работают машинно: если четвертаки, так уж всем вкруговую, без пропуска.
Бежит же беглец, чтоб испытать хоть один день свободной жизни! Так и эти восемь тысяч человек не столько подняли мятеж, сколько бежали в свободу, хоть не надолго! Восемь тысяч человек вдруг из рабов стали свободными, и предоставилось им -- жить! Привычно ожесточенные лица смягчились до добрых улыбок.[4] Женщины увидели мужчин, и мужчины взяли их за руки. Те, кто переписывались изощренными тайными путями и никогда не видели друг друга -- теперь познакомились! Те литовки, чьи браки заключали ксендзы через стену, теперь увидели своих законных по церкви мужей -- их брак спустился от Господа на землю! Сектантам и верующим впервые за их жизнь никто не мешал собираться и молиться. Рассеянные по всем зонам одинокие иностранцы теперь находили друг друга и говорили на своем языке об этой странной азиатской революции. Все продовольствие лагеря оказалось в руках заключенных. Никто не гнал на развод и на одиннадцатичасовой рабочий день.
Над бессонным взбудораженным лагерем, сорвавшим с себя собачьи номера, рассвело утро 19 мая. На проволоках свисали столбики с побитыми фонарями. По траншейным проходам и без них зэки свободно двигались из зоны в зону. Многие надевали свою вольную одежду, взятую из каптерки. Кое-кто из хлопцев нахлобучил папахи и кубанки. (Скоро будут и расшитые рубашки, на азиатах -- цветные халаты и тюрбаны, серо-черный лагерь расцветет.)
Ходили по баракам дневальные и звали в большую столовую на выборы Комиссии -- комиссии для переговоров с начальством и для самоуправления (так скромно, так боязливо она себя назвала).
Ее избирали может быть на несколько всего часов, но суждено было ей стать сорокадневным правительством кенгирского лагеря.
___
Если б это все свершилось на два года раньше, то из одного только страха, чтоб не узнал сам, степлаговское хозяева не стали бы медлить, а отдали б известный приказ -- "патронов не жалеть!", и с вышек перестреляли бы всю эту загнанную в стены толпу. И надо ли было бы при этом уложить все восемь тысяч или четыре -- ничто бы в них не дрогнуло, потому что были они несодрогаемые.
Но сложность обстановки 1954 года заставляла их мяться. Тот же Вавилов и тот же Бочков ощущали в Москве некоторые новые веяния. Здесь уже постреляно было немало, и сейчас изыскивалось, как придать сделанному законный вид. И так создалась заминка, а значит -- время для мятежников начать свою независимую новую жизнь.
В первые же часы предстояло определиться политической линии мятежа, а значит бытию его или небытию. Повлечься ли должен был он за теми простосердечными листовками поверх газетных механических столбцов: "Хлопцы, бейте чекистов"?
Едва выйдя из тюрьмы -- и тут же силою обстоятельств, военной ли хваткой, советами ли друзей или внутренним позывом направляясь к руководству, Капитон Иванович Кузнецов сразу, видимо, принял сторону и понимание немногочисленных и затертых в Кенгире ортодоксов: "Пресечь эту стряпню (листовки), пресечь антисоветский и контрреволюционный дух тех, кто хочет воспользоваться нашими событиями!" (Эти выражения я цитирую по записям другого члена Комиссии А.Ф.Макеева об узком разговоре в вещкаптерке Петра Акоева. Ортодоксы кивали Кузнецову: "Да за эти листовки нам всем начнут мотать новые сроки".)
В первые же часы, еще ночные, обходя все бараки и до хрипоты держа там речи, а с утра потом на собрании в столовой и еще позже не раз, полковник Кузнецов, встречая настроения крайние и озлобленность жизней, настолько растоптанных, что им, кажется, уже нечего было терять, повторял и повторял, не уставая:
-- Антисоветчина -- была бы наша смерть. Если мы выставим сейчас антисоветские лозунги -- нас подавят немедленно. Они только и ждут предлога для подавления. При таких листовках они будут иметь полное оправдание расстрелов. Спасение наше -- в лояльности. Мы должны разговаривать с московскими представителями как подобает советским гражданам!
И уже громче потом: "Мы не допустим такого поведения отдельных провокаторов!" (Да впрочем, пока он те речи держал, а на вагонках громко целовались. Не очень-то в речи его и вникали.)
Это подобно тому, как если бы поезд вез вас не в ту сторону, куда вы хотите, и вы решили бы соскочить с него -- вам пришось бы соскакивать по ходу, а не против. В этом инерция истории. Далеко не все хотели бы так, но разумность такой линии была сразу понята и победила. Очень быстро по легерю были развешаны крупные лозунги, хорошо читаемые с вышек и от вахт:
"Да здравствует Советская Конституция!"
"Да здравствует Президиум ЦК!"
"Да здравствует советская власть!"
"Требуем приезда члена ЦК и пересмотра наших дел!"
"Долой убийц-бериевцев!"
"Жены офицеров Степлага! Вам не стыдно быть женами убийц?"
Хотя большинству кенгирцев было отлично ясно, что все миллионные расправы, далекие и близкие, произошли под болотным солнцем этой конституции и утверждены этим составом Политбюро, им ничего не оставалось, как писать -- да здравствует эта конституция и это Политбюро. И теперь, перечитывая лозунги, мятежные арестанты нащупали законную твердость под ногами и стали успокаиваться: движение их -- не безнадежно.
А над столовой, где только прошли выборы, поднялся видный всему поселку флаг. Он висел потом долго: белое поле, черная кайма, а в середине красный санитарный крест. По международному морскому коду флаг этот значил:
"Терпим бедствие!" На борту -- женщины и дети".
В Комиссию было избрано человек двенадцать во главе с Кузнецовым. Комиссия сразу специализировалась и создала отделы:
-- агитации и пропаганды (руководил им литовец Кнопкус, штрафник из Норильска после тамошнего восстания)
-- быта и хозяйства
-- питания
-- внутренней безопасности (Глеб Слученков)
-- военный и
-- технический, пожалуй самый удивительный в этом лагер ном правительстве.
Бывшему майору Михееву были поручены контакты с начальством. В составе Комиссии был и один из воровских паханов, он тоже чем-то ведал. Были и женщины (очевидно: Шахновская, экономист, партийная, уже седая; Супрун, пожилая учительница из Прикарпатья; Люба Бершадская).
Вошли ли в эту Комиссию главные подлинные вдохновители восстания? Очевидно, нет. Центры, а особенно украинский (во всем лагере русских было не больше четверти), очевидно остались сами по себе. Михаил Келлер, украинский партизан, с 1941-го воевавший то против немцев, то против советских, а в Кенгире публично зарубивший стукача, являлся на заседания Комиссии молчаливым наблюдателем от того штаба.
Комиссия открыто работала в канцелярии женского лагпункта, но военный отдел вынес свой командный пункт (полевой штаб) в баню 2-го лагпункта. Отделы принялись за работу. Первые дни были особенно оживленными: надо было все придумать и наладить.
Прежде всего надо было укрепиться. (Михеев, ожидавший неизбежного войскового подавления, был против создания какой-либо обороны. На ней настояли Слученков и Кнопкус.) Много самана образовалось от широких расчищенных проломов во внутренних стенах. Из этого самана сделали баррикады против всех вахт, т.е. выходов вовне (и входов извне), которые остались во власти охранников и любой из которых в любую минуту мог открыться для пропуска карателей. В достатке нашлись на хоздворе бухты колючей проволоки. Из нее наматывали и разбрасывали на угрожаемых направлениях спирали Бруно. Не упустили кое-где выставить и дощечки: "Осторожно! Минировано!"
А это была одна из первых затей Технического отдела. Вокруг работы отдела была создана большая таинственность. В захваченном хоздворе Техотдел завел секретные помещения, на входе в которые нарисованы были череп, скрещенные кости и написано: "Напряжение 100 000 вольт". Туда допускались лишь несколько работающих там человек. Так даже заключенные не стали знать, чем занимается Техотдел. Очень скоро распространен был слух, что изготовляет он секретное оружие по химической части. Так как и зэкам и хозяевам было хорошо известно, какие умники-инженеры здесь сидят, то легко распространилось суеверное убеждение, что они все могут, и даже изобрести такое оружие, какого еще не придумали в Москве. А уж сделать какие-то мины несчастные, используя реактивы, бывшие на хоздворе -- отчего же нет? И так дощечки "минировано" воспринимались серьезно.
И еще придумано было оружие: ящики с толченым стеклом у входа в каждый барак (засыпать глаза автоматчикам).
Все бригады сохранились как были, но стали называться взводами, бараки -- отрядами, и назначены были командиры отрядов, подчиненные Военному отделу. Начльником всех караулов стал Михаил Келлер. По точному графику все угрожаемые места занимали пикеты, особенно усиленные в ночное время. Учитывая ту особенность мужской психологии, что при женщине мужчина не побежит и вообще проявит себя храбрее, пикеты составляли смешанные. А женщин в Кенгире оказалось много не только горластых, но и смелых, особенно среди украинских девушек, которых и было в женском лагпункте большинство.
Не дожидаясь теперь доброй воли барина, сами начинали снимать оконные решетки с бараков. Первые два дня, пока хозяева не догадались отключить лагерную электросеть, еще работали станки в хоздворе и из прутьев этих решеток сделали множество пик, заостряя и обтачивая их концы. Вообще кузня и станочники эти первые дни непрерывно делали оружие: ножи, алебарды-секиры и сабли, особенно излюбленные блатными (к эфесам цепляли бубенчики из цветной кожи). У иных появлялись в руках кистени.
Вскинув пики над плечами, пикеты шли занимать свои ночные посты. И женские взводы, направляемые на ночь в мужскую зону в отведенные для них секции, чтобы по тревоге высыпать навстречу наступающим (было наивное предположение, что палачи постесняются давить женщин), шли ощетиненные кончиками пик.
Это все было бы невозможно, рассыпалось бы от глумления или от похоти, если бы не было овеяно суровым и чистым воздухом мятежа. Пики и сабли были для нашего века игрушечные, но не игрушечной была для этих людей тюрьма в прошлом и тюрьма в будущем. Пики были игрушечные, но хоть их послала судьба! -- эту первую возможность защищать свою волю. В пуританском воздухе ранней революции, когда присутствие женщины на баррикаде тоже становится оружием, -- мужчины и женщины держались достойно тому и достойно несли свои пики остриями в небо.
Если кто в эти дни и вел расчеты низменного сладострастия, то -- хозяева в голубых погонах там, за зоной. Их расчет был, что предоставленные на неделю сами себе, заключенные захлебнуться в разврате. Они так и изображали это жителям поселка, что заключенные взбунтовались для разврата. (Конечно, чего другого могло не доставать арестантам в их обеспеченной судьбе?)[5]
Главный же расчет начальства был, что блатные начнут насиловать женщин, политические вступятся, и пойдет резня. Но и здесь ошиблись психологи МВД! -- и это стоит нашего удивления тоже. Все свидетельствуют, что воры вели себя как люди, но не в их традиционном значении этого слова, а в нашем. Встречно -- и политические и сами женщины относились к ним подчеркнуто дружелюбно, с доверием. А что скрытей того -- не относится к нам. Может быть ворам все время помнились и кровавые их жертвы в первое воскресенье.
Если кенгирскому мятежу можно приписать в чем-то силу, то сила была -- в единстве.
Не посягали воры и на продовольственный склад, что, для знающих, удивительно не менее. Хотя на складе было продуктов на многие месяцы, Комиссия, посовещавшись, решила оставить все прежние нормы на хлеб и другие продукты. Верноподданная боязнь переесть казенный харч и потом отвечать за растрату! Как будто за столько голодных лет государство не задолжало арестантам! Наоборот (вспоминает Михеев) каких-то продуктов не доставало за зоной и снабженцы Управления просили отпускать им из лагеря эти продукты. Имелись фрукты из расчета более высоких норм (для вольных!) -- и зэки отпускали.
Лагерная бухгалтерия выписывала продукты в прежней норме, кухня получала, варила, но в новом революционном воздухе не воровала сама, и не являлся посланец от блатных с указанием носить для людей. И не наливалось лишнего черпака придуркам. И вдруг оказалось, что из той же нормы -- еды стало заметно больше!
И если блатные продавали вещи (то есть, награбленные прежде в другом месте), то не являлись тут же по своему обыкновению отбирать их назад. "Теперь не такое время" -- говорили они...
Даже ларьки от местного ОРСа продолжали торговать в зонах. Вольной инкассаторше штаб обещал безопасность. Она без надзирателей допускалась в зону и здесь в сопровождении двух девушек обходила все ларьки и собирала у продавцов их выручку -- боны. (Но боны, конечно, скоро кончились, да и новых товаров хозяева в зону не пропускали.)
В руках у хозяев оставалось еще три вида снабжения зоны: электричество, вода, медикаменты. Воздухом распоряжались, как известно, не они. Медикаментов не дали в зону за сорок дней ни порошка, ни капли иода. Электричество отрезали дня через два-три. Водопровод -- оставили.
Технический отдел начал борьбу за свет. Сперва придумали крючки на тонкой проволоке забрасывать с силой на внешнюю линию, идущую за лагерной стеной -- и так несколько дней воровали ток, пока щупальцы не были обнаружены и отрезаны. За это время Техотдел успел испробовать ветряк и отказаться от него и стал на хоздворе (в укрытом месте от прозора с вышек и от низко летающих самолетов У-2) монтировать гидроэлектростанцию, работающую от... водопроводного крана. Мотор, бывший на хоздворе, обратили в генератор и так стали питать телефонную лагерную сеть, освещение штаба и... радиопередатчик! А в бараках светили лучины... Уникальная эта гидростанция работала до последнего дня мятежа.
В самом начале мятежа генералы приходили в зону как хозяева. Правда, нашелся и Кузнецов: на первые переговоры он велел вынести из морга убитых и громко скомандовал: "Головные уборы -- снять!" Обнажили головы зэки -- и генералам тоже пришлось снять военные картузы перед своими жертвами. Но инициатива осталась за гулаговским генералом Бочковым. Одобрив избрание Комиссии ("нельзя ж со всеми сразу разговаривать"), он потребовал, чтоб депутаты на переговорах сперва рассказали о своем следственном деле (и Кузнецов стал длинно и может быть охотно излагать свое); чтобы зэки при выступлениях непременно вставали. Когда кто-то сказал: "Заключенные требуют..." Бочков с чувствительностью возразил: "Заключенные могут только просить, а не требовать!" И установилась эта форма -- "заключенные просят".
На просьбы заключенных Бочков ответил лекцией о строительстве социализма, небывалом подъеме народного хозяйства, об успехах китайской революции. Самодовольное косое ввинчивание шурупа в мозг, отчего мы всегда слабеем и немеем... Он пришел в зону, чтобы разъяснить, почему применение оружия было правильным (скоро они заявят, что вообще никакой стрельбы по зоне не было, это ложь бандитов, и избиений тоже не было). Он просто изумился, что смеют просить его нарушить "инструкцию о раздельном содержании зэ-ка -- зэ-ка". (Они так говорят о своих инструкциях, будто это довечные и домировые законы.)
Вскоре прилетели на "Дугласах" еще новые и более важные генералы: Долгих (будто бы в то время -- начальник ГУЛага) и Егоров (зам. министра МВД СССР). Было назначено собрание в столовой, куда собралось до двух тысяч заключенных. И Кузнецов скомандовал: "Внимание! Встать! Смирно!", и с почетом пригласил генералов в президиум, а сам по субординации стоял сбоку. (Иначе вел себя Слученков. Когда из генералов кто-то обронил о врагах здесь, Слученков звонко им ответил: "А кто и з в а с не оказался враг? Ягода -- враг, Ежов -- враг, Абакумов -- враг, Берия -- враг. Откуда мы знаем, что Круглов -- лучше?")
Макеев, судя по его записям, составил проект соглашения, по которому начальство обещало бы никого не этапировать и не репрессировать, начать расследование, а зэки за то соглашались немедленно приступить к работе. Однако когда он и его единомышленники стали ходить по баракам и предлагали принять проект, зэки честили их "лысыми комсомольцами", "уполномоченными по заготовкам" и "чекистскими холуями". Особенно враждебно встретили их на женском лагпункте и особенно неприемлемо было для зэков согласиться теперь на разделение мужских и женской зон. (Рассерженный Макеев отвечал своим возражателям: "А ты подержался за сисю у Параси и думаешь, что кончилась советская власть? Советская власть на своем настоит, все равно!")
Дни текли. Не спуская с зоны глаз -- солдатских с вышек, надзирательских оттуда же (надзиратели, как знающие зэков в лицо, должны были опознавать и запоминать, кто что делает) и даже глаз летчиков (может быть, с фотосъемкой) -- генералы с огорчением должны были заключить, что в зоне нет резни, нет погрома, нет насилий, лагерь сам собой не разваливается, и повода нет вести войска на выручку.
Лагерь -- стоял, и переговоры меняли характер. Золотопогонники в разных сочетаниях продолжали ходить в зону для убеждения и бесед. Их всех пропускали, но приходилось им для этого брать в руки белые флаги, а после вахты хоздвора, главного теперь входа в лагерь, перед баррикадой, сносить обыск, когда какая-нибудь украинская дивчина в телогрейке охлопывала генеральские карманы, нет ли там пистолета или гранат. Зато штаб мятежников гарантировал им личную безопасность!..
Генералов проводили там, где можно (конечно, не по секретной зоне хоздвора), и давали им разговаривать с зэками и собирали для них большие собрания по лагпунктам. Блеща погонами, хозяева и тут рассаживались в президиумах -- как раньше, как ни в чем не бывало.
Арестанты выпускали ораторов. Но как трудно было говорить! -- не только потому, что каждый писал себе этой речью будущий приговор, но и потому, что слишком разошлись знания жизни и представления об истине у серых и голубых, и почти ничем уже нельзя было пронять и просветить эти дородные благополучные туши, эти лоснящиеся дынные головы. Кажется, очень их рассердил старый ленинградский рабочий, коммунист и участник революции. Он спрашивал их, что будет за коммунизм, если офицеры пасутся на хоздворе, из ворованного с обогатительной фабрики свинца заставляют делать себе дробь для браконьерства; если огороды им копают заключенные; если для начальника лагпункта, когда он моется в бане, расстилаются ковры и играет оркестр.
Чтоб меньше было такого бестолкового крику, эти собеседования принимали и вид прямых переговоров по высокому дипломатическому образцу: в июне как-то поставили в женской зоне долгий столовский стол и по одну сторону на скамье расселись золотопогонники, а позади них стали допущенные для охраны автоматчики. По другую сторону стола сели члены Комиссии, и тоже была охрана -- очень серьезно стояла она с саблями, пиками и рогатками. А дальше подталпливались зэки -- слушать толковище, и подкрикивали. (И стол не был без угощений! -- из теплиц хоздвора принесли свежие огурцы, с кухни -- квас. Золотопогонники грызли огурцы, не стесняясь...)
Требования-просьбы восставших были приняты еще в первые два дня и теперь повторялись многократно:
-- наказать убийцу евангелиста;
-- наказать всех виновных в убийствах с воскресенья на понедельник в хоздворе;
-- наказать тех, кто избивал женщин;
-- вернуть в лагерь тех товарищей, которые за забастовку незаконно посланы в закрытые тюрьмы;
-- не надевать больше номеров, не ставить на бараки решеток, не запирать бараков;
-- не восстанавливать внутренних стен между лагпунктами;
-- восьмичасовой рабочий день, как у вольных;
-- увеличение оплаты за труд (уж не шла речь о равенстве с вольными),
-- свободная переписка с родственниками и иногда свидания;
-- пересмотр дел.
И хотя ни одно требование тут не сотрясало устоев и не противоречило конституции (а многие были только -- просьба о возврате в старое положение), -- но невозможно было хозяевам принять ни мельчайшего из них, потому что эти подстриженные жирные затылки, эти лысины и фуражки давно отучились признавать свою ошибку или вину. И отвратна, и неузнаваема была для них истина, если проялялась она не в секретных инструкциях высших инстанций, а из уст черного народа.
Но все-таки затянувшееся это сидение восьми тысяч в осаде клало пятно на репутацию генералов, могло испортить их служебное положение, и поэтому они обещали. Они обещали, что требования эти почти все можно выполнить, только вот (для правдоподобия) трудно будет оставить открытой женскую зону, это не положено (как будто в ИТЛ двадцать лет было иначе!), но можно будет обдумать, какие-нибудь устроить дни встреч. А вот начать в зоне работу следственной комиссии (по обстоятельствам расстрелов) генералы внезапно согласились. (Но Слученков разгадал и настоял, чтоб этого не было: под видом показаний будут стукачи дуть на все, что происходит в зоне.) Пересмотр дел? Что ж, и дела, конечно, будут пересматривать, только надо подождать. Но что совершенно безотложно -- надо выходить на работу! на работу! на работу!
А уж это зэки знали: разделить на колонны, оружием положить на землю, арестовать зачинщиков.
Нет, -- отвечали они через стол и с трибуны. Нет! -- кричали из толпы. Управление Степлага вело себя провокационно! Мы не верим руководству Степлага! Мы не верим МВД!
-- Даже МВД не верите? -- поражался заместитель министра, вытирая лоб от крамолы. -- Да кто внушил вам такую ненависть к МВД?
Загадка.
-- Члена Президиума ЦК! Члена Президиум ЦК! Тогда поверим! -- кричали зэки.
-- Смотрите! -- угрожали генералы. -- Будет хуже!
Но тут вставал Кузнецов. Он говорил складно, легко и держался гордо.
-- Если войдете в зону с оружием, -- предупреждал он, -- не забывайте, что здесь половина людей -- бравших Берлин. Овладеют и вашим оружием!
Капитон Кузнецов! Будущий историк кенгирского мятежа рязъяснит нам этого человека. Как понимал и переживал он свою посадку? В каком состоянии представлял свое судебное дело? давно ли просил о пересмотре, если в самые дни мятеже ему пришло из Москвы освобождение (кажется, с реабилитацией)? Только ли профессионально-военной была его гордость, что в таком порядке он содержит мятежный лагерь? Встал ли он во главе движения потому, что оно его захватило? (Я это отвергаю.) Или, зная командные свои способности -- для того, чтобы умерить его, ввести в берега и укрощенной волною положить под сапоги начальству? (Так думаю.) Во встречах, переговорах и через второстепенных лиц он имел возможность передать карателям то, что хотел, и услышать от них. Например, в июне был случай, когда отправляли за зону для переговоров ловкача Маркосяна с поручением от Комиссии. Воспользовался ли такими случаями Кузнецов? Допускаю, что и нет. Его позиция могла быть самостоятельной, гордой.
Два телохранителя -- два огромных украинских хлопца, все время сопровождали Кузнецова, с ножами на боку.
Для защиты? Для расплаты?
(Макеев утверждает, что в дни восстания была у Кузнецова и временная жена -- тоже бендеровка.)
Глебу Слученкову было лет тридцать. Это значит, в немецкий плен он попал лет девятнадцати. Сейчас, как и Кузнецов, он ходил в прежней своей военной форме, сохраненной в каптерке, выявляя и подчеркивая военную косточку. Он чуть прихрамывал, но это искупалось большой подвижностью.
На переговорах он вел себя четко, резко. Придумало начальство вызывать из зоны "бывших малолеток" (посаженных до 18 лет, -- сейчас уже было кому и 20-21 год) -- для освобождения. Это, пожалуй, не был и обман, около того времени их действительно повсюду освобождали или -- сбрасывали сроки. Слученков ответил: "А вы спросили бывших малолеток -- хотят ли они переходить из одной зоны в другую и оставить в беде товарищей?" (И перед Комиссией настаивал: "Малолетки -- наша гвардия, мы их не можем отдать!" В том и для генералов был частный смысл освобождения этих юношей в мятежные дни Кенгира; уж там не знаем, не рассовали бы их по карцерам за зоной?) Законопослушный Макеев начал все же сбор бывших малолеток на "суд освобождения" и свидетельствует: из четырехсот девяти, подлежавших освбождению, удалось ему собрать на выход лишь тринадцать человек. Учитывая расположение Макеева к начальству и враждебность к восстанию, этому свидетельству можно изумиться: 400 молодых людей в самом расцветном возрасте и даже в массе своей не политических отказались не только от свободы -- но от спасения! остались в гиблом мятеже...
А на угрозу военного подавления Слученков отвечал генералам так: "Присылайте! Присылайте в зону побольше автоматчиков! Мы им глаза толченым стеклом засыпем, отберем автоматы! Ваш кенгирский гарнизон разнесем! Ваших кривоногих офицеров до Караганды догоним, на ваших спинах войдем в Караганду! А там -- наш брат!"
Можно верить и другим свидетельствам о нем. "Кто побежит -- будем бить в грудь!" -- и в воздухе финкой взмахнул. Объявил в бараке: "Кто не выйдет на оборону -- тот получит ножа!" Неизбежная логика всякой военной власти и военного положения...
Новорожденное лагерное правительство, как и извечно всякое, не умело существовать без службы безопасности, и Слученко эту службу возглавил (занял в женском лагпункте кабинет опера). Так как победы над внешними силами быть не могло, то понимал Слученков, что его пост означал для него неминумую казнь. В ходе мятежа он рассказывал в лагере, что получил от хозяев тайное предложение -- спровоцировать в лагере национальную резню (очень на нее золотопогонники рассчитывали) и тем дать благовидный предлог для вступления войск в лагерь. За это хозяева обещали Слученкову жизнь. Он отверг предложение. (А кому и что предлагали еще? Те не рассказывали.) Больше того, когда по лагерю пущен был слух, что ожидается еврейский погром, Слученков предупредил, что переносчиков будет публично сечь. Слух угас.
Ждало Слученкова неизбежное столкновение с благонамеренными. Оно и произошло. Надо сказать, что все эти годы во всех каторжных лагерях ортодоксы, даже не сговариваясь, единодушно осуждали резню стукачей и всякую борьбу арестантов за свои права. Не приписывая это низменным соображениям (немало ортодоксов были связаны службой у кума), вполне объясним это их теоретическими взглядами. Они признавали любые формы подавления и уничтожения, также и массовые, но сверху -- как проявление диктатуры пролетариата. Такие же действия, к тому же порывом, разрозненные, но снизу -- были для них бандитизм, да к тому ж еще в "бендеровской" форме (среди благонамеренных никогда не бывало ни одного, допускавшего право Украины на отделение, потому что это был бы уже буржуазный национализм). Отказ каторжан от рабской работы, возмущение решетками и расстрелами огорчило, удручило и напугало покорных лагерных коммунистов.
Так и в Кенгире все гнездо благонамеренных (Генкин, Апфельцвейг, Талалаевский, очевидно Акоев, больше фамилий у нас нет; потом еще один симулянт, который годами лежал в больнице, притворяясь, что у него "циркулирует нога" -- такой интеллигентный способ борьбы они допускали; а в самой Комиссии явно -- Макеев) -- все они с самого начала упрекали, что "не надо было начинать"; и когда проходы заделали -- не надо было подкапываться; что все затеяла бендеровская накипь, а теперь надо поскорее уступить. (Да ведь и те убитые шестнадцать были -- не с их лагпункта, а уж евангелиста и вовсе смешно жалеть.) В записках Макеева выбрюзжано все их сектанстское раздражение. Все кругом -- дурно, все -- дурны, и опасности со всех сторон: от начальства -- новый срок, от бендеровцев -- нож в спину. "Хотят всех железяками запугать и заставить гибнуть." Кенгирский мятеж Макеев зло называет "кровавой игрой", "фальшивым козырем", "художественной самодеятельностью" бендеровцев, а то чаще -- "свадьбой". Расчеты и цели главарей мятежа он видит в распутстве, уклонении от работы и оттяжке расплаты. (А сама ожидаемая расплата подразумевается у него как справедливая.)
Это очень верно выражает отношение благонамернных ко всему лагерному движению свободы 50-х годов. Но Макеев был весьма осторожен, ходил даже в руководителях мятежа, -- а Талалаевский эти упреки рассыпал вслух -- и слученковская служба безопасности за агитацию, враждебную восставшим, посадила его в камеру кенгирской тюрьмы.
Да, именно так. Восставшие и освободившие тюрьму арестанты теперь заводили свою. Извечная усмешка. Правда, всего посажено было по разным поводам (сношение с хозяевами) человека четыре, и ни один из них не был расстрелян (а наоборот, получил лучшее алиби перед Руководством).
Вообще же тюрьму, особенно мрачную старую, построенную в 30-е годы, широко показывали: ее одиночки без окон, с маленьким люком наверху; топчаны без ножек, то есть попросту деревянные щиты внизу, на цементном полу, где еще холодней и сырей, чем во всей холодной камере; рядом с топчаном, то есть уже на полу, как для собаки, грубая глинянная миска.
Туда отдел агитации устраивал экскурсии для своих -- кому не привелось посидеть и может быть не придется. Туда водили и приходящих генералов (они не были очень поражены). Просили прислать сюда и экскурсию из вольных жителей поселка -- ведь на объектах они все равно сейчас без заключенных не работают. И даже такую экскурсию генералы прислали -- разумеется не из простых работяг, а персонал подобранный, который не нашел, чем возмутиться.
Встречно и начальство предложило свозить экскурсию из заключенных на Рудник (1-е и 2-е лаготделение Степлага), где по лагерным слухам тоже вспыхнул мятеж (кстати, слова этого мятеж, или еще хуже восстание, избегали по своим соображениям и рабы и рабовладельцы, заменяя стыдливо-смягчающим словом сабантуй). Выборные поехали и убедились, что там-таки действительно все по-старому, выходят на работу.
Много надежд связывалось с распространением таких забастовок! Теперь вернувшиеся выборные привезли с собой уныние.
(А свозили-то их вовремя! Рудник, конечно, был взбудоражен, от вольных слышали были и небылицы о кенгирском мятеже. В том же июне так сошлось, что многим сразу отказали в жалобах на пересмотр. И какой-то пацан полусумасшедший был ранен на запретке. И тоже началась забастовка, сбили ворота между лагпунктами, вывалили на линейку. На вышках появились пулеметы. Вывесил кто-то плакат с антисоветскими лозунгами и кличем "Свобода или смерть!" Но его сняли, заменили плакатом с законными требованиями и обязательством полностью возместить убытки от простоя, как только требования будут удовлетворены. Приехали грузовики вывозить муку со склада -- не дали. Что-то около недели забастовка продлилась, но нет у нас никаких точных сведений о ней, это все -- из третьих уст, и вероятно -- преувеличено.)
Вообще были недели, когда вся война перешла в войну агитационную. Внешнее радио не умолкало: через несколько громкоговорителей, обставивших лагерь, оно чередило обращение к заключенным с информацией, дезинформацией и одной-двумя заезженными, надоевшими, все нервы источившими пластинками.
Ходит по полю девчонка,
Та, в чьи косы я влюблен.
(Впрочем, чтобы заслужить даже эту невысокую честь -- проигрывание пластинок, надо было восстать! Коленопреклоненным даже этой дряни не играли.) Эти же пластинки работали в духе века и как глушилка -- для глушения передач, идущих из лагеря и рассчитанных на конвойные войска.
По внешнему радио то чернили все движение, уверяя, что начато оно с единственной целью насиловать женщин и грабить (в самом лагере зэки смеялись, но ведь громкоговорители доставалось слышать и вольным жителям поселка. Да ни до какого другого объяснения рабовладельцы не могли и подняться -- недостижимой высотой для них было бы признать, что эта чернь способна искать справедливости!) То старались рассказать какую-нибудь гадость о членах Комиссии (даже об одном пахане: будто этапируясь на Колыму на барже, он открыл в трюме отверстие и потопил баржу и триста зэ-ка. Упор был на то, что именно бедных зэ-ка, да чуть ли все не Пятьдесят Восьмую, он потопил, а не конвой; и непонятно, как при этом спасся сам). То терзали Кузнецова, что ему пришло освобождение, но теперь отменено. И опять шли призывы: работать! работать! почему Родина должна вас содержать? не выходя на работу, вы приносите огромный вред государству! (Это должно было пронзить сердца, обреченные на вечную каторгу!) Простаивают целые эшелоны с углем, некому разгружать! (Пусть постоят! -- смеялись зэки, -- скорей уступите! Но даже и им не приходила мысль, чтоб золотопогонники сами разгрузили, раз уж так сердце болит.)
Однако не остался в долгу и Технический отдел. В хоздворе нашлись две кинопередвижки. Их усилители и были использованы для громкоговорения, конечно, более слабого по мощности. А питались усилители от засекреченной гидростанции! (Существование у восставших электрического тока и радио очень удивляло и тревожило хозяев. Они опасались, как бы мятежники не наладили радиопередатчик да не стали бы о своем восстании передавать заграницу. Такие слухи в лагере тоже кто-то пускал.)
Появились в лагере свои дикторы (известна Слава Яримовская). Передавались последние известия, радиогазета (кроме того была и ежедневная стенная, с карикатурами). "Крокодиловы слезы" называлась передача, где высмеивалось, как охранники болеют о судьбе женщин, прежде сами их избив. Были передачи и для конвоя. Кроме того, ночами подходили под вышки и кричали солдатам в рупоры.
Но не хватало мощности вести передачи для тех единственных сочувствующих, кто мог найтись тут в Кенгире -- для вольных жителей поселка, часто тоже ссыльных. А именно их, уже не по радио, а там где-то, недоступно для зэков, власти поселка заморочивали слухами, что в лагере верховодят кровожадные бандиты и сладострастные проститутки (такой вариант имел успех у жительниц);[6] что здесь истязают невинных и живьем сжигают в топках (и непонятно только, почему Руководство не вмешивается!..)
Как было крикнуть им через стены, на километр, и на два, и на три: "Братья! Мы хотим только справедливости! Нас убивали невинно, нас держали хуже собак! Вот наши требования..."?
Мысль Технического отдела, не имея возможности современную науку обогнать, попятилась, напротив, к науке прошлых веков. Из папиросной бумаги (на хоздворе чего только не было, мы писали о нем,[7] много лет он заменял джезказганским офицерам и столичное ателье и все виды мастерских ширпотреба) склеен был по примеру братьев Монгольфье огромный воздушный шар. К нему была привязана пачка листовок, а под него подвязана жаровня с тлеющими углями, дающая ток теплого воздуха во внутренний купол шара, снизу открытый. К огромному удовольствию собравшейся арестантской толпы (арестанты уж если радуются, то как дети), это чудное воздухоплавательное устройство поднялось и полетело. Но увы! -- ветер был быстрей, чем оно набирало высоту, и при перелете через забор жаровня зацепилась за проволоку, лишенный горячего тока шар опал и сгорел вместе с листовками.
После этой неудачи стали надувать шары дымом. Эти шары при попутном ветре неплохо летели, показывая поселку крупные надписи:
-- Спасите женщин и стариков от избиения!
-- Мы требуем приезда члена Президиума ЦК!
Охрана стала расстреливать эти шары.
Тут пришли в Техотдел зэки-чеченцы и предложили делать змеев (они на змеев мастера). Этих змеев стали удачно клеить и далеко выбрасывать над поселком. На корпусе змея было ударное приспособление. Когда змей занимал удобную позицию, оно рассыпало привязанную тут же пачку листовок. Запускающие сидели на крыше барака и смотрели, что будет дальше. Если листовки падали близко от лагеря, то собирать их бежали пешие надзиратели, если далеко, то мчались мотоциклисты и конники. Во всех случаях старались не дать с
2004.05.25 | Thinker
Александр Солженицын. Сорок дней Кенгира (продолжение)
Тут пришли в Техотдел зэки-чеченцы и предложили делать змеев (они на змеев мастера). Этих змеев стали удачно клеить и далеко выбрасывать над поселком. На корпусе змея было ударное приспособление. Когда змей занимал удобную позицию, оно рассыпало привязанную тут же пачку листовок. Запускающие сидели на крыше барака и смотрели, что будет дальше. Если листовки падали близко от лагеря, то собирать их бежали пешие надзиратели, если далеко, то мчались мотоциклисты и конники. Во всех случаях старались не дать свободным гражданам прочесть независимую правду. (Листовки кончались просьбою к каждому нашедшему кенгирцу -- доставить ее в ЦК.)По змеям тоже стреляли, но они не были так уязвимы к пробоинам, как шары. Нашел скоро противник, что ему дешевле, чем гонять толпу надзирателей, запускать контрзмеев, ловить и перепутывать.
Война воздушных змеев во второй половине ХХ века! -- и все против слова правды...
(Может быть, читателю будет удобно для привязки кенгирских событий по времени вспомнить, что' происходило в дни кенгирского мятежа на воле? Женевская конференция заседала об Индо-Китае. Была вручена сталинская премия мира Пьеру Коту. Другой передовой француз писатель Сартр приехал в Москву, для того, чтобы приобщиться к нашей передовой жизни. Громко и пышно праздновалось 300-летие воссоединения Украины и России.[8] 31 мая был важный парад на Красной площади. УССР и РСФСР награждены орденами Ленина. 6 июня открыт в Москве памятник Юрию Долгорукому. С 8 июня шел съезд профсоюзов (но о Кенгире там ничего не говорили). 10-го выпущен заем. 20-го был день воздушного флота и красивый парад в Тушине. Еще эти месяцы 1954 года отмечены были сильным наступлением на литературном, как говорится, фронте: Сурков, Кочетов и Ермилов выступали с очень твердыми одергивающими статьями. Кочетов спросил даже: какие это времена? И никто не ответил ему: времена лагерных восстаний! Много неправильных пьес и книг ругали в это время. А в Гватемале достойный отпор получили империалистические Соединенные Штаты.)
В поселке были ссыльные чечены, но вряд ли тех змеев клеили они. Чеченов не упрекнешь, чтоб они когда-нибудь служили угнетению. Смысл кенгирского мятежа они поняли прекрасно и однажды подвезли к зоне автомашину печеного хлеба. Разумеется, войска отогнали их.
(Тоже вот и чечены. Тяжелы они для окружающих жителей, говорю по Казахстану, грубы, дерзки, русских откровенно не любят. Но стоило кенгирцам проявить независимость, мужество -- и расположение чеченов тотчас было завоевано! Когда кажется нам, что нас мало уважают, -- надо проверить, так ли мы живем.)
Тем временем готовил Техотдел и пресловутое "секретное" оружие. Это вот что такое было: алюминиевые угольники для коровопоилок, оставшиеся от прежнего производства, заполнялись спичечной серой с примесью карбида кальция (все ящики со спичками отнесли за дверь "100 000 вольт"). Когда сера поджигалась и угольники бросались, они с шипением разрывались на части.
Но не злополучным этим остроумцам и не полевому штабу в баньке предстояло выбрать час, место и форму удара. Как-то, по прошествии недель двух от начала, в одну из темных, ничем не освещенных ночей раздались глухие удары в лагерную стену во многих местах. Однако в этот раз не беглецы и не бунтари долбили ее -- разрушали стену сами войска конвоя! В лагере был переполох, метались с пиками и саблями, не могли понять, что делается, ожидали атаки, но войска в атаку не пошли.
К утру оказалось, что в разных местах зоны, кроме существующих и забаррикадированных ворот, внешний противник проделал с десяток проломов. (По ту сторону проломов, чтоб зэки теперь не хлынули в них, расположились посты с пулеметами.[9] Это конечно была подготовка к наступлению через проломы, и в лагерном муравейнике закипела оборонная работа. Штаб восставших решил: разбирать внутренние стены, разбирать саманные пристройки и ставить свою вторую обводную стену, особенно укрепленную саманными навалами против проломов -- для защиты от пулеметов.
Так все переменилось! -- конвой разрушал зону, а лагерники ее восстанавливали, и воры с чистой совестью делали тоже, не нарушая своего закона.
Теперь пришлось установить дополнительные посты охранения против проломов; назначить каждому взводу тот пролом, куда он строго должен бежать ночью по сигналу тревоги и занимать оборону. Удары в вагонный буфер и те же заливчатые свисты были условлены как сигналы тревоги.
Зэки не в шутку готовились выходить с пиками против пулеметов. Кто и не был готов -- подичась, привыкал.
Лихо до дна, а там дорога одна.
И раз была дневная атака. В один из проломов против балкона Управления Степлага, на котором толпились чины, крытые погонами строевыми широкими и прокурорскими узкими, с кинокамерами и фотоаппаратами в руках, -- в пролом были двинуты автоматчики. Они не спешили. Они лишь настолько двинулись в пролом, чтобы подан был сигнал тревоги и прибежали бы к пролому назначенные взводы, и потрясая пиками и держа в руках камни и саманы, заняли бы баррикаду -- и тогда с балкона (исключая автоматчиков из поля съемки) зажужжали кинокамеры и защелкали аппараты. И режимные офиицеры, прокуроры и политработники, и кто там еще был, все члены партии, конечно, -- смеялись дикому зрелищу этих воодушевленных первобытных с пиками. Сытые, бесстыжие, высокопоставленные, они глумились с балкона над своими голодными обманутыми согражданами, и им было очень смешно.[10]
А еще к проломам подкрадывались надзиратели и вполне как на диких животных или на снежного человека пытались набросить петли с крючьями и затащить к себе языка.
Но больше они рассчитывали теперь на перебежчиков, на дрогнувших. Гремело радио: опомнитесь! переходите за зону в проломы! в этих местах -- не стреляем! перешедших -- не будем судить за бунт!
По лагерному радио отозвалась Комиссия так: кто хочет спасаться -- валите хоть через главную вахту, не задерживаем никого!
Так и сделал... член самой Комиссии бывший майор Макеев, подойдя к главной вахте как бы по делам. (Как бы не потому, что его бы задержали, или было чем выстрелить в спину, -- а почти невозможно быть предателем на глазах улюлюкающих товарищей![11] Три недели он притворялся -- и только теперь мог дать выход своей жажде поражения и своей злости на восставших за то, что они хотят той свободы, которой он, Макеев, не хочет. Теперь отрабатывая грехи перед хозяевами, он по радио призывал к сдаче и поносил всех, кто предлагал держаться дальше. Вот фразы из его собственного письменного изложения той радиоречи: "Кто-то решил, что свободы можно добиться с помощью сабель и пик... Хотят подставить под пули тех, кто не берет железок... Нам обещают пересмотр дел. Генералы терпеливо ведут с нами переговоры, а Слученков рассматривает это как их слабость. Комиссия -- ширма для бандитского разгула... Ведите переговоры, достойные политических заключенных, а не (!!) готовьтесь к бессмысленной обороне".
Долго зияли проломы -- дольше, чем стена была во время мятежа сплошная. И за все эти недели убежало за зону человек лишь около дюжины.
Почему? Неужели верили в победу? Нет. Неужели не угнетены были предстоящим наказанием? Угнетены. Неужели людям не хотелось спастись для своих семей? Хотелось! И терзались, и эту возможность обдумывали втайне может быть тысячи. А бывших малолеток вызывали и на самом законном основании. Но поднята была на этом клочке земли общественная температура так, что если не переплавлены, то оплавлены были по-новому души, и слишком низкие законы, по которым "жизнь дается однажды", и бытие определяет сознание, и шкура гнет человека в трусость -- не действовали в это короткое время на этом ограниченном месте. Законы бытия и разума диктовали людям сдаться вместе или бежать порознь, а они не сдавались и не бежали! Они поднялись на ту духовную ступень, откуда говорится палачам:
-- Да пропадите вы пропадом! Травите! Грызите!
И операция так хорошо задуманная, что заключенные разбегутся через проломы как крысы и останутся самые упорные, которых и раздавить, -- операция эта провалилась потому, что изобрели ее шкуры.
И в стенной газете восставших рядом с рисунком -- женщина показывает ребенку под стеклянным колпаком наручники "Вот в таких держали твоего отца", появилась карикатура: "Последний перебежчик" (черный кот, убегающий в пролом).
Но карикатуры всегда смеются, людям же в зоне было мало до смеха. Шла вторая, третья, четвертая, пятая неделя... -- То, что по законам ГУЛага не могло длиться ни часа, то существовало и длилось неправдоподобно долго, даже мучительно долго -- половину мая и потом почти весь июнь. Сперва люди были хмельны от победы, свободы, встреч и затей, потом верили слухам, что поднялся Рудник -- может, за ним поднимутся Чурбай-Нура, Спасск, весь Степлаг! там, смотришь, Караганда! там весь Архипелаг извергнется и рассыпется на четыреста дорог! -- но Рудник, заложив руки за спину и голову опустив, все так же ходил на одиннадцать часов заражаться силикозом, и не было ему дела ни до Кенгира, ни даже до себя.
Никто не поддержал остров Кенгир. Уже невозможно было рвануть в пустыню: прибывали войска, они жили в степи, в палатках. Весь лагерь был обведен снаружи еще двойным обводом колючей проволоки. Одна была только розовая точка: приедет барин (ждали Маленкова) и рассудит. Приедет добрый и ахнет и всплеснет руками: да как они жили тут? да как вы их тут держали? судить убийц! расстрелять Чечева и Беляева! разжаловать остальных... Но слишком точкою была, и слишком розовой.
Не ждать было милости. Доживать было последние свободные денечки и сдаваться на расправу Степлагу МВД.
И всегда есть души, не выдерживающие напряжения. И кто-то внутри уже был подавлен и только томился, что натуральное подавление так долго откладывается. А кто-то тихо смекал, что он ни в чем не замешан, и если осторожненько дальше -- то и не будет. А кто-то был молодожен (и даже по настоящему венчальному обряду, ведь западная украинка тоже иначе замуж не выйдет, а заботами ГУЛага были тут священники всех религий). Для этих молодоженов горечь и сладость сочетались в такой переслойке, которой не знают люди в их медленной жизни. Каждый день они намечали себе как последний, и то, что расплата не шла -- каждое утро было для них даром неба.
А верующие -- молились, и, переложив на Бога исход кенгирского смятения, как всегда были самые успокоенные люди. В большой столовой по графику шли богослужения всех религий. Иеговисты дали волю своим правилам и отказались брать в руки оружие, делать укрепления, стоять в караулах. Они подолгу сидели, сдвинув головы, и молчали. (Заставили их мыть посуду.) Ходил по лагерю какой-то пророк, искренний или поддельный, ставил кресты на вагонках и предсказывал конец света. В руку ему наступило сильное похолодание, какое в Казахстане надувает иногда даже в летние дни. Собранные им старушки, не одетые в теплое, сидели на холодной земле, дрожали и вытягивали к небу руки. Да и к кому ж еще!..
А кто-то знал, что замешан уже необратимо и только те дни осталось жить, что до входа войск. А пока нужно думать и делать, как продержаться дольше. И эти люди не были самыми несчастными. (Самыми несчастными были те, кто не был замешан и молил о конце.)
Но когда эти все люди собирались на собрания, чтобы решить, сдаваться им или держаться -- они опять попадали в ту общественную температуру, где личные мнения их расплавлялись, переставали существовать даже для них самих. Или боялись насмешки больше, чем будущей смерти.
-- Товарищи! -- уверенно говорил статный Кузнецов, будто знал он много тайн и все тайны были за арестантов.
-- У нас есть средства огневой защиты, и пятьдесят процентов от наших потерь будут и у противника!
И так еще он говорил:
-- Даже гибель наша не будет бесплодной!
(В этом он был совершенно прав. И на него тоже действовала та общая температура.)
И когда голосовали -- держаться ли? -- большинство голосовало за.
Тогда Слученков многозначительно угрожал:
-- Смотрите же! С теми, кто остается в наших рядах и захочет сдаться, мы разделаемся за пять минут до сдачи!
Однажды внешнее радио объявило "приказ по ГУЛагу": за отказ от работы, за саботаж, за... за... за... кенгирское лаготделение Степлага расформировать и отправить в Магадан. (ГУЛагу явно не хватало места на планете. А те, кто и без того посланы в Магадан -- за что те?) Последний срок выхода на работу...
Но прошел и этот последний срок, и все оставалось так же.
Все оставалось так же, и вся фантастичность, вся сновиденность этой невозможной, небывалой, повиснувшей в пустоте жизни восьми тысяч человек только еще более разила от аккуратной жизни лагеря: пища три раза в день; баня в срок; прачечная, смена белья; парикмахерская; швейная и сапожная мастерские. Даже примирительные суды для спорящих. И даже... освобождение на волю!
Да. Внешнее радио иногда вызывало освобождающихся; это были или иностранцы одной и той же нации, чья страна заслужила собрать своих вместе, или кому подошел (или якобы подошел?..) конец срока. Может быть, таким образом Управление и брало "языков" -- без надзирательской веревки с крючками? Комиссия заседала, но проверить не могла и отпускала всех.
Почему тянулось это время? Чего могли ждать хозяева? Конца продуктов? Но они знали, что протянется долго. Считались с мнением поселка? Можно было быстрей. (Правда, потом-то узнали, что за это время из-под Куйбышева выписали полк "особого назначения", то бишь, карательный. Ведь это не всякий и умеет.) Согласовывали подавление наверху? И как высоко? Нам не узнать, какого числа и какая инстанция приняла это постановление.
Несколько раз вдруг раскрывались внешние ворота хоздвора -- для того ли, чтобы проверить готовность защитников? Дежурный пикет объявлял тревогу, и взводы высыпали навстречу. Но в зону не шел никто.
Вся разведка защитников лагеря была -- дозорные на крышах бараков. И только то, что доступно было увидеть с крыш через забор, было основанием для предвидения.
В середине июня в поселке появилось много тракторов. Они работали или что-нибудь перетягивали около зоны. Они стали работать даже по ночам. Эта ночная работа тракторов была непонятна. На всякий случай стали рыть против проломов еще ямы (впрочем, У-2 все их сфотографировал или зарисовал).
Этот недобрый какой-то рев добавил мраку.
И вдруг -- посрамлены были скептики! посрамлены были отчаявшиеся! посрамлены были все, говорившие, что не будет пощады и не о чем просить. Только ортодоксы могли торжествовать. 22 июня внешнее радио объявило: требования лагерников приняты! В Кенгир едет член Президиума ЦК!
Розовая точка обратилась в розовое солнце, в розовое небо! Значит, можно добиться! Значит, есть справедливость в нашей стране! Что-то уступят нам, в чем-то уступим мы. В конце концов и в номерах можно походить и решетки на окнах нам не мешают, мы ж в окна не лазим. Обманывают опять? Так ведь не требуют же, чтобы мы до этого вышли на работу!
Как прикосновение палочки снимает заряд с электроскопа, и облегченно опадают его встревоженные листочки, так объявление внешнего радио сняло тягучее напряжение последней недели.
И даже противные трактора, поработав с вечера 24-го июня, замолкли.
Тихо спалось в сороковую ночь мятежа. Наверно, завтра он и приедет, может уже приехал...[12] Эти короткие июньские ночи, когда не успеваешь выспаться, когда на рассвете спится так крепко. Как тринадцать лет назад.
На раннем рассвете 25 июня в пятницу в небе развернулись ракеты на парашютах, ракеты взвились и с вышек -- и наблюдатели на крышах бараков не пикнули, снятые пулями снайперов. Ударили пушечные выстрелы! Самолеты полетели над лагерем бреюще, нагоняя ужас. Прославленные танки Т-34, занявшие исходные позиции под маскировочный рев тракторов, со всех сторон теперь двинулись в проломы. (Один из них все-таки попал в яму.) За собой одни танки тащили цепи колючей проволоки на козлах, чтобы сразу же разделять зону. За другими бежали штурмовики с автоматами в касках. (И автоматчики и танкисты получили водку перед тем. Какие б ни были спецвойска, а все же давить безоружных спящих легче в пьяном виде.) С наступающими цепями шли радисты с рациями. Генералы поднялись на вышки стрелков и оттуда при дневном свете ракет (а одну вышку зэки подожгли своими угольниками, она горела) подавали команды: "Берите такой-то барак!.. Кузнецов находится там-то!.." Они не прятались, как обычно, на наблюдательном пункте, потому что пули им не грозили.[13]
Издалека, со строительных конструкций, на подавление смотрели вольные.
Проснулся лагерь -- весь в безумии. Одни оставались в бараках на местах, ложились на пол, думая так уцелеть и не видя смысла в сопротивлении. Другие поднимали их идти сопротивляться. Третьи выбегали вон, под стрельбу, на бой или просто ища быстрой смерти.
Бился Третий лагппункт -- тот, который и начал (он был из двадцатипятилетников, с большим перевесом бендеровцев.) Они... швыряли камнями в автоматчиков и надзирателей, наверно и серными угольниками в танки... О толченом стекле никто не вспоминал. Какой-то барак два раза с "ура" ходил в контратаку...
Танки давили всех попадавшихся по дороге (киевлянку Аллу Пресман гусеницей переехали по животу). Танки наезжали на крылечки бараков, давили там (эстонок Ингрид Киви и Махлапу).[14] Танки притирались к стенам бараков и давили тех, кто виснул там, спасаясь от гусениц. Семен Рак со своей девушкой в обнимку бросились под танк и кончили тем. Танки вминались в дощатые стены бараков и даже били внутрь бараков холостыми пушечными выстрелами. Вспоминает Фаина Эпштейн: как во сне отвалился угол барака, и наискосок по нему, по живым телам, прошел танк; женщины вскакивали, метались; за танком шел грузовик, и полуодетых женщин туда бросали.
Пушечные выстрелы были холостые, но автоматы и штыки винтовок -- боевые. Женщины прикрывали собой мужчин, чтобы сохранить их -- кололи и женщин! Опер Беляев в это утро своей рукой застрелил десятка два человек. После боя видели, как он вкладывал убитым в руки ножи, а фотограф делал снимки убитых бандитов. Раненная в легкое, скончалась член Комиссии Супрун, уже бабушка. Некоторые прятались в уборные, их решетили очередями там.[15]
Кузнецова арестовали в бане, в его КП, поставили на колени. Слученкова со скрученными руками поднимали на воздух и бросали обземь (прием блатных).
Потом стрельба утихла. Кричали: "Выходи из бараков, стрелять не будем!" И, действительно, только били прикладами.
По мере захвата очередной группы пленных, ее вели в степь через проломы, через внешнюю цепь конвойных кенгирских солдат, обыскивали и клали в степи ничком, с руками протянутыми над головой. Между такими распято лежащими ходили летчики МВД и надзиратели и отбирали, опознавали, кого они хорошо раньше видели с воздуха или с вышек.
(За этой заботой никому не был досуг развернуть "Правду" этого дня. А она была тематическая -- день нашей родины: успехи металлургов, шире механизированные уборочные работы! Историку легко будет обозреть нашу Родину, какой она была в тот день.)
Любознательные офицеры могли осмотреть теперь тайны хоздвора: откуда брался ток и какое было "секретное оружие".
Победители-генералы спустились с вышек и пошли позавтракать. Никого из них не зная, я берусь утверждать, что аппетит их в то июньское утро был безупречен и они выпили. Шумок от выпитого нисколько не нарушал идеологической стройности в их голове. А что было в груди -- то навинчено было снаружи.
Убитых и раненых было: по рассказам -- около шестисот, по материалам производственно-плановой части кенгирского отделения, как познакомились с ними через несколько месяцев -- более семисот.[16] Ранеными забили лагерную больницу и стали возить в гордскую. (Вольным объясняли, что войска стреляли только холостыми патронами, а убивали друг друга заключенные сами.)
Рыть могилы заманчиво было заставить оставшихся в живых, но для большего неразглашения это сделали войска: человек триста закопали в углу зоны, остальных где-то в степи.
Весь день 25 июня заключенные лежали ничком в степи под солнцем (все эти дни -- нещадно знойные), а в лагере был сплошной обыск, взламывание и перетрях. Потом в поле привезли воды и хлеба. У офицеров были заготовлены списки. Вызывали по фамилиям, ставили галочку, что -- жив, давали пайку и тут же разделяли людей по спискам.
Члены Комиссии и другие подозреваемые были посажены в лагерную тюрьму, переставшую служить экскурсионным целям. Больше тысячи человек -- отобраны для отправки кто в закрытые тюрьмы, кто на Колыму. (Как всегда, списки эти были составлены полуслепо: и попали туда многие ни в чем не замешанные.)
Да внесет картина усмирения -- спокойствие в души тех, кого коробили последние главы. Чур нас, чур! -- собираться в "камеры хранения" никому не придется, и возмездия карателям не будет никогда!
26 июня весь день заставили убирать баррикады и заделывать проломы.
27 июня вывели на работу. Вот когда дождались железнодорожные эшелоны рабочих рук!
Танки, давившие Кенгир, поехали самоходом на Рудник и там поелозили перед глазами зэков. Для умозаключения...
Суд над верховодами был осенью 1955 года, разумеется закрытый и даже о нем-то мы толком ничего не знаем... Говорят, что Кузнецов держался уверенно, доказывал, что он безупречно себя вел и нельзя было придумать лучше. Приговоры нам не известны. Вероятно, Слученкова, Михаила Келлера и Кнопкуса расстреляли. То есть, расстреляли бы обязательно, но может быть 55-й год смягчил?
А в Кенгире налаживали честную трудовую жизнь. Не преминули создать из недавних мятежников ударные бригады. Расцвел хозрасчет. Работали ларьки, показывалась кинофильмовая дрянь. Надзиратели и офицеры снова потянулись в хоздвор -- делать что-нибудь для дома -- спиннинг, шкатулку, починить замок на дамской сумочке. Мятежные сапожники и портные (литовцы и западные украинцы) шили им легкие обхватные сапоги и обшивали их жен. И так же велели зэкам на обогатиловке сдирать с кабеля свинцовый слой и носить в лагерь для перелива на дробь -- охотиться товарищам офицерам на сайгаков.
Тут общее смятение Архипелага докатилось до Кенгира: не ставили снова решеток на окна, и бараков не запирали. Ввели условно-досрочное "двух-третное" осовобождение и даже невиданную "актировку" Пятьдесят Восьмой -- отпускали полумертвых на волю.
На могилах бывает особенно густая зеленая травка.
А в 1956 году и самую ту зону ликвидировали -- и тогда тамошние жители из неуехавших ссыльных разведали все-таки, где похоронили тех -- и приносили степные тюльпаны.
Мятеж не может кончиться удачей.
Когда он победит -- его зовут иначе...
(Бернс)
Всякий раз, когда вы проходите мимо памятника Долгорукому, вспоминайте: его открыли в дни кенгирского мятежа -- и так он получился как бы памятник Кенгиру.
1. Очевидно, такое же ускорение событиям придало лагерное руководство и в других местах, например, в Норильске.
2. Слово "в о л ы н к а" очень прижилось в официальном языке после берлинских волнений в июне 1953 года. Если простые люди где-нибудь в Бельгии добиваются прыжка зарплаты, это называется "справедливый гнев народа", если простые люди у нас добиваются черного хлеба -- это "волынка".
3. Полковник Чечев, например, не вынес этой головоломки. После февральских событий он ушел в отпуск, затем след его мы теряем -- и обнаруживаем уже персональным пенсионером в Караганде. -- Не знаем, как скоро ушел из Озерлага его начальник полковник Евсигнеев. "Замечательный руководитель... скромный товарищ", он стал заместителем начальника Братской ГЭС. (У Евтушенко не отражено.)
4. Это отметил недоброжелатель Макеев.
5. После мятежа хозяева не постеснялись провести повальный медицинский осмотр всех женщин. И обнаружив многих с девственностью, изумлялись: как? чего ж ты смотрела? столько дней вместе!..
* Они судили о событиях на своем уровне.
6. Когда уже все было кончено, и повели женскую колонну по поселку на работу, собрались замужние русские бабы вдоль дороги и кричали им: "Проститутки! Шлюхи! Захотелось?.." и еще более выразительно. На другой день повторилось то же, но зэчки вышли из зоны с камнями и теперь засыпали оскорбительниц в ответ. Конвой смеялся.
7. Часть III, глава 22.
8. Кенгирские украинцы объявили тот день траурным.
9. Говорят, опыт проломов был норильский: там тоже сделали их, чтобы через них выманивать дрогнувших, через них натравливать урок и через них ввести войска под предлогом наведения порядка.
10. Эти фотографии ведь где-то подклеены в карательных отчетах. И может быть не достанет у кого-то расторопности уничтожить их перед лицом будущего...
11. Еще и спустя десяток лет это так стыдно, что в своих мемуарах, вероятно и затеянных для оправдания, он пишет, будто случайно выглянул за вахту, а там -- на него накинулись и руки связали...
12. А может быть и правда приехал? Может быть о н-то и распорядился?..
13. Они только спрятались от истории. Кто были эти расторопные полководцы? Почему не салютовала страна их славной кенгирской победе? С трудом мы разыскиваем теперь имена не главных там, но и не последних: начальник оперчекистского отдела Степлага полковник Рязанцев; начальник политотдела Степлага Семушкин!.. Помогите! Продолжите!
14. В одном из танков сидела пьяная Нагибина, лагерный врач. Не для оказания помощи, а -- посмотреть, интересно.
15. Эй, "Трибунал Военных Преступлений" Бертрана Рассела и Жана Поля Сартра! Эй, философы! Матерьял-то какой! Отчего не заседаете? Не слышат...
16. 9 января 1905 года было убитых около 100 человек. В 1912 году в знаменитых расстрелах на Ленских приисках, потрясших всю Россию, было убитых 270 человек, раненых -- 250.
2004.05.25 | Thinker
Трошки аналізу
Отже маємо на цій гілці три різні інтерпретації подій у Кенгірі. Поверхове порівняння показує, що перша версія та версія Солженіцина в принципі збігаються, хоча Солженіцин дає набагато повнішу картину. Отже порівняємо дві версії: Солженіцина та Груніна.Насамперед, слід відзначити, що факти, про які пише Грунін, збігаються з фактами, про які пише Солженіцин. Тим не менше, з подачі цих фактів Груніним напрошується зовсім інша інтерпретація подій.
У обох авторів могли бути серйозні мотиви для відходу від об’єктивності: Солженіцин або ті учасники, зі свідчень яких він писав статтю, могли бути зацікавленими в тому, щоб героїзувати події і приховати певні непривабливі сторони; у Груніна могло мати місце “зашорене” бачення, яке давало змогу якось виправдати (або хоча б пом’якшити) у своїх власних очах свою власну не вельми привабливу поведінку під час цих подій.
Отже, яка з цих інтерпретацій більше відповідає дійсності?
Щоб відповісти на це питання, поглянемо на логічний зв’язок фактів в цих інтерпретаціях. На мій погляд, в інтерпретації Груніна є ряд очевидних логічних «провалів».
1. Якщо вірити Груніну повстання «началось именно с того, что несколько молодых уголовников с третьего лагпункта прорвались в женскую зону».
Правда, Грунін згадує, що перед цим «в феврале пятьдесят четвертого охранник застрелил баптиста Сысоева, которому оставалось до освобождения несколько месяцев, только за то, что тот, замерзнув во время работ, отошел помочиться к «запретной зоне», двухметровой полосе земли перед колючей проволокой. Тогда лагерь на два дня забастовал».
Прорив у жіночу зону відбувся в травні того ж року.
Загальний страйк у таборі – аж ніяк не рядова подія. І дуже дивним видається, що в інтерпретації Груніна ці дві аж ніяк не рядові події, дуже близькі в часі, ніяк не зв’язуються.
У Солженіцина ці події – дві ланки одного ланцюга, і власне саме страйк є точкою відліку подій.
2. Згідно з Груніним повстання спочатку являло собою бунт блатних, і лише потім “Восстание возглавил Капитон Кузнецов, бывший полковник, который и сумел анархическому этому бунту придать черты политического выступления.”
Уявімо собі. Урки збунтувалися, увірвалися у жіночу зону, перегвалтували там жінок, а потім прийшов до них полковник Кузнєцов і сказав: “Братани, а давайте из вашеого бунта сделаєм политическое выступление ”. И урки закричали: “Урра! Пусть живет Капитон Кузнецов!” Повна маячня.
Перехід від прориву у жіночу зону до політичного виступу можливо пояснити тільки тим, що дії урків від самого початку були узгоджені з “політиками”, як це має місце в інтерпретації Солженіцина.
3. Як кажуть англійці, last but not the least.
Що відбувалося у жіночій зоні після прориву урків?
Чи мали місце згвалтування? Прямо про це Грунін нічого не говорить. Але дає чимало натяків.
Грунін пише про свою дівчину: «Девушка была красоты исключительной, и надежды, что уголовники ее пощадят, у Грунина почти не оставалось.» На відміну від тих кількох десятків українців та литовців, які пішли разом з урками в жіночу зону, за свідченням Груніна – щоб захищати жінок від насильства, сам він захищати свою дівчину туди не пішов: «Погибать за несколько месяцев до окончания срока после того, как он чудом спасся в немецком плену, удержался там от всех соблазнов возможного предательства, доходил, замерзал, потом десять лет валил лес, добывал медь и работал чертежником, -- было ему, я думаю, обидно.»
Коли ж нарешті, через три дні, він зважився піти до своєї дівчини, то виявилося, що «Ане повезло -- никто ее не тронул, она ждала своего Юру.»
Що якось погано ув’язується з версією про те, що в жіночій зоні мав місце розгул гвалтівників, а отже – також свідчить на користь інтерпретації Солженіцина.
2004.05.25 | Navigator
Дякую за аналіз. То, взагалі банальний гебешний прийом - припису
вати всім свої гебешні чорні методи і прагнення.Він хороший?
Так он же у нього в кишені 1 грам наркотиків.
Або пістолет в туалеті.
І полякам ніяка свобода не потрібна, а "вудка".
і т.д.
А Дзержинський з Лєніним помирали в 1918 з голоду (що було б справедливо!), бо ввесь мед віддавали голодним дітям.
.............
В тему.
Вчора читав ще одне розслідування про Бурштинову кімнату.
Пишуть, що Царське село спалив спецотряд НКВД, бо там був німецький штаб (німці вірили, що святі стіни захистять від бомбардувань).
Не захистили.
Потім все списали на німців.
Як і київські собори і Хрещатик.
Чомусь новій істоії вірю.
Бачу почерк Командорів.
2004.05.21 | Navigator
Троцький, стіну, видно, Вашою башкою таранили! (-)
2004.05.21 | Navigator
Довідка: Солженіцин в ГУЛАЗі дав найвищу оцінку бендерівцям
Це були бійці від Бога.Боролись, до речі, і за Вас.
Щоб у Вас не з"явилось зайвої дірочки в голові, а у сусіда - Вашої кімнати...
2004.05.20 | Number 007
І що? ви тепер сталініст?
Тоді це називається ціннісним дефіцитом.Потреба чимось заповнити порожнечу.
2004.05.21 | Тгоцкий
Вы не ответили на мой вопрос.
А именно - к какой половине принадлежали ваши деды? К той, что сидела, или той, что сажала? По-вашим же словам, третьего не дано. Так что - или вы называете статью, по которой сидел ваш дед, или я его автоматически считаю стукачком и вертухаем. Согласно вашим же словам.Я вовсе не сталинист, но я и не хаю СССР. Наверное, потому, что мне некого стыдиться из моих предков, строивших социализм. А вам?
2004.05.21 | Number 007
Re: Я так понял, что "ваши" "моих" сначала упекли
а потом сами же под сурдинку и загремели?Половина моей родни лежит на Колыме и в Джезказгане. Трое умерли в 1933-м. Все от того криминального "социализма", который ваши строили. И которым вы теперь, как образцовый вертухай (по вашей же терминологии) гордитесь. И как я теперь должен с вами разговаривать?
А родной мой дед, кстати, погиб на фронте в первые дни войны. В Корсунь-Шевченковском котле. Им там даже обмундирование не выдали. просто погнали на убой, как скотину. "Черносвиточники", слыхали о такой славной странице "Великой Победы"?
Так что лучше уж помолчите:)
Тгоцкий пише:
>
> Я вовсе не сталинист, но я и не хаю СССР. Наверное, потому, что мне некого стыдиться из моих предков, строивших социализм. А вам?
А мне единственно чего жаль, так что что ни одного захидняка в роду не было! Те хоть садились не за колоски или неосторожное слово, как мои, а как положено мужчинам - за вооруженное сопротивление бандитской власти. Молодцы! Сегодня бы так.
А если ваших сначала обманули, а потом сгноили, так не фиг продолжать спустя три поколения цепляться за все тот же обман. Имейте мужество назвать их жертвами и соучастниками преступления. Пусть и невольными.
2004.05.24 | Тгоцкий
Статья не названа.
Вы сказали - "половина сидела, половина сажала". Ваш дед не сидел - значит сажал. Или вы признаете это, или отказывайтесь от ваших слов.2004.05.24 | Тгоцкий
Мой второй дед, кстати, тоже погиб
правда, не на войне, но вскоре после нее - от ран. Вы своими словами оскорбили его, заявив, что все, кто не сидел, сажали. Но вы оскорбили еще и своего собственного деда. Таких людей называют очень метко - "Иван родства не помнящий".2004.05.24 | Navigator
А Ви, очевидно, сатанист, що чаклує на їх черепах
нову славу імперії.Для нової слави треба добавити ще свіжих черепів.
"За Батум, Саддам і Гоморру"
Re: Мой второй дед, кстати, тоже погиб
2004.05.25 | Number 007
Та ще й темний до того!
"Полстраны сидело, полстраны сажало" - це слова Ахматової, класика. А він вирішив що це я придумав. І дуже обурився.Біда з цими совками!
2004.05.20 | Navigator
Ну добре. Вони саджали. В фуфайках саджали, в фуфайках прожили
і в фуфайках поховані.А імперія як повинна була луснути, так і луснула. Тільки відтяжку в часі кілька десятиліть отримали.
Так що і у катів нема козирів.
2004.05.20 | Максим’як
Re: Імперія луснула, але ніхто не покараний за злочини.
Тобто, це як у Вас експеремент не вдався, то спробуймо ще раз із цими дурними гречкосіями прокрутити. Адже, який страх за розплату, кого боятися і чого?2004.05.21 | Поступ
Як це "нема козирів"?
Та повно.Держава здираючи з тих гречкосіїв податки й досі виплачує тим катам підвищені пенсіїї й жодного ката за злочини, що не підлягають скасуванню "за давністю", навіть не шукає, не те щоб покарати.
2004.05.21 | Navigator
Re: Як це "нема козирів"?то не козирі, а шестьорки
Аби не 17, 19, 39, 41 ітд роки жили б ми в Україні як французи, а росіяни в Росії як канадці...Тому ті юдині 13 срібників катам ...
В фуфайках розстрілювали, в фуфайках і передохли.
В них і в домовинах лежать.
Так що то не козирі, а шестьорки.
Щодо засудження катів - то я за всіма силами.
Поки черга дійде - вже будуть Люциперу докладати...
А от в Прибалтиці... !
2004.05.21 | SpokusXalepniy
Боюсь, що складнiше.
Number 007 пише:> "Пол страны сидело, полстраны сажало".
> Ті, для кого "Сталин создал великую страну", можуть прости належати до другої половини. Або до неї належали їхні батьки (діди). Подібні матеріали ними на рівні емоцій не сприймаються. Їм потрібне тільки виправдання своєму життю, або своїй родині.
> Так що це може бути звичайний психологічний самозахист.
Думал я над этим тоже. Всё равно не выходит, т.к. я лично знал людей, которые отсидели по 15 (пятнадцать) лет, но продолжали говорить нечто аналогичное.
Здесь, по-моему, намного глубже. Дело не совсем в том, кто сидел, а кто стучал. Здесь глубокое подсознание. Человек ощущает что-то внутри, но БОИТСЯ осознать это. А "ЭТО" заключается в том, что огромная часть жизни отданна якобы на благо, за правое дело, за процветание... А в результате вышло именно ЯКОБЫ.
Признаться в этом очень трудно. Даже начать об этом размышлять невозможно. Поэтому все эти выступления за Великого Сталина - именно психологическая, неосознанная самозащита.
Вывод ваш правильный, но не совсем верные посылки. Они глубже.
Все эти объяснения (и мои, и ваши) всё равно не полные.
2004.05.21 | Number 007
Re: Та згоден...
SpokusXalepniy пише:> Признаться в этом очень трудно. Даже начать об этом размышлять невозможно. Поэтому все эти выступления за Великого Сталина - именно психологическая, неосознанная самозащита.
> Вывод ваш правильный, но не совсем верные посылки. Они глубже.
> Все эти объяснения (и мои, и ваши) всё равно не полные.
Угу.
И не к очень оптимистичным выводам о человеческой природе приводят. Если действительно глубоко копать.
Поэтому я и предпочитаю простые решения. Тоже своего рода самозащита. А шо робить?