Биография крымчанина Агафонова, сына белогвардейца
01/28/2010 | Дневной дозор
Боец армии теней. В Париже ушел из жизни Александр Михайлович Агафонов, чья невероятная жизнь поистине достойна историко-приключенческого романа
28.01.2010 г. Николай Черкашин
http://www.vesti.uz/c/lenta.php?news=21319
В этом году исполняется 90 лет Русского исхода из Крыма в Константинополь и далее по всем странам Европы. Почти одновременно ушли из жизни два старейших участника этой исторической драмы: Анастасия Александровна Ширинская в Бизерте и Александр Михайлович Агафонов (Глянцев) в Париже. О Ширинской написано, снято и сказано - много. А вот об Агафонове стоило бы рассказать подробнее...
Нет, на Героя Советского Союза или Российской Федерации он, конечно же, не тянет. Тут другой статут и другое измерение. Но по большому счету он - герой, хотя большую часть жизни прожил с клеймом опасного преступника.
Гестапо проштамповало листовку с его портретом грифом «Разыскивается опасный преступник!». Это было в Париже в 1942 году, когда он бежал из-под расстрела. В МГБ он, скорее всего, проходил по разряду «социально опасного элемента», пожизненно невыездного за кордон... Еще бы! Кто и куда выпустил бы его в хрущевско-брежневские времена с такой вот автобиографией, где, как ни смягчай формулировки, но между строк явственно читалось, как сын белого офицера был вывезен в Югославию и там учился в королевском военно-медицинском училище, и как попал в плен к немцам - раненый, и как бежал во Францию и там примкнул к макизарам, бойцам Сопротивления, а там сплошные аресты, побеги от немцев, от американцев... Такая вот темная лошадка. Не зря и в советских лагерях посидел. Даром, что реабилитированный...
Его судьбы хватило бы на семерых - на врача, на солдата, на подпольщика, на героя-любовника, на зэка, на учителя, а досталась она ему одному - Александру Михайловичу Агафонову. Он же Глянцев, он же Попович, он же... Кто он, работавший фактически на английскую разведку, будучи немецким военнослужащим, французским подпольщиком, югославским гражданином и русским по рождению?
Да, родился он в России, в Крыму под Севастополем в самый разгар гражданской войны. Отец - белый офицер, мать - сестра милосердия. С потоком беженцев Русского исхода семья поручика Агафонова оказалась в Сербии. В Белграде Александр учился в военно-медицинском училище, когда в Югославию вторглись немцы.
Для него Великая Отечественная война началась на два месяца раньше, чем в СССР. В апреле 1941 года в рукопашной атаке курсант Агафонов был ранен штыком в бок.
Попал в лагерь для военнопленных в лотарингском городке Ремильфинген. Двое местных мальчуганов Жером Мурер и Поль Негло стали готовить побег рослого обаятельного «серба», свободно говорившего на их родном языке. Ребята, рискуя жизнью, снабдили Алекса ученическим компасом, домашней снедью, отцовскими брюками, едва доходившими Агафонову до колен. Но самое главное, они сообщили ему адрес надежного человека, который помог беглецу связаться с патриотами из Сопротивления. Поначалу в подполье Агафонову поручили военную подготовку макизаров - французских партизан. Потом ему, как человеку хорошо знающему немецкий язык, поручили весьма опасное задание: внедриться в трудовую армию Тодта, которая возводила укрепления на Атлантическом валу и вести разведку зенитных батарей. Для этого Агафонову пришлось окончить школу шоферов и надеть немецкий мундир. Его зачислили в транспортный батальон, который развозил стройматериалы по всей линии Атлантического вала. Агафонов из кабины своего грузовика видел многое и самое важное заносил на карту, которая всегда была у него под сиденьем. Однажды он попал в дорожно-транспортное происшествие, полевые жандармы обнаружили в его машине карту, которую он не успел уничтожить. Военно-морской трибунал в городе Нанте приговорил рядового Агафонова к смертной казни. Его товарищи устроили ему побег: в тюремный фургон, который вез Алекса на расстрел, врезался грузовик. В общей суматохе Агафонову удалось выбраться на волю, друзья волокли его под руки - у него были сломаны обе ноги. Его спрятали на чердаке в греческом квартале Нанта. Когда он встал на ноги, снова включился в борьбу.
Как человеку, знающему немецкий язык и военные уставы вермахта, ему поручали вести разведку в расположении частей германской армии.
Всякий раз это было на грани смертельного риска. Он работал под ефрейтора, который после госпиталя получил небольшой отпуск. Ездил в пассажирских вагонах, прислушиваясь к разговорам и даже вступая в них. Делал выводы. В Париже, на вокзале Гар дю Нор он попал в облаву. Фельджандармы проверяли документы, которых у него не было. И вдруг - носильщик с тележкой.
- Слушай, друг, - обратился он к нему. Тот вытаращил глаза: солдат в ненавистной оккупантской форме говорил по-французски как завзятый парижанин. - Я дезертир. Мне нужно выйти отсюда незаметно.
- Нет проблем, месье! Следуйте за мной.
Рослый ефрейтор деловито зашагал за своим чемоданом, который уезжал на тележке носильщика в противоположную облаве сторону. Носильщик знал на Нор дю Гар все ходы и выходы...
И все же он попал в лапы гестапо. Дочь хозяина отеля, в котором он снимал номер и в которую он был влюблен, предложила ему не уезжать вечером по делам, а провести ночь любви в отеле. Утром нагрянула облава. Полиция нашла под кроватью Алекса комплект обмундирования немецкого солдата. Агафонов оказался в самой страшной гестаповской тюрьме «Фрэн». Он сидел в одной камере вместе с подпольщиком Морисом Монте. Оттуда был только один путь - в лагерь смерти Бухенвальд. В Бухенвальде, узнав, что у него медицинское образование, определили его на время санитаром в ревир. Потом врачи подменили номер на умершем больном, труп отправился в крематорий, а Агафонов остался санитаром-переводчиком, поскольку знал не только французский и немецкий, но и сербский, и польский, не говоря уже о русском.
В Бухенвальде он встретил Победу. Однако ворота лагеря смерти открылись для него не сразу.
Бараки лагеря заполнили пленные немецкие офицеры. Новая советская администрация лагеря поручила Агафонову вести среди бывших гитлеровцев агитационную и культурную работу. Потом его пригласили в «Смерш» и предложили работать осведомителем среди своих бывших соратников по Сопротивлению во Франции. Агафонов отказался. Тогда его, как перемещенное лицо, переместили еще дальше - на Север - в республику Коми, строить Шекснинскую ГЭС. Здесь назначили лагерным фельдшером. Уголовники проиграли его в карты и ночью пришли к двери медпункта. Постучали, сказали, что в бараке погибает больной... Агафонов, предупрежденный об опасности, все же открыл дверь со словами: «Я знаю, зачем вы пришли... Но долг медика велит мне идти к больному». За смелость его «простили»... Четвертый смертный приговор ему вынесли по представлению администрации лагеря. Начальник лагеря приревновал свою жену к статному и красивому фельдшеру. Быстро состряпали дело «по измене Родине по вновь открывшимся обстоятельствам», и Агафонов оказался в камере смертников. Чтобы оттянуть срок расстрела, он решил раскрыть «тайны английской разведки» и сочинил весьма правдоподобную легенду о новом, неведомом на Лубянке, разведцентре под Лондоном, где он якобы прошел подготовку. Его сразу же увезли на Лубянку выяснять, что и как. И уж потом, когда обман раскрылся, расстреливать все же не стали. Выслали на поселение. А в годы оттепели реабилитировали. Агафонову удалось закончить филфак Одесского университета (романо-германское отделение). Но преподавать языки не разрешили. Идеологическая работа! А вот учителем труда - пожалуйста.
Какой переполох поднялся в крымском КГБ (и в киевском, и в союзном тоже), когда глава внешней разведки Франции Морис Монте вдруг пригласил в гости ничем не приметного учителя труда в сельской школе под Севастополем! Кто же знал, что они оба сидели когда-то в одной камере гестаповской тюрьмы. Советские компетентные органы настоятельно рекомендовали Агафонову отказаться под благовидным предлогом от поездки в Париж, а пригласить самому главного разведчика Франции не в севастопольскую Любимовку, конечно, а в Ялту. Так и пришлось поступить.
Французский друг по подпольной борьбе, сделавший столь крупную карьеру после войны, все-таки приехал, и они встретились, как старые друзья, не обращая внимания на рой окружавших их комитетчиков...
Прошло полжизни - сорок с лишним лет, - и вот соратники по борьбе с фашизмом нашли друг друга. Можно только догадываться, с какими чувствами ехал Агафонов в Париж, где его встречали оба бывших «сопротивленца в коротких штанишках». На перроне Гар дю Нор его радостно обняли двое седоватых мужчин - шахтер Жером Мурер и бухгалтер Поль Негло. Они вручили ему маленький компас, почти такой же, какой принесли когда-то за колючую проволоку... Лотарингские гавроши стали отцами семейств, обзавелись домами, машинами... Агафонов не из породы завистников. Но, думаю, живя у своих французских друзей, ему все же приходили грустные мысли о собственном житейском неустройстве. В 70 лет человек вольно или невольно подводит кое-какие итоги...
В последние советские годы Агафонов жил в доме, выстроенном в Колпино военнопленными немцами (есть в том своя справедливость!) на 5-м этаже, без лифта. Ему слишком везло на войне. Этого везения на личную жизнь не хватило. Спал по-походному - на диванчике; из личного имущества более-менее ценного разве что шкаф с бумагами да кассетный магнитофон, подаренный французами с записями песен боевого подполья. Был у него еще старенький ундервуд, на котором он отстучал 900 страниц книги по просьбе французского издательства «Мессадор». Книги о борцах-антифашистах, о своей необычной жизни. У книги этой такая же трудная история, как и у автора... Агафонов, впрочем, жил не сетуя, не падая духом.
Как ни странно, но больше всего для него сделали те, против кого он воевал, - немцы. Мемуары Агафонова вышли в Берлине на немецком языке. Правда, не под родным названием - «Записки бойца «армии теней», а более, на взгляд издателей, интригующим - «Записки неисправимого дезертира». Обидно - он никогда не был дезертиром, беглецом - да. Но ведь это не одно и то же. Ну да ладно, главное - вышла книга.
Конечно, и в России у него было много друзей. Мы пытались помочь ему получить удостоверение «Участник Великой Отечественной войны». Но по всем чиновным закавыкам он был участником Второй мировой, а не Великой Отечественной, и в военном билете какой-то военкоматский чиновник недрогнувшей рукой вписал в графе «бои и походы» - «не участвовал» и еще оскорбительное в своей нелепости - «рядовой необученный». Это он-то, обучавший молодых макизаров, как стрелять из всех видов стрелкового оружия, метать гранаты и ставить мины, - «необученный»?
О нем писали статьи в газеты и снимали телесюжеты. В свое время вместе с писателем Валентином Ерашовым мы направили слезное письмо начальнику Главного политуправления СА и ВМФ генерал-полковнику Лизичеву. «Помогите, разберитесь, исправьте...» Куда там! В Главпуре было виднее, кто участник, а кто не участник.
Лишь в конце «перестроечных» лет Агафонова стали выпускать за границу на ветеранские встречи. Августовский путч 91-го застал его во Франции. Решил остаться здесь навсегда, тем более что встретил там свою бывшую возлюбленную - Реми, не беда, что с внуками. Прислал нам покаянное письмо: «Так, мол, и так - невозвращенец». Бог ему судья... Мы переписывались, перезванивались... Он поселился в маленьком городке на границе со Швейцарией. Однажды я приехал в Париж с твердым намерением съездить к нему в Шаркемон. Но знающие люди сказали, его там уже нет. Куда-то съехал. Не судьба... Кто рассчитал вероятность, с какой москвич может случайно встретить в Париже знакомого севастопольца, с которым не виделся много лет?
И все-таки я его встретил - в православной церкви на Рю Дарю. Агафонов выходил из храма после обедни. А мне казалось, что он не верит уже ни в Бога, ни в черта, ни в карточный фарт... В Бога - верил.
Вот уж правда, как во сне. Мы идем с ним по парижским улицам, тем самым, о которых он столько рассказывал, ностальгически пригорюнясь за кружкой пива в какой-нибудь колпинской «забегаловке». Мы идем мимо его бывших засад, конспиративных квартир, сквозь растворившиеся во времени цепи облав, патрулей. Все пули давно уже пролетели мимо, все документы давно проверены... И никому на этих улицах уже нет дела до рослого седого русского старика, который еще не разучился улыбаться озорно и весело.
И я смотрел на него с недоумением: неужели он вышел из всех своих бухенвальдов, чтобы сегодня брести вот так неприкаянно по городу, в котором до тебя нет дела? Перед нами - о, Боже! - бульвар Севастополь. Город, где мы свели с Агафоновым дружбу.
...Ему чертовски везло в любви, но обратной стороной этого везенья были смертные приговоры. И все-таки в это невозможно поверить - мы идем по Парижу, как когда-то хаживали по Севастополю, Москве, Питеру...
Жизнь неуловимого Алекса разворачивалась и на моих глазах, она читалась как ненаписанный роман. За те двадцать лет, что мы были знакомы, он переехал из Севастополя под Ленинград в Колпино, затем уехал во Францию и поселился у подруги боевой юности - Реми, затем узнал, что это именно она выдала его в гестапо, и перебрался в Монморанси, в русский старческий приют, где доживала свой век белая гвардия.
На гонорар за изданную немцами книгу он купил себе простенький компьютер и подержанный дизельный автомобиль... Можно считать, что связь с внешним миром была восстановлена. И связь с Родиной - тоже. В Санкт-Петербурге вышла его книга на русском языке «Боец армии теней». А в прошлом году в родном Севастополе был издан его второй документальный роман «На краю бездны».
Так замкнулся круг его фантастической жизни. Он прожил 90 лет, несмотря на все жесточайшие испытания, несмотря на четыре смертных приговора! Он умер под Парижем в приюте Сен Женевьев де Буа и погребен на знаменитом кладбище Русского Исхода.
28.01.2010 г. Николай Черкашин
http://www.vesti.uz/c/lenta.php?news=21319
В этом году исполняется 90 лет Русского исхода из Крыма в Константинополь и далее по всем странам Европы. Почти одновременно ушли из жизни два старейших участника этой исторической драмы: Анастасия Александровна Ширинская в Бизерте и Александр Михайлович Агафонов (Глянцев) в Париже. О Ширинской написано, снято и сказано - много. А вот об Агафонове стоило бы рассказать подробнее...
Нет, на Героя Советского Союза или Российской Федерации он, конечно же, не тянет. Тут другой статут и другое измерение. Но по большому счету он - герой, хотя большую часть жизни прожил с клеймом опасного преступника.
Гестапо проштамповало листовку с его портретом грифом «Разыскивается опасный преступник!». Это было в Париже в 1942 году, когда он бежал из-под расстрела. В МГБ он, скорее всего, проходил по разряду «социально опасного элемента», пожизненно невыездного за кордон... Еще бы! Кто и куда выпустил бы его в хрущевско-брежневские времена с такой вот автобиографией, где, как ни смягчай формулировки, но между строк явственно читалось, как сын белого офицера был вывезен в Югославию и там учился в королевском военно-медицинском училище, и как попал в плен к немцам - раненый, и как бежал во Францию и там примкнул к макизарам, бойцам Сопротивления, а там сплошные аресты, побеги от немцев, от американцев... Такая вот темная лошадка. Не зря и в советских лагерях посидел. Даром, что реабилитированный...
Его судьбы хватило бы на семерых - на врача, на солдата, на подпольщика, на героя-любовника, на зэка, на учителя, а досталась она ему одному - Александру Михайловичу Агафонову. Он же Глянцев, он же Попович, он же... Кто он, работавший фактически на английскую разведку, будучи немецким военнослужащим, французским подпольщиком, югославским гражданином и русским по рождению?
Да, родился он в России, в Крыму под Севастополем в самый разгар гражданской войны. Отец - белый офицер, мать - сестра милосердия. С потоком беженцев Русского исхода семья поручика Агафонова оказалась в Сербии. В Белграде Александр учился в военно-медицинском училище, когда в Югославию вторглись немцы.
Для него Великая Отечественная война началась на два месяца раньше, чем в СССР. В апреле 1941 года в рукопашной атаке курсант Агафонов был ранен штыком в бок.
Попал в лагерь для военнопленных в лотарингском городке Ремильфинген. Двое местных мальчуганов Жером Мурер и Поль Негло стали готовить побег рослого обаятельного «серба», свободно говорившего на их родном языке. Ребята, рискуя жизнью, снабдили Алекса ученическим компасом, домашней снедью, отцовскими брюками, едва доходившими Агафонову до колен. Но самое главное, они сообщили ему адрес надежного человека, который помог беглецу связаться с патриотами из Сопротивления. Поначалу в подполье Агафонову поручили военную подготовку макизаров - французских партизан. Потом ему, как человеку хорошо знающему немецкий язык, поручили весьма опасное задание: внедриться в трудовую армию Тодта, которая возводила укрепления на Атлантическом валу и вести разведку зенитных батарей. Для этого Агафонову пришлось окончить школу шоферов и надеть немецкий мундир. Его зачислили в транспортный батальон, который развозил стройматериалы по всей линии Атлантического вала. Агафонов из кабины своего грузовика видел многое и самое важное заносил на карту, которая всегда была у него под сиденьем. Однажды он попал в дорожно-транспортное происшествие, полевые жандармы обнаружили в его машине карту, которую он не успел уничтожить. Военно-морской трибунал в городе Нанте приговорил рядового Агафонова к смертной казни. Его товарищи устроили ему побег: в тюремный фургон, который вез Алекса на расстрел, врезался грузовик. В общей суматохе Агафонову удалось выбраться на волю, друзья волокли его под руки - у него были сломаны обе ноги. Его спрятали на чердаке в греческом квартале Нанта. Когда он встал на ноги, снова включился в борьбу.
Как человеку, знающему немецкий язык и военные уставы вермахта, ему поручали вести разведку в расположении частей германской армии.
Всякий раз это было на грани смертельного риска. Он работал под ефрейтора, который после госпиталя получил небольшой отпуск. Ездил в пассажирских вагонах, прислушиваясь к разговорам и даже вступая в них. Делал выводы. В Париже, на вокзале Гар дю Нор он попал в облаву. Фельджандармы проверяли документы, которых у него не было. И вдруг - носильщик с тележкой.
- Слушай, друг, - обратился он к нему. Тот вытаращил глаза: солдат в ненавистной оккупантской форме говорил по-французски как завзятый парижанин. - Я дезертир. Мне нужно выйти отсюда незаметно.
- Нет проблем, месье! Следуйте за мной.
Рослый ефрейтор деловито зашагал за своим чемоданом, который уезжал на тележке носильщика в противоположную облаве сторону. Носильщик знал на Нор дю Гар все ходы и выходы...
И все же он попал в лапы гестапо. Дочь хозяина отеля, в котором он снимал номер и в которую он был влюблен, предложила ему не уезжать вечером по делам, а провести ночь любви в отеле. Утром нагрянула облава. Полиция нашла под кроватью Алекса комплект обмундирования немецкого солдата. Агафонов оказался в самой страшной гестаповской тюрьме «Фрэн». Он сидел в одной камере вместе с подпольщиком Морисом Монте. Оттуда был только один путь - в лагерь смерти Бухенвальд. В Бухенвальде, узнав, что у него медицинское образование, определили его на время санитаром в ревир. Потом врачи подменили номер на умершем больном, труп отправился в крематорий, а Агафонов остался санитаром-переводчиком, поскольку знал не только французский и немецкий, но и сербский, и польский, не говоря уже о русском.
В Бухенвальде он встретил Победу. Однако ворота лагеря смерти открылись для него не сразу.
Бараки лагеря заполнили пленные немецкие офицеры. Новая советская администрация лагеря поручила Агафонову вести среди бывших гитлеровцев агитационную и культурную работу. Потом его пригласили в «Смерш» и предложили работать осведомителем среди своих бывших соратников по Сопротивлению во Франции. Агафонов отказался. Тогда его, как перемещенное лицо, переместили еще дальше - на Север - в республику Коми, строить Шекснинскую ГЭС. Здесь назначили лагерным фельдшером. Уголовники проиграли его в карты и ночью пришли к двери медпункта. Постучали, сказали, что в бараке погибает больной... Агафонов, предупрежденный об опасности, все же открыл дверь со словами: «Я знаю, зачем вы пришли... Но долг медика велит мне идти к больному». За смелость его «простили»... Четвертый смертный приговор ему вынесли по представлению администрации лагеря. Начальник лагеря приревновал свою жену к статному и красивому фельдшеру. Быстро состряпали дело «по измене Родине по вновь открывшимся обстоятельствам», и Агафонов оказался в камере смертников. Чтобы оттянуть срок расстрела, он решил раскрыть «тайны английской разведки» и сочинил весьма правдоподобную легенду о новом, неведомом на Лубянке, разведцентре под Лондоном, где он якобы прошел подготовку. Его сразу же увезли на Лубянку выяснять, что и как. И уж потом, когда обман раскрылся, расстреливать все же не стали. Выслали на поселение. А в годы оттепели реабилитировали. Агафонову удалось закончить филфак Одесского университета (романо-германское отделение). Но преподавать языки не разрешили. Идеологическая работа! А вот учителем труда - пожалуйста.
Какой переполох поднялся в крымском КГБ (и в киевском, и в союзном тоже), когда глава внешней разведки Франции Морис Монте вдруг пригласил в гости ничем не приметного учителя труда в сельской школе под Севастополем! Кто же знал, что они оба сидели когда-то в одной камере гестаповской тюрьмы. Советские компетентные органы настоятельно рекомендовали Агафонову отказаться под благовидным предлогом от поездки в Париж, а пригласить самому главного разведчика Франции не в севастопольскую Любимовку, конечно, а в Ялту. Так и пришлось поступить.
Французский друг по подпольной борьбе, сделавший столь крупную карьеру после войны, все-таки приехал, и они встретились, как старые друзья, не обращая внимания на рой окружавших их комитетчиков...
Прошло полжизни - сорок с лишним лет, - и вот соратники по борьбе с фашизмом нашли друг друга. Можно только догадываться, с какими чувствами ехал Агафонов в Париж, где его встречали оба бывших «сопротивленца в коротких штанишках». На перроне Гар дю Нор его радостно обняли двое седоватых мужчин - шахтер Жером Мурер и бухгалтер Поль Негло. Они вручили ему маленький компас, почти такой же, какой принесли когда-то за колючую проволоку... Лотарингские гавроши стали отцами семейств, обзавелись домами, машинами... Агафонов не из породы завистников. Но, думаю, живя у своих французских друзей, ему все же приходили грустные мысли о собственном житейском неустройстве. В 70 лет человек вольно или невольно подводит кое-какие итоги...
В последние советские годы Агафонов жил в доме, выстроенном в Колпино военнопленными немцами (есть в том своя справедливость!) на 5-м этаже, без лифта. Ему слишком везло на войне. Этого везения на личную жизнь не хватило. Спал по-походному - на диванчике; из личного имущества более-менее ценного разве что шкаф с бумагами да кассетный магнитофон, подаренный французами с записями песен боевого подполья. Был у него еще старенький ундервуд, на котором он отстучал 900 страниц книги по просьбе французского издательства «Мессадор». Книги о борцах-антифашистах, о своей необычной жизни. У книги этой такая же трудная история, как и у автора... Агафонов, впрочем, жил не сетуя, не падая духом.
Как ни странно, но больше всего для него сделали те, против кого он воевал, - немцы. Мемуары Агафонова вышли в Берлине на немецком языке. Правда, не под родным названием - «Записки бойца «армии теней», а более, на взгляд издателей, интригующим - «Записки неисправимого дезертира». Обидно - он никогда не был дезертиром, беглецом - да. Но ведь это не одно и то же. Ну да ладно, главное - вышла книга.
Конечно, и в России у него было много друзей. Мы пытались помочь ему получить удостоверение «Участник Великой Отечественной войны». Но по всем чиновным закавыкам он был участником Второй мировой, а не Великой Отечественной, и в военном билете какой-то военкоматский чиновник недрогнувшей рукой вписал в графе «бои и походы» - «не участвовал» и еще оскорбительное в своей нелепости - «рядовой необученный». Это он-то, обучавший молодых макизаров, как стрелять из всех видов стрелкового оружия, метать гранаты и ставить мины, - «необученный»?
О нем писали статьи в газеты и снимали телесюжеты. В свое время вместе с писателем Валентином Ерашовым мы направили слезное письмо начальнику Главного политуправления СА и ВМФ генерал-полковнику Лизичеву. «Помогите, разберитесь, исправьте...» Куда там! В Главпуре было виднее, кто участник, а кто не участник.
Лишь в конце «перестроечных» лет Агафонова стали выпускать за границу на ветеранские встречи. Августовский путч 91-го застал его во Франции. Решил остаться здесь навсегда, тем более что встретил там свою бывшую возлюбленную - Реми, не беда, что с внуками. Прислал нам покаянное письмо: «Так, мол, и так - невозвращенец». Бог ему судья... Мы переписывались, перезванивались... Он поселился в маленьком городке на границе со Швейцарией. Однажды я приехал в Париж с твердым намерением съездить к нему в Шаркемон. Но знающие люди сказали, его там уже нет. Куда-то съехал. Не судьба... Кто рассчитал вероятность, с какой москвич может случайно встретить в Париже знакомого севастопольца, с которым не виделся много лет?
И все-таки я его встретил - в православной церкви на Рю Дарю. Агафонов выходил из храма после обедни. А мне казалось, что он не верит уже ни в Бога, ни в черта, ни в карточный фарт... В Бога - верил.
Вот уж правда, как во сне. Мы идем с ним по парижским улицам, тем самым, о которых он столько рассказывал, ностальгически пригорюнясь за кружкой пива в какой-нибудь колпинской «забегаловке». Мы идем мимо его бывших засад, конспиративных квартир, сквозь растворившиеся во времени цепи облав, патрулей. Все пули давно уже пролетели мимо, все документы давно проверены... И никому на этих улицах уже нет дела до рослого седого русского старика, который еще не разучился улыбаться озорно и весело.
И я смотрел на него с недоумением: неужели он вышел из всех своих бухенвальдов, чтобы сегодня брести вот так неприкаянно по городу, в котором до тебя нет дела? Перед нами - о, Боже! - бульвар Севастополь. Город, где мы свели с Агафоновым дружбу.
...Ему чертовски везло в любви, но обратной стороной этого везенья были смертные приговоры. И все-таки в это невозможно поверить - мы идем по Парижу, как когда-то хаживали по Севастополю, Москве, Питеру...
Жизнь неуловимого Алекса разворачивалась и на моих глазах, она читалась как ненаписанный роман. За те двадцать лет, что мы были знакомы, он переехал из Севастополя под Ленинград в Колпино, затем уехал во Францию и поселился у подруги боевой юности - Реми, затем узнал, что это именно она выдала его в гестапо, и перебрался в Монморанси, в русский старческий приют, где доживала свой век белая гвардия.
На гонорар за изданную немцами книгу он купил себе простенький компьютер и подержанный дизельный автомобиль... Можно считать, что связь с внешним миром была восстановлена. И связь с Родиной - тоже. В Санкт-Петербурге вышла его книга на русском языке «Боец армии теней». А в прошлом году в родном Севастополе был издан его второй документальный роман «На краю бездны».
Так замкнулся круг его фантастической жизни. Он прожил 90 лет, несмотря на все жесточайшие испытания, несмотря на четыре смертных приговора! Он умер под Парижем в приюте Сен Женевьев де Буа и погребен на знаменитом кладбище Русского Исхода.