Роман Балаян: «Украина игнорирует роль кинематографа в поддержан
06/14/2004 | Культурний Спостерігач
Роман Балаян: «Украина игнорирует роль кинематографа в поддержании своего суверенитета»
Классик советского кино, один из немногих в нашей стране, чей профессиональный и моральный авторитет и сегодня остается в силе и в цене. При этом он еще едва ли не единственный, для кого сегодня в нашей стране вопрос снимать или не снимать остается сугубо творческим. О ситуации в украинском кино, на украинском телевидении, и о том, почему в Москве снимают много, а в Киеве мало, чем вообще отличается наша сегодняшняя жизнь от той, про которую мы до сих пор любим смотреть старое советское кино, Роман Балаян рассказал в беседе с корреспондентом «ТК».
– Роман Гургенович, в вашем кабинете на стенах фотографии периода съемок «Полетов во сне и наяву» – на них улыбчивые, приветливые, расслабленные лица. Современный мир стал жестче, человек изменился...
– Человек нет. Меняется время. Оно заставляет нас совершать те или иные поступки. Конечно же, большинство время ломает – кого по бедности, кого по беспринципности, кого по предприимчивости. Это последствия переходного периода, который длится около двух десятков лет. С перестройкой мы получили некое подобие свободы. Для многих – это вседозволенность, так как само понятие «свобода» включает способность учитывать свободу и интересы другого человека. Но мы пока попираем друг друга, а это назвать свободой нельзя. Нашему советскому менталитету, видимо, нужно было, чтобы кто-то что-то запрещал, нужны стены, чтобы в поисках свободы их рушить. Когда же этот прессинг кончился, закончились и мысли. Может быть, лет через 20 придет поколение, способное мыслить без стен. Но сегодня меня больше интересуют конкретные люди из ближайшего окружения – насколько они меняются. Я не думаю глобально. Меня может поразить конформизм человека, которого я знаю, а не всего мира. Беспринципность, непорядочность близкого.
– Вас очень тяжело застать в Киеве. Вы сейчас живете в Москве?
– Я живу в Киеве. Просто часто езжу по работе в Россию. Там мною интересуются больше, чем здесь. Последние четыре картины я снял за российские деньги. Но это не значит, что меня в Украине кто-то обижает или ущемляет. Нет.
– Если деньги российские, то и команда тоже?
– Нет. Последние два фильма – в основном, это украинская команда. По логике, я должен бы и снимать там, но работаю и живу-то я здесь. К счастью, я могу настаивать на своих условиях. Мне в Украине родней. Кроме всего прочего, здесь снимать еще и дешевле. У меня есть своя студия, мы делаем сериалы для Москвы на ее же деньги. Вообще, я нахожусь там, где мне интересней. Это в жизни нравится мне больше всего, потому что я человек праздный. Мне дана возможность лениво передвигаться по собственному хотению. Не могу, когда кто-то торопит, – сбиваюсь, становлюсь неинтересен…
– Складывается ощущение, что вы действительно независимый человек…
– Мне не в чем каяться. Заказных вещей в моей творческой биографии не было. Благодаря новому времени я стал лучше жить материально. До 89-го года вообще жизнь в смысле материальных благ нельзя было назвать жизнью. Те же, кто клепал заказные фильмы, к сожалению, сегодня более нуждаются. А вообще идеи, исповедуемые при советской власти, что художник должен быть голодным, – абсурд. Феллини никогда не был голоден, Толстой не был. Достоевскому не хватало денег не на еду, а на казино — это разные вещи.
– Вы сами на своей студии сериалы снимаете?
– Слава Богу, пока нет. Сериалы – это способ зарабатывать денег, к большому искусству их не отнесешь. Но работают на моей студии очень приличные режиссеры.
– Сериалы создаются для телевидения, выходит, ТВ к искусству вообще отношения не имеет?
– Телевидение – это скорей всего коммуникация. Ничего плохого в этом нет. Человеку дана возможность быть сопричастным к проблемам всего мира, а без телевидения он ограничился бы маленьким жизненным пространством. ТВ – это скорость в условном передвижении в пространстве и времени. Но другой вопрос – смотрю ли я то, что показывает телевидение. Эстрада… попса… однообразный музыкальный ритм… плюс зомбирующий зрителя 25-ый кадр – все это ничего, кроме двух извилин, не развивает в человеке. Это как чтение детективов… Я читаю их именно для того, чтобы незаметно ушло время. Телевизор тоже смотришь потому, что тебе нечем заняться. Он становится занятием домашнего люда – жен, матерей, бабушек, у кого нет передвижения, кто находится в замкнутом пространстве. Я могу к телевизору бежать, если идет «черный» бокс или «черный» баскетбол. Либо если Жириновский выступает, так как этот клоун меня весьма занимает – не мысли его, а поведение.
– Как можно объяснить засилье попсы в телепространстве?.. Люди, руководящие телеканалами, – образованные, сами низкий жанр не употребляющие…
– Просто по телевизору крутят то, что приносит деньги. Сериалы снимаются только потому, что рекламодатели дают деньги. Если же идет хороший фильм, да еще и отечественный, то его мало кто смотрит – только умные люди или те, кому уж совсем нечего делать. Но если взять Первый Национальный – государственный канал, тог его вовсе нельзя смотреть. Надо кардинально поменять всю его структуру. Государственный канал должен быть самым богатым, самым интересным, самым высокооплачиваемым. А проигрывает он, потому что туда не идут люди. Если человек что-то умеет – он пытается проникнуть на частный канал, а там свои законы. Получается, что человек стоит перед выбором – или деньги, или достоинство…
– Вы сказали, что сериал – это не искусство. Но ведь можно и в многосерийном продукте сделать качественный фильм. Например, экранизировать классику…
– Это требует больших денег и длительной работы. Каналы же хотят за три месяца закончить съемки и получить прибыль. Снимать же 20 серий – телевизионный вариант «Анны Карениной» – два года никто не желает. Но в случае качественного, а не быстрого применения денег – это необходимо. С одной стороны, я понимаю продюсеров, но в то же время я не могу подойти без какой-то настороженности ко всем каналам без исключения. Хотя и не могу посоветовать – чем им надо заняться. Зато сегодня, в отличие от советского времени, можно щелкать пультом и выбирать. Нам, старшему поколению пока еще задумывающихся людей, кажется, что все разверзлось, упало вниз. Молодежь так не думает, она беспардонно пьет на всех улицах пиво, довольна жизнью, потому что свободно может это делать… В искусство ее не тянет. Ей не до этого. Она больше думает о том, а как бы ей преступить какую-то грань, чтобы тоже начать богатеть. У меня нет нареканий на поколение, но нет и восторга…
– Недавно я посмотрела спектакль Дмитрия Богомазова «Роберто Зукко». У меня возникло ощущение, что драматург Бернар-Мари Кольтес написал пьесу о деградации общества, что у нас нет надежды на спасение…
– Право художника каждое время считать апокалипсическим. Это было в каждом веке. Думаю, что сегодня в мире важно понять другое – это наступление философии наживы на нецивилизованные страны – Ирак, Иран… Ради бензина, нефти. Кто дал право вторжения в Ирак ради того, что технологический мир не готов насытится определенным количеством бензина? Американцы считают, что все делается правильно, что Саддам – диктатор. Меня больше волнует – по какому праву власть больших денег диктует свои условия другому народу? Это, наверное, и ведет к Апокалипсису. Наука пришла к тому, что с человеком и для человека можно делать что хочешь. Клонировать, например… Думаю, что всемирные потопы наступали, когда люди приближались к божественным возможностям. Все эти знания и умения, по большому счету, могут только испортить человека. Во всем… Это моя гражданская тема, она меня настораживает, заставляет задуматься, но не значит, что она должна стать темой творчества. Одни художники предрекают сложности человеческого бытия, а другие воссоздают формы нового, светлого. Американцы только в одном оказались правы – они всегда снимали кино с хеппи-эндами…
– Чем можно объяснить столь плачевную ситуацию в украинской кинематографии? Невниманием к культуре чиновников?
– Невниманием это не назовешь. Тут другое слово надо – похлестче… Кроме этого, у нас в Украине среди актеров и режиссеров осталось мало громких имен в кинематографии. Здесь важно не 2-3 человека, а обойма звезд, на которых воспитывались те, кто находятся у власти. Вы не сможете в Украине назвать пять актеров и режиссеров, которые бы подписали бумагу, и это могло подействовать – пробудить в человеке стыд, поднять укоры совести. А в Москве таких личностей много… Не потому что Москва талантливей. Половина москвичей – переехавшие из Украины творцы. Поэтому мне кажется, что сейчас проще в Украине проверять молодых, неоперенных и перспективных, тратить, не жалея, на это государственные деньги. Главное – не мешать, не править их продукцию, потому что они будут утверждать, что плохо получилось из-за чужого вмешательства. Надо дать им полную свободу, чтобы потом с чистой совестью сказать: «Старик, у тебя не получается, давай в чем-то другом ищи себя»… Но никто, увы, здесь этого не делает…
Надо дать возможность снять много разных фильмов для разного зрителя – и для домохозяек, и для элитного… Если стабильно снимать около 20 фильмов в год, может появиться несколько гениальных картин. Мы льстим себе, что нашу страну всюду знают. Но это не так. Нет работы над имиджем Украины в широком смысле. Если раньше Москва не пускала украинские фильмы на кинофестивали, то сейчас сама Украина игнорирует роль кинематографа для поддержания своего суверенитета. Кино же может моментально оказаться то ли в Берлине, то ли в Венеции… Оно обладает способностью к быстрому перемещению, к диалогу с другим менталитетом. Оно должно быть на фестивалях с надписью: «Произведено в Украине».
– Как вы считаете, с чем связано отсутствие столь громких имен в украинской культуре?
– Не хочу это комментировать. Но одно дело, когда Ульянов идет к Путину, а другое Балаян к Кучме. Кто я такой? Ульянов – человек, на котором выросли руководители всех государств СНГ. Его поход может закончиться чем-нибудь положительным для искусства.
– Может быть, все объясняется просто – Путин поддерживает искусство, а Кучма нет.
– Это ошибка ментальности, что все зависит от царя. Все зависит от его окружения. Я всегда считал, что министр культуры не обязательно должен быть самым умным, а просто быть популярным человеком, который может любые двери открыть, протолкнуть хорошие предложения. Креативно мыслить должна его команда. Я, собственно, об идеальном варианте говорю.
– К каким творцам вы сами себя относите – к дающим зрителю надежду или предрекающим гибель человечества?
– К светлым. Но это не значит, что у меня не было фильмов в жизни с мрачными концовками… При советской власти герой должен был погибать, чтобы победить. А вот в такое время, если кино еще свою ложку дегтя в жизнь подбрасывать станет, то вовсе худо будет.
В фильме «Ночь светла» я предложил отдушину – поглядеть друг на друга, пожать друг другу руки. Во всех современных городах мира соседи не знакомы. Я же вырос в одноэтажном домике – всех знал, кто заболел, кто куда уехал… Сегодня исчезла эта близкая связь времен и понятий. Мне кажется, что надо улыбаться незнакомцу, но не так, как это делают иностранцы. Мы все мрачные, мы привыкли к этому — нас долго терзали, и поэтому трудно выжать из себя состояние доброго отношения к тому, на кого ты случайно бросил взгляд. Мы все-таки жили в империи, в которой в средние века (даже в XIX веке) было рабство, плюс крепостное право, плюс советская власть, плюс цензура... В Украине вдвойне, поскольку ущемлялся еще и язык…
– Вы как-то сказали, что надо экранизировать украинскую классику, вас в ней какие-то конкретные произведения привлекают?
– Сейчас нет. Когда-то давно я написал несколько сценариев. По Коцюбинскому «Подарок на именины», по Яновскому что-то писал, написал заявку по «Журналу» Шевченко… Но тогда меня обидели. «Почему это должен делать армянин?» – сказали. Я тогда решил так, что от себя эту тему отстраняю и возвращаться к ней не буду. Это случилось в 1979 году. Я тогда понял, что если служу честно, правдиво и добросовестно своей стране, значит, должен быть отличим не по национальности, а по уму или таланту. Может быть, сейчас мне никто бы не сказал такого, но кураж пропал.
Разговаривала Наталья Катериненко, для «Телекритики»
Классик советского кино, один из немногих в нашей стране, чей профессиональный и моральный авторитет и сегодня остается в силе и в цене. При этом он еще едва ли не единственный, для кого сегодня в нашей стране вопрос снимать или не снимать остается сугубо творческим. О ситуации в украинском кино, на украинском телевидении, и о том, почему в Москве снимают много, а в Киеве мало, чем вообще отличается наша сегодняшняя жизнь от той, про которую мы до сих пор любим смотреть старое советское кино, Роман Балаян рассказал в беседе с корреспондентом «ТК».
– Роман Гургенович, в вашем кабинете на стенах фотографии периода съемок «Полетов во сне и наяву» – на них улыбчивые, приветливые, расслабленные лица. Современный мир стал жестче, человек изменился...
– Человек нет. Меняется время. Оно заставляет нас совершать те или иные поступки. Конечно же, большинство время ломает – кого по бедности, кого по беспринципности, кого по предприимчивости. Это последствия переходного периода, который длится около двух десятков лет. С перестройкой мы получили некое подобие свободы. Для многих – это вседозволенность, так как само понятие «свобода» включает способность учитывать свободу и интересы другого человека. Но мы пока попираем друг друга, а это назвать свободой нельзя. Нашему советскому менталитету, видимо, нужно было, чтобы кто-то что-то запрещал, нужны стены, чтобы в поисках свободы их рушить. Когда же этот прессинг кончился, закончились и мысли. Может быть, лет через 20 придет поколение, способное мыслить без стен. Но сегодня меня больше интересуют конкретные люди из ближайшего окружения – насколько они меняются. Я не думаю глобально. Меня может поразить конформизм человека, которого я знаю, а не всего мира. Беспринципность, непорядочность близкого.
– Вас очень тяжело застать в Киеве. Вы сейчас живете в Москве?
– Я живу в Киеве. Просто часто езжу по работе в Россию. Там мною интересуются больше, чем здесь. Последние четыре картины я снял за российские деньги. Но это не значит, что меня в Украине кто-то обижает или ущемляет. Нет.
– Если деньги российские, то и команда тоже?
– Нет. Последние два фильма – в основном, это украинская команда. По логике, я должен бы и снимать там, но работаю и живу-то я здесь. К счастью, я могу настаивать на своих условиях. Мне в Украине родней. Кроме всего прочего, здесь снимать еще и дешевле. У меня есть своя студия, мы делаем сериалы для Москвы на ее же деньги. Вообще, я нахожусь там, где мне интересней. Это в жизни нравится мне больше всего, потому что я человек праздный. Мне дана возможность лениво передвигаться по собственному хотению. Не могу, когда кто-то торопит, – сбиваюсь, становлюсь неинтересен…
– Складывается ощущение, что вы действительно независимый человек…
– Мне не в чем каяться. Заказных вещей в моей творческой биографии не было. Благодаря новому времени я стал лучше жить материально. До 89-го года вообще жизнь в смысле материальных благ нельзя было назвать жизнью. Те же, кто клепал заказные фильмы, к сожалению, сегодня более нуждаются. А вообще идеи, исповедуемые при советской власти, что художник должен быть голодным, – абсурд. Феллини никогда не был голоден, Толстой не был. Достоевскому не хватало денег не на еду, а на казино — это разные вещи.
– Вы сами на своей студии сериалы снимаете?
– Слава Богу, пока нет. Сериалы – это способ зарабатывать денег, к большому искусству их не отнесешь. Но работают на моей студии очень приличные режиссеры.
– Сериалы создаются для телевидения, выходит, ТВ к искусству вообще отношения не имеет?
– Телевидение – это скорей всего коммуникация. Ничего плохого в этом нет. Человеку дана возможность быть сопричастным к проблемам всего мира, а без телевидения он ограничился бы маленьким жизненным пространством. ТВ – это скорость в условном передвижении в пространстве и времени. Но другой вопрос – смотрю ли я то, что показывает телевидение. Эстрада… попса… однообразный музыкальный ритм… плюс зомбирующий зрителя 25-ый кадр – все это ничего, кроме двух извилин, не развивает в человеке. Это как чтение детективов… Я читаю их именно для того, чтобы незаметно ушло время. Телевизор тоже смотришь потому, что тебе нечем заняться. Он становится занятием домашнего люда – жен, матерей, бабушек, у кого нет передвижения, кто находится в замкнутом пространстве. Я могу к телевизору бежать, если идет «черный» бокс или «черный» баскетбол. Либо если Жириновский выступает, так как этот клоун меня весьма занимает – не мысли его, а поведение.
– Как можно объяснить засилье попсы в телепространстве?.. Люди, руководящие телеканалами, – образованные, сами низкий жанр не употребляющие…
– Просто по телевизору крутят то, что приносит деньги. Сериалы снимаются только потому, что рекламодатели дают деньги. Если же идет хороший фильм, да еще и отечественный, то его мало кто смотрит – только умные люди или те, кому уж совсем нечего делать. Но если взять Первый Национальный – государственный канал, тог его вовсе нельзя смотреть. Надо кардинально поменять всю его структуру. Государственный канал должен быть самым богатым, самым интересным, самым высокооплачиваемым. А проигрывает он, потому что туда не идут люди. Если человек что-то умеет – он пытается проникнуть на частный канал, а там свои законы. Получается, что человек стоит перед выбором – или деньги, или достоинство…
– Вы сказали, что сериал – это не искусство. Но ведь можно и в многосерийном продукте сделать качественный фильм. Например, экранизировать классику…
– Это требует больших денег и длительной работы. Каналы же хотят за три месяца закончить съемки и получить прибыль. Снимать же 20 серий – телевизионный вариант «Анны Карениной» – два года никто не желает. Но в случае качественного, а не быстрого применения денег – это необходимо. С одной стороны, я понимаю продюсеров, но в то же время я не могу подойти без какой-то настороженности ко всем каналам без исключения. Хотя и не могу посоветовать – чем им надо заняться. Зато сегодня, в отличие от советского времени, можно щелкать пультом и выбирать. Нам, старшему поколению пока еще задумывающихся людей, кажется, что все разверзлось, упало вниз. Молодежь так не думает, она беспардонно пьет на всех улицах пиво, довольна жизнью, потому что свободно может это делать… В искусство ее не тянет. Ей не до этого. Она больше думает о том, а как бы ей преступить какую-то грань, чтобы тоже начать богатеть. У меня нет нареканий на поколение, но нет и восторга…
– Недавно я посмотрела спектакль Дмитрия Богомазова «Роберто Зукко». У меня возникло ощущение, что драматург Бернар-Мари Кольтес написал пьесу о деградации общества, что у нас нет надежды на спасение…
– Право художника каждое время считать апокалипсическим. Это было в каждом веке. Думаю, что сегодня в мире важно понять другое – это наступление философии наживы на нецивилизованные страны – Ирак, Иран… Ради бензина, нефти. Кто дал право вторжения в Ирак ради того, что технологический мир не готов насытится определенным количеством бензина? Американцы считают, что все делается правильно, что Саддам – диктатор. Меня больше волнует – по какому праву власть больших денег диктует свои условия другому народу? Это, наверное, и ведет к Апокалипсису. Наука пришла к тому, что с человеком и для человека можно делать что хочешь. Клонировать, например… Думаю, что всемирные потопы наступали, когда люди приближались к божественным возможностям. Все эти знания и умения, по большому счету, могут только испортить человека. Во всем… Это моя гражданская тема, она меня настораживает, заставляет задуматься, но не значит, что она должна стать темой творчества. Одни художники предрекают сложности человеческого бытия, а другие воссоздают формы нового, светлого. Американцы только в одном оказались правы – они всегда снимали кино с хеппи-эндами…
– Чем можно объяснить столь плачевную ситуацию в украинской кинематографии? Невниманием к культуре чиновников?
– Невниманием это не назовешь. Тут другое слово надо – похлестче… Кроме этого, у нас в Украине среди актеров и режиссеров осталось мало громких имен в кинематографии. Здесь важно не 2-3 человека, а обойма звезд, на которых воспитывались те, кто находятся у власти. Вы не сможете в Украине назвать пять актеров и режиссеров, которые бы подписали бумагу, и это могло подействовать – пробудить в человеке стыд, поднять укоры совести. А в Москве таких личностей много… Не потому что Москва талантливей. Половина москвичей – переехавшие из Украины творцы. Поэтому мне кажется, что сейчас проще в Украине проверять молодых, неоперенных и перспективных, тратить, не жалея, на это государственные деньги. Главное – не мешать, не править их продукцию, потому что они будут утверждать, что плохо получилось из-за чужого вмешательства. Надо дать им полную свободу, чтобы потом с чистой совестью сказать: «Старик, у тебя не получается, давай в чем-то другом ищи себя»… Но никто, увы, здесь этого не делает…
Надо дать возможность снять много разных фильмов для разного зрителя – и для домохозяек, и для элитного… Если стабильно снимать около 20 фильмов в год, может появиться несколько гениальных картин. Мы льстим себе, что нашу страну всюду знают. Но это не так. Нет работы над имиджем Украины в широком смысле. Если раньше Москва не пускала украинские фильмы на кинофестивали, то сейчас сама Украина игнорирует роль кинематографа для поддержания своего суверенитета. Кино же может моментально оказаться то ли в Берлине, то ли в Венеции… Оно обладает способностью к быстрому перемещению, к диалогу с другим менталитетом. Оно должно быть на фестивалях с надписью: «Произведено в Украине».
– Как вы считаете, с чем связано отсутствие столь громких имен в украинской культуре?
– Не хочу это комментировать. Но одно дело, когда Ульянов идет к Путину, а другое Балаян к Кучме. Кто я такой? Ульянов – человек, на котором выросли руководители всех государств СНГ. Его поход может закончиться чем-нибудь положительным для искусства.
– Может быть, все объясняется просто – Путин поддерживает искусство, а Кучма нет.
– Это ошибка ментальности, что все зависит от царя. Все зависит от его окружения. Я всегда считал, что министр культуры не обязательно должен быть самым умным, а просто быть популярным человеком, который может любые двери открыть, протолкнуть хорошие предложения. Креативно мыслить должна его команда. Я, собственно, об идеальном варианте говорю.
– К каким творцам вы сами себя относите – к дающим зрителю надежду или предрекающим гибель человечества?
– К светлым. Но это не значит, что у меня не было фильмов в жизни с мрачными концовками… При советской власти герой должен был погибать, чтобы победить. А вот в такое время, если кино еще свою ложку дегтя в жизнь подбрасывать станет, то вовсе худо будет.
В фильме «Ночь светла» я предложил отдушину – поглядеть друг на друга, пожать друг другу руки. Во всех современных городах мира соседи не знакомы. Я же вырос в одноэтажном домике – всех знал, кто заболел, кто куда уехал… Сегодня исчезла эта близкая связь времен и понятий. Мне кажется, что надо улыбаться незнакомцу, но не так, как это делают иностранцы. Мы все мрачные, мы привыкли к этому — нас долго терзали, и поэтому трудно выжать из себя состояние доброго отношения к тому, на кого ты случайно бросил взгляд. Мы все-таки жили в империи, в которой в средние века (даже в XIX веке) было рабство, плюс крепостное право, плюс советская власть, плюс цензура... В Украине вдвойне, поскольку ущемлялся еще и язык…
– Вы как-то сказали, что надо экранизировать украинскую классику, вас в ней какие-то конкретные произведения привлекают?
– Сейчас нет. Когда-то давно я написал несколько сценариев. По Коцюбинскому «Подарок на именины», по Яновскому что-то писал, написал заявку по «Журналу» Шевченко… Но тогда меня обидели. «Почему это должен делать армянин?» – сказали. Я тогда решил так, что от себя эту тему отстраняю и возвращаться к ней не буду. Это случилось в 1979 году. Я тогда понял, что если служу честно, правдиво и добросовестно своей стране, значит, должен быть отличим не по национальности, а по уму или таланту. Может быть, сейчас мне никто бы не сказал такого, но кураж пропал.
Разговаривала Наталья Катериненко, для «Телекритики»