Идишист против иврита
03/30/2008 | stefan
Идишист против иврита
(Ответ Х. Житловскому)
Подготовленно для страницы: http://ldn-knigi.lib.ru
Виктор Чернов
Вводную статью, публикацию и
примечания подготовили к печати
А. И. Аврус и А. П. Новиков (Саратов).
http://ldn-knigi.lib.ru/R/Tshernov-Ivrit.htm
В конце 1934 г. В. М. Чернов по приглашению руководства Рабочей партии Палестины посетил эту страну и пробыл в ней свыше 4 месяцев. За это время объездил города и сельские местности, встречался с тысячами евреев и арабов и пришел к выводу, что на палестинской земле прибывшие из разных стран еврейские поселенцы строят тот социализм, за который боролись российские эсеры в начале ХХ века.
Особенно высоко оценил Виктор Михайлович квуцы (так он именовал кибуцы) и, сравнивая их с советскими колхозами, считал, что они стоят намного ближе к подлинному социализму. В целом достижения еврейских поселенцев, вернувшихся на свою историческую родину, произвели на Чернова сильное впечатление. Он написал серию статей о своем пребывании в Палестине, которые начали публиковаться в феврале-марте 1935 г. в газете «Форварст», издававшейся в США. Один из сотрудников редакции этой газеты Д. Шуб писал Чернову 15 марта 1935 г.: «Первая статья произвела здесь фурор. Недовольным ею остался лишь Житловский, да еще кое-кто из непримиримых идишистов, но их влияние на еврейские массы ничтожно. Житловский, кажется, Вам отвечает рядом статей в «Тоге»[1].
Критику Житловского и других вызвало то, что Чернов одобрил введение в Палестине иврита как языка общения еврейского населения и показал, как, казалось бы, умерший язык стал востребованным и жизнеспособным. Суть полемики изложена в публикуемой ниже статье В. М. Чернова «Идишист против иврита».
Всего же Виктор Михайлович опубликовал свыше 10 статей о своей поездке в Палестину и собирался на их основе подготовить книгу. В архиве Чернова, хранящимся в Международном институте социальной истории (Амстердам), имеется план этой книги. Оттуда же нами получена ксерокопия публикуемой статьи.
Очевидно, болезнь Чернова, которая почти на 3 года приковала его к постели, а затем вынужденные переезды из Праги в Париж, а из Парижа в Нью-Йорк, не позволили ему довести дело до публикации книги.
Но сохранившиеся статьи Виктора Михайловича представляют большой интерес для изучения истории возвращения еврейского народа в Палестину.
___________________
Мой стародавний и близкий друг, Хаим Житловский [1], может быть, именно по старой дружбе оказал мне великую честь – откликнулся на очерк моих палестинских впечатлений, вернее, на небольшую часть этого очерка, посвященную беглым впечатлениям от воскресения «иврита», большой боевой политической статьей. В ней он атакует меня и спереди, и сзади, и справа, и слева, не оставляет в моей статье живого места и развертывает все богатства своей диалектики, своего пафоса, своего полемического искусства, острой иронии своего сарказма. Прочитав его статью, я мог за него только порадоваться: мой старый друг, к которому в нынешнем году коварно подкрался семидесятилетний юбилей, душою ещё так молод и так пылок, совсем как юноша! И даже, подобно юноше, не хочет знать меры в вещах: дашь ему ноготок, он хватает локоток; дашь ему муху, делает из неё слона; а не дашь ничего – из ничего создает невидимого зверя, и даже название дает ему неслыханное: «ассимилиосионист».
Мои путевые наброски казались мне непритязательным отражением впечатлений, развертывавшихся пестрою кинематографическою лентою на экране моего сознания и возбуждавших разные отрывочные мысли. Может быть, потом, когда все эти впечатления и мысли улягутся, «утрясутся», и из них выделится продуманное целое, мне удастся написать и целую книгу о Палестине. Но это – музыка будущего. Пока же отдельные листки будущей книги, вне всякой правильной нумерации, ложатся друг около друга не в логическом порядке, а в порядке последовательности их напластования. Во всяком случае, я был далек от мысли сразу выносить законченные приговоры над тем, что видел. В частности, я меньше всего претендовал на то, чтобы выступать верховным судьею в споре между идишистами и гебраистами [2]. Я просто поделился с читателями ощущением известного сюрприза: иврит, который издали кажется многим (казался и мне) книжным, мертвым языком, предстал предо мною в виде разговорного языка населения. Так я застал его совсем не исторической реликвией, а наоборот, более всего языком подрастающего поколения, следовательно, языком будущего, и к тому же, языком, для моего уха звучащим красиво, стильно, сжато и чеканно.
Я никому этого впечатления не навязываю – о вкусах не спорят, и к тому же, в области языка так естественно, чтобы он был «не по хорошу мил», а «по милу хорош». Наконец, при всей «стильности» иврита – я назвал ее «духовным аристократизмом» этого языка – я, казалось мне, подметил его демократическую роль в деле формирования нового еврейского национального сплава, в который входят в Палестине самые разнообразные по культурному уровню, по языку, по народному характеру элементы.
Казалось бы, эти мысли и ощущения могут быть правильными или обманчивыми, но не дающими повода ни к каким кипениям страстей. Но Житловский вспыхнул от них, словно порох. Для него это равносильно «восторженной защите гебраизма», а тем самым «пощечиной, нанесенной прямо в лицо идишу». Психологически я раздражение его хочу и готов понять, а понять – значит простить. Я знаю, что к идишу у Житловского совсем особенное отношение: как матери к своему кровному детищу.
Идиш когда-то, ещё на памяти моего с ним поколения, считался даже не языком, а всего лишь «жаргоном» – как будто это был не тонкий и сложный инструмент для высшего духовного общения, а всего на всего неприхотливое кустарное орудие, годящееся лишь для повседневного словесного обихода обывательской улицы. С тех пор, как и ранее, целый ряд авторов – и самому Житловскому принадлежит в их рядах почетное место – поработали над ним с любовью и со вкусом и подняли его на большую высоту. Эта немаловажная их заслуга, за которую готов бить им челом. Но мне не раз приходилось встречать матерей, до такой степени одержимых своими материнским чувствами, что всякая похвала чужому ребенку ими в глубине души ощущается как порицание их собственному. Среди еврейских матерей я особенно часто встречал влюбленных в детей своих до безумия; и вот мой старый друг Житловский, мне кажется, по отношению к идишу именно такой фанатической, исступленной матерью. Я похвалил иврит? Какое покушение на права идиша, какая «пощечина прямо ему в лицо»! Но Аллах – свидетель, что ни в чем подобном я ни сном, ни духом не повинен и мог бы вполне ответить словами одного из героев Пантелеймона Романова [3]: «Успокойтесь, гражданка мамаша, хватит, не разоряйтесь: я вашего, единоутробного то есть, и пальцем не тронул».
Есть поговорка: кто доказывает слишком много, тот ничего не доказывает. Некто, услышав, что город Саратов, стоящий на реке Волге, очень величественен, может быть, обидевшись за свой Могилев, в запальчивости и раздражении возражал: во-первых, такого города вовсе и на свете нет, да и реки Волги тоже никогда не бывало; во-вторых, Саратов стоит не на Волге, а на одном из ее притоков; в-третьих, никакой величественности в Саратове нет; в-четвертых, величественность в городе не достоинство, а недостаток, и потому в Саратове ни за что селиться не надо. Так и Житловский с ивритом.
Во-первых, видите ли, никто не отрицает, что иврит, есть красивый и чудесный язык, но все наслаждались бы его прелестями гораздо больше, если бы его не спускали с его античных высот в низины разговорного быта; во-вторых, эсперанто [4] тоже звучит красиво, но это не довод в пользу замены им народных языков; в-третьих, сам отец гебраизма, Брайнин [5], давно доказал, что палестинский иврит есть вовсе даже не язык, а какой-то искусственно слаженный жаргон; в-четвертых, «необыкновенно вредный яд» иврита заключается именно в его аристократизме; в-пятых, иммиграционные массы, для которых идиш – их кровный, родной язык, из-за искусственного господства иврита обречены на немоту и бескультурье; в-шестых, даже для Ахад-Гаама [6] и Бялика [7] иврит был не более, как парадным мундиром, который они охотно сбрасывали у себя дома; в-седьмых, такими средствами, какие применяются в Палестине, можно было бы воскресить любой, даже исчезнувший с уст человеческих язык, а потому ничего нет удивительного, что иврит стал разговорным языком.
Я не лингвист по специальности, на иврите я знаю всего сотню-другую слов, идиш я понимаю, поскольку в нем варьируется немецкая его подоснова – уже по одному этому я никогда не решился бы на категорические суждения или исчерпывающие сравнительные оценки двух этих языков. Напротив, Житловскому здесь и книги в руки, и я рад бы послушать его и поучится у него в этой новой мне области. К сожалению, он так ослеплен страстью, что мысли его движутся в перегонку, сталкиваются, перескакивают друг через дружку и подставляют друг другу «подножку». Его аргументами я оглушен, но не убежден. Он старается доказать слишком много – и потому ничего не доказывает.
Я начинаю думать, что при всей компетентности Житловского и моей собственной некомпетентности, есть здесь и у меня перед ним кое-какие маленькие преимущества. Первое – в том, что иногда «со стороны виднее», что я стою вне склоки и над нею, не воюю ни с ивритом во имя идиша, ни наоборот. «Мне непонятна, мне чужда сия семейная вражда». Мне равно кажется дикостью, когда, с одной стороны, вижу готовность устраивать враждебные демонстрации против клуба идишистов, а с другой – способность жестоко карать за употребление иврита; мне чужда всякая нетерпимость и всякий фанатизм. Второе мое маленькое преимущество в том, что я все-таки пишу о современной Палестине из самой Палестины, а Житловский – из Нью-Йорка.
Житловский, видимо, полагает, будто я взят в плен и ассимилирован какими-то зловредными «ассимилиосионистами», – и вот сам стал таковым. Грешен, каюсь, в первый раз встречаюсь с этим неуклюжим термином и толком не знаю, что за зверь такой им обозначается. Вроде ихтиозавра, птеродактиля или еще несуразнее? Вот, например, ранее меня приезжал в Палестину председатель нашего РСИ Эмиль Вандервельде [8]. Подобно мне, он был изумлен воскресению иврита и, подобно мне, пришел к выводу, что в местных условиях оно было вполне нормальным. Так Вандервельде тоже из «ассимилиосионистов»?
Житловский подозревает меня в том, что я не воспользовался в достаточной мере возможностью повидаться и поговорить с «людьми разных направлений». Он ошибается. Среди лиц, с которыми я встречаюсь, есть и левые поале-сионисты [9], и бывшие «мапаисты» [10], исключенные из партии за оппозицию; есть люди, пользующиеся в статьях и лекциях своих идишем предпочтительнее перед ивритом; есть один приятель, при всяком удобном случае декламирующий мне стихи Лейвика и других его собратьев по перу. Но мне приходилось натолкнуться здесь и на другое: на целые клубы евреев-иеменитов, в которых приходится давать переводы речей на арабский язык; кавказках евреев, говорящих особым жаргоном на грузинской основе; бухарских евреев, говорящих на одном из персидских диалектов; греческих, алжирских и мароккских евреев, употребляющих так называемый «иудео-эспаньол». Никому из них «идиш» ровно ничего не говорит. Иврит же большинство из них знает, правда, знает лишь как божественный язык священных книг, язык, на котором сам Яхве говорил с их праотцами, – но почему не попробовать дать ему и более прозаическое употребление в сей грешной земной юдоли?
«Тов. Апатошу, что же вы молчите? Вот я за все годы, что я в Палестине, я нем. Я всеми днями бью камни на дороге. Мне надо зарабатывать себе на жизнь, я простой рабочий, каменотес, и у меня нет времени втесать себе в голову этот иврит», – цитирует в поучение мне Житловский один идишистский сборник и вопрошает меня: «Неужели до меня ни разу не долетел этот или подобный ему рабочий вопль?». И Житловский как будто даже не подозревает, что если в данной цитате слово «иврит» заменить словом «идиш», то сколько рабочих-сефардов [11] смогут повторить дословно эту фразу!
Мне в самом деле кажется, что Житловскому следовало бы обновить свои впечатления о Палестине, увидеть ее такою, какой она стала теперь, за самые последние годы. Мне сильно сдается, что, находясь в Америке, куда еврейская иммиграция направлялась по преимуществу из Восточной Европы, он и Палестину закрашивает в цвет этих своих однобоких, чисто американских наблюдений и впечатлений.
Если бы он побывал сейчас в Палестине, вряд ли стал бы он говорить о «гебраистском капризе» сделать иврит единственным языком будущего национального сплава в Палестине», а, может быть, понял бы и беспочвенность совета «проводить дело этого сплава и в Палестине на народном языке тамошнего крупного большинства, то есть на идише». Вряд ли исторично сводить на какой-то «гебраистский каприз» целый ряд органических процессов – все то, что сделано в стране в сфере прессы, литературы, общественной жизни, школы на иврите. Нет, дружище Житловский, такою мощью не обладают ничьи «капризы» - разве только капризы Великой Капризницы – Истории. Но против ее капризов своенравных догматические предпочтения людские бессильны.
В капризах истории есть своя мудрость. Идиш сам был в свое время тоже ее капризом. Он соответствовал эпохе, когда из Испании еврейство передвинулось через Центральную Европу и сделало ее своим полустанком в дальнейшем движении – на Восток. В числе потерянных по дороге еврейством вещей был романский жаргон – «иудео-эспаньол». «Черта оседлости» задержала «Вечного Жида» на границах между германским и славянским мирами. Не будь этого, кто знает, надолго ли удержалось бы в еврействе и получило ли бы столь высокое развитие такое, сравнительно позднее языковое образование, как идиш? Судьба иудео-эспаньола не повторилась ли бы тогда и с иудео-германитом?
В Палестине я застал отголоски того времени, когда выставлена была формула, авторство которой приписывалось Усышкину [12]: «иврит о руссит». То есть, если нельзя вернуться к ивриту, то русский язык должно предпочесть «жаргону». Формула эта страдала, конечно, ассимиляционным приспособлением к несбывшейся «великорусской эпохе» еврейского проникновения на Восток. Но ведь идиш тоже был ассимиляционным приспособлением к предыдущей эпохе, только приспособлением более ранним и потому более отвердевшим. Великорусская эпоха не удалась. «Вечный Жид» не успокоился и вернулся к исходной точке. Потомки Давида и Соломона опять водворились в те места, в которых застали оставшихся потомков Агари и Измаила. Палестинский период еврейства вдвигает его в рамки будущей великой арабской федерации, обнимающей смежные области Африки и Азии. Эта перемена континентов – не шутка. Это – вынужденный возврат в свою великую семитическую семью народов. Дивиться ли тому, что иврит, язык существенно-семитический и родственный арабскому, гораздо более соответствует этой начавшейся исторической полосе – ближневосточной, «афразийской» полосе жизни еврейского народа? Каприз истории тут, пожалуй, не так уже случаен и капризен. «Если это и безумие, то в нем есть система», – как говорили про Гамлета окружающие.
Но приходит ли Житловскому в голову, что он в этом вопросе живет задним числом? Он все еще как будто пережевывает те отшумевшие годы и десятилетия, когда приезжавшие в Палестину пионеры впервые принимали окончательное решение: переходить ли с разных местных языков на иврит или предпочесть ему идиш? Это время давно осталось за плечами, и вопрос этот просто более не актуален. Иврит, как разговорный язык, как народный язык еврейства Палестины, это теперь простой жизненный факт; а факты – упрямая вещь, как говорил Яессах, и даже своенравию Житловского их не переупрямить.
Но, может быть, я ошибаюсь? Может быть, мои впечатления слишком случайны и односторонни? Может быть. Попробуем их проверить бесстрастными цифрами, собранными третьей, незаинтересованной стороной – цифрами произведенной английским мандатарием второй Всепалестинской переписи. Берем двухтомный CensusofPalestine, 1931. И вот тут-то и встает перед нами во весь рост некоторая особенность этой удивительной, единственной в мире страны. В ее ограниченном пространстве зарегистрировано переписью целых 60 разных разговорных языков! Из них больше половины, 34 языка, встречены как разговорные в обиходе еврейства! Ясно, что в таком положении тремя десятками языков надо пожертвовать, надо остановиться на каком-то одном, как основном, преимущественном языке, чье назначение – духовно сцементировать все эти осколки древнего и нового вавилонского столпотворения. Но почему этим основным языком быть ивриту, а не идишу, который, по Житловскому, не может не быть фактическим разговорным языком большинства? Почему? Объясняйте, как хотите. Но факт налицо: первый уже стал таковым, тогда как второй в условиях ориентального мира оказался выходцем из какого-то другого мира, в этом мире не акклиматизировавшимся.
Из 174610 евреев, давших о себе показания в анкетных листах 1931 года, 165177 обозначили своим родным языком именно иврит. Что скажет Житловский об этом факте? «Тем хуже для фактов»? Хуже или лучше, а считаться с ним надо. И надо перестать упорно называть идиш в Палестине «народным языком тамошнего крупного большинства». Знает ли Житловский, сколько евреев таким его в Палестине считают? Всего 4610 евреев, только раза в два больше, чем число евреев, материнским языком которых стал арабский (2216 человек). Так было уже в 1931 году. Теперь конъюнктура для идиша еще безнадежнее.
Факты – упрямая вещь. И всего упрямее в ряду фактов – цифры. Ориентализм Палестины берет в них свое. Из 175 тысяч палестинских евреев 1931 года 108 тысяч человек уже были палестинские граждане. Из них было 73195 «сабров», то есть «кактусов» – шутливая кличка, которою обозначают родившихся в Палестине. Житловский упорно твердит о старо-палестинском ишуве [13], считавшим иврит святым языком, но языком, который именно поэтому и не надо профанировать, спуская его в низины бытовой жизни. И не даром. Он ведь, в сущности, пытается «сублимировать» именно это отношение к ивриту палестинских дедушек: красивый и чудесный язык, говорит он, прелестями которого тем больше можно наслаждаться, чем меньше он будет языком бытовым…
Люди «первой алии», так называемые билуисты, рассказывают про себя, что по приезде они пользовались большею частью русским языком, но постепенно, по понятным морально-психологическим причинам, перешли на идиш, но и он был для них лишь «полустанком», от которого дальнейший путь лежал к ивриту. Почему же они не остановились на полустанке? Частью, вероятно, потому что он не давал должной широты общения с другими элементами еврейства. Ибо ведь в Палестине в 1931 году было значительно больше родившихся в ориентальных странах – в Сирии, Месопотамии, Аравии, Египте, Персии, Бухаре, и в самой Палестине, чем в странах идишистских по преимуществу – Польше (35,5 тыс. человек), России (27,5 тыс. человек), Латвии, Литве и Румынии (около 10 тыс. человек). Из этого меньшинства еще нужно вычесть какое-то количество людей, языком духовного развития которых был русский, польский, немецкий и тому подобные ассимилирующие языки. А затем, надо думать, потому же, почему они забросили другой свой разговорный – русский – язык: как продукт ассимиляционного процесса. А разве идиш не был пережитком такого же, только более старого, прерванного историей ассимиляционного процесса?
Х. Житловский ловит меня на словах, что иврит является языком подрастающего поколения. Ах, так? Раз, два, три – и силлогизм у него готов. Большая посылка: подрастающее поколение есть меньшинство, и небольшое меньшинство, населения. Малая посылка: иврит есть язык подрастающего поколения. Вывод: иврит есть язык меньшинства. Что и требовалось доказать: 4610 гораздо больше 167177! И Житловский патетически спрашивает, где же моя демократическая совесть, если такой малой группе (167 тысяч!) дается явно привилегированное положение перед всеми остальными (4 тысячами)? Однако не ясно, чем у Житловского демократическая совесть отличается от торопливо, белыми нитками сшитой и разлезающейся по всем швам софистики?
Вечная история «отцов и детей»… Что выводит из нее Житловский? Когда в Америке – недаром ее зовут «страной забвения родины» – «отцы» предпочитают писать, читать, ораторствовать на идише, а у себя в семье, ради детей, вынуждены переходить на англо-американский язык, когда они даже в своих идишистских газетах должны вводить для молодежи колонки на английском языке, то над этим всякий вдумчивый человек вынужден будет серьезно призадуматься. Обратное положение было бы куда благоприятнее. Ибо язык подрастающего поколения, язык нашей смены – есть язык будущего. Так вот, в Палестине иврит есть язык будущего. А даже в таком царстве идиша, как Нью-Йорк, идиш грозит превратиться в язык прошлого. А «в карете прошлого далеко не уедешь…»
Но самым сильным, заключительным аккордом в статье Житловского звучит противопоставление двух стран: Палестины и Советского Союза.
Палестина – это иврит, «язык властвующий», который «не дает идишу или отнимает у него право на существование в качестве языка». А я, поддакивающий гебраистам, становлюсь в глазах Житловского подозрительным: уж нет ли у меня задней мысли – «красоту» и «аристократичность» языка принять за Rechtstitel [14] для утверждения его господства, то есть права угнетать более холопские и менее благозвучные языки страны? Он переходит прямо к «допросу с пристрастием»: если я допускаю такую вещь в Палестине, так, может быть, я и на территориях Советского Союза не прочь на алтаре красивого и аристократического великорусского языка закласть языки народов-пасынков?
Ну, а если уж и я подозрителен по великодержавию, то какое же еще от него прибежище, если не Советский Союз, где отменена «самая сущность господствующего языка», где взят «путь действительного демократизма в вопросе о языке». И Житловский с особым, саркастическим пафосом кончает свою сатиру вопросом: «Так неужели же для Чернова сделалось трефным все, что делается в этой трефной стране»?
Дальше идти некуда. Это уж Геркулесовы столбы [15]. С моим старым другом неладно: он бредит наяву.
За два дня перед получением номера «Тога» с его статьей я был в Тель-Авиве, в доме имени Арлозорова [16], на лекции т. Рогова. Лекцию организовал Центральный Комитет «Мапай», в президиуме сидел председатель Гистадрута [17] т. Ремез и политический секретарь партии т. Бен-Аарон. Лекция, прошедшая с успехом при полном зале, была на идише. И так как обнаружилось, что собрание целиком подобралось из людей, идиш понимающих, то не было даже обычного перевода лекции на иврит, принятый Гистадрутом и партией в основу ведения всех своих собраний. Где тут мифическое «преследование идиша»?
Два дня после получения мною статьи Житловского мне был устроен прощальный вечер слушательницами и слушателями руководимого мною в последние месяцы рабочего семинара. Житловский был бы очень доволен громким успехом, доставшимся на этом вечере товарищу, прекрасно исполнившему ряд идишистских песен и сценок.
Мог бы отвести свою душу Житловский и еще кое-где, ну, вот, хотя бы и на концертах Изы Кремер, чьи идишистские и русские песенки собирают полный зал и вызывают бури одобрения.
Да и вообще, в каком смысле можно говорить о притеснении идиша в Палестине? Кем и что именно может быть против него здесь сделано? Отдельные частные организации – партии, профсоюзы, кооперативы, кибуцы, рабочие клубы – назначают иврит, а не идиш языком, на котором ведутся их заседания? Это их право. Такое же право имеют на объявление идиша языком ведения своих заседаний идишистские группы и клубы. И если действительно, как полагает Житловский, большинство еврейства Палестины думает и говорит на идише, то всеобщее, прямое, явное и равное право всех собраний суверенно решать вопрос о языке, на котором они ведутся – оно должно было бы вознести идиш над ивритом. И если доселе этого не было, то значит, истинное соотношение идиша и иврита в духовной жизни Палестинского еврейства Житловский «понимает наоборот», и ничего более.
Теперь перенесемся мыслями туда, куда приглашает нас Житловский – в Советский Союз. Он хочет, чтобы я поучился у большевиков. О да, там есть чему поучиться! Поучимся у пресловутого «Евкома», с его категорическим отвержением «культурно-национальной автономии», за которую когда-то так красноречиво ратовал Житловский, с лозунгом «проведение диктатуры пролетариата на еврейской улице» и с реквизицией в свою пользу еврейского шрифта всех типографий России. Поучимся у авторов разъяснения Нарком-
проса от 7 июня 1919 г., в котором право на родной язык в еврейских школах, независимо от желания учащихся или их родителей, ограничено правом перехода школы только на идиш, но ни в коем случае не на иврит. Поучимся у авторов постановления Наркомпроса от 30 августа того же года, объявивших иврит «иностранным языком», вычеркнувших его из списка «языков национальных меньшинств» и декретировавших «немедленное прекращение в школах первой ступени преподавания на языке иврио». Поучимся у руководителей украинского «комфербанда», конференция которого в июне 1919 года заявила об «отрезвлении от иллюзий национальной автономии во всех его формах» и потребовала «декрета, которым была бы остановлена всякая деятельность сионистской партии на экономическом, политическом и культурном поприще». Поучимся у авторов меморандума 4 июля, добившихся «срочной ликвидации» не только сионистской партии, но и «всех культурных, профессиональных и экономических организаций, за которыми она скрывается». Поучимся у тех, кто конфисковал все капиталы «обществ помощи пострадавшим от погромов», Тарбута [18], Макаби [19], Хахамей Израэль [20], Гамишбат-Гаиври, Татхиа, сионистских издательств, красного Моген-Давида, Эзра и даже «погребального братства» (ldn-knigi; Хевра Кадиша). Поучимся у тех, кто отбирал у членов этих обществ подписку с обязательством не возобновлять соответственной деятельности ни явно, ни тайно, ни прямо, ни косвенно… Поучимся, наконец, у тех, кто заявил, что сопротивляющиеся этим распоряжениям сионистские и подобные им организации «должны быть поставлены вне закона»…
И после всего этого у Житловского повернулась рука написать о практике Советского Союза: «Это ведь и есть путь действительного демократизма в вопросе о языке».
И Житловский еще спрашивает: «Так неужели же для Чернова делается трефным все, что делается в этой трефной стране»? Нет. Не все. Хотя бы уже потому не все, что ради легчайшей победы большевики заблагорассудили выбросить за борт многое, что было их исконной духовной собственностью, и широкой рукой сделать полезные для успеха позаимствования из нашей эсеровской программы. Но пусть Житловский ответит мне также прямо на мой вопрос: «С каких пор он так тщательно ищет сучка в глазу палестинской общественности, и не видит бревна в глазу большевистской государственности, там – отцеживает комара, а здесь – проглатывает верблюда; с каких пор для него в одном месте и мнимые, воображаемые насилия – трефные, а в другом и самые подлинные, явные, грубейшие насилия – кошерные?»
Примечания
1. Житловский Хаим Осипович (1865-1943) – политический деятель, публицист, писатель и общественный деятель, сторонник превращения идиша в литературный язык евреев. В 1880-х гг. – народник, с 1887 г. – в эмиграции. Один из создателей партии эсеров и Социалистической еврейской рабочей партии (СЕРП). С 1907 г. – в США.
2. Гебраист – сторонник внедрения иврита в повседневную жизнь.
3. Романов Пантелеймон Сергеевич (1884-1938) – русский писатель, автор лирико-психологических и сатирических повестей и рассказов о советской действительности 1920-х гг. Был репрессирован.
4. Эсперанто – самый распространенный из искусственных языков. Создан в 1887 г. варшавским врачом Л. Заменгофом.
5. Брайнин Рувим – гебраист, литературный критик; один из создателей союза «Ibria», сделавшего своей целью превратить иврит в разговорный язык.
6. Ахад Гаам (Гинцберг Ушер Исаевич, 1856-?) – еврейский публицист-мыслитель, оказал большое влияние на духовные, культурные течения российского еврейства, в конце XIX – начале XX в. борец за национальное духовное возрождение.
7. Бялик Хаим Нахман (1873-1934) – еврейский поэт (М. Горький назвал его «почти гениальным поэтом»), выдающийся прозаик, фольклорист, с 1924 г. жил в Палестине. Новатор поэтического языка, писал в основном на иврите.
8. Вандервельде Эмиль (1866-1938) – бельгийский социалист, с 1900 г. – председатель Международного социалистического бюро II Интернационала, с 1924 г. являлся профессором политэкономии Брюссельского университета.
9. Поале-сионисты (рабочие Сиона) – представители еврейской социал-демократической рабочей партии «Поалей Цион», призывавшей к массовой эмиграции в Эрец Израэль. Возникла в России в 1900 г. в Екатеринославле.
10. Мапатисты – представители левой еврейской сионистской рабочей партии в Палестине.
11. Сефард – евреи с Востока.
12. Усышкин Михаил Моисеевич (1863-1941) – инженер-технолог, общественный деятель, один из ближайших сотрудников Герцля при созыве 1-го Сионистского конгресса в Базеле (1897 г.).
13. Ишува – еврейскоепоселение-школа.
14. Rechtstitel – юридическое основание.
15. Геркулесовы столбы – древнее название Гибралтарского пролива.
16. Арлозоров (1899-1933) – соучредитель партии ха-Поэль ха-Цаир (1918 г.), выражавшей интересы еврейской интеллигенции. В 1926 г. избран еврейским представителем в Лиге Наций. Несмотря на его возражения Гистадрут слился с партией Ахдут ха-Авода, в результате чего образовалась партия Мапаи. Сторонник сотрудничества с Британской администрацией в плане решения арабского вопроса. Убит в июне 1933 г.
17. Гистадрут – еврейская Всеобщая рабочая федерация, первоначально – левая партия, сегодня – профсоюз.
18. Тарбут – общество «Культура», готовившее учителей и воспитателей детских садов.
19. Макаби – еврейская спортивная организация для самообороны.
20. Хахамим Израэль – мудрецы Израиля.
[1] Государственный архив Российской федерации (ГАРФ). Ф. Р-5847. Оп.2. Д.120. Л.47.
(Ответ Х. Житловскому)
Подготовленно для страницы: http://ldn-knigi.lib.ru
Виктор Чернов
Вводную статью, публикацию и
примечания подготовили к печати
А. И. Аврус и А. П. Новиков (Саратов).
http://ldn-knigi.lib.ru/R/Tshernov-Ivrit.htm
В конце 1934 г. В. М. Чернов по приглашению руководства Рабочей партии Палестины посетил эту страну и пробыл в ней свыше 4 месяцев. За это время объездил города и сельские местности, встречался с тысячами евреев и арабов и пришел к выводу, что на палестинской земле прибывшие из разных стран еврейские поселенцы строят тот социализм, за который боролись российские эсеры в начале ХХ века.
Особенно высоко оценил Виктор Михайлович квуцы (так он именовал кибуцы) и, сравнивая их с советскими колхозами, считал, что они стоят намного ближе к подлинному социализму. В целом достижения еврейских поселенцев, вернувшихся на свою историческую родину, произвели на Чернова сильное впечатление. Он написал серию статей о своем пребывании в Палестине, которые начали публиковаться в феврале-марте 1935 г. в газете «Форварст», издававшейся в США. Один из сотрудников редакции этой газеты Д. Шуб писал Чернову 15 марта 1935 г.: «Первая статья произвела здесь фурор. Недовольным ею остался лишь Житловский, да еще кое-кто из непримиримых идишистов, но их влияние на еврейские массы ничтожно. Житловский, кажется, Вам отвечает рядом статей в «Тоге»[1].
Критику Житловского и других вызвало то, что Чернов одобрил введение в Палестине иврита как языка общения еврейского населения и показал, как, казалось бы, умерший язык стал востребованным и жизнеспособным. Суть полемики изложена в публикуемой ниже статье В. М. Чернова «Идишист против иврита».
Всего же Виктор Михайлович опубликовал свыше 10 статей о своей поездке в Палестину и собирался на их основе подготовить книгу. В архиве Чернова, хранящимся в Международном институте социальной истории (Амстердам), имеется план этой книги. Оттуда же нами получена ксерокопия публикуемой статьи.
Очевидно, болезнь Чернова, которая почти на 3 года приковала его к постели, а затем вынужденные переезды из Праги в Париж, а из Парижа в Нью-Йорк, не позволили ему довести дело до публикации книги.
Но сохранившиеся статьи Виктора Михайловича представляют большой интерес для изучения истории возвращения еврейского народа в Палестину.
___________________
Мой стародавний и близкий друг, Хаим Житловский [1], может быть, именно по старой дружбе оказал мне великую честь – откликнулся на очерк моих палестинских впечатлений, вернее, на небольшую часть этого очерка, посвященную беглым впечатлениям от воскресения «иврита», большой боевой политической статьей. В ней он атакует меня и спереди, и сзади, и справа, и слева, не оставляет в моей статье живого места и развертывает все богатства своей диалектики, своего пафоса, своего полемического искусства, острой иронии своего сарказма. Прочитав его статью, я мог за него только порадоваться: мой старый друг, к которому в нынешнем году коварно подкрался семидесятилетний юбилей, душою ещё так молод и так пылок, совсем как юноша! И даже, подобно юноше, не хочет знать меры в вещах: дашь ему ноготок, он хватает локоток; дашь ему муху, делает из неё слона; а не дашь ничего – из ничего создает невидимого зверя, и даже название дает ему неслыханное: «ассимилиосионист».
Мои путевые наброски казались мне непритязательным отражением впечатлений, развертывавшихся пестрою кинематографическою лентою на экране моего сознания и возбуждавших разные отрывочные мысли. Может быть, потом, когда все эти впечатления и мысли улягутся, «утрясутся», и из них выделится продуманное целое, мне удастся написать и целую книгу о Палестине. Но это – музыка будущего. Пока же отдельные листки будущей книги, вне всякой правильной нумерации, ложатся друг около друга не в логическом порядке, а в порядке последовательности их напластования. Во всяком случае, я был далек от мысли сразу выносить законченные приговоры над тем, что видел. В частности, я меньше всего претендовал на то, чтобы выступать верховным судьею в споре между идишистами и гебраистами [2]. Я просто поделился с читателями ощущением известного сюрприза: иврит, который издали кажется многим (казался и мне) книжным, мертвым языком, предстал предо мною в виде разговорного языка населения. Так я застал его совсем не исторической реликвией, а наоборот, более всего языком подрастающего поколения, следовательно, языком будущего, и к тому же, языком, для моего уха звучащим красиво, стильно, сжато и чеканно.
Я никому этого впечатления не навязываю – о вкусах не спорят, и к тому же, в области языка так естественно, чтобы он был «не по хорошу мил», а «по милу хорош». Наконец, при всей «стильности» иврита – я назвал ее «духовным аристократизмом» этого языка – я, казалось мне, подметил его демократическую роль в деле формирования нового еврейского национального сплава, в который входят в Палестине самые разнообразные по культурному уровню, по языку, по народному характеру элементы.
Казалось бы, эти мысли и ощущения могут быть правильными или обманчивыми, но не дающими повода ни к каким кипениям страстей. Но Житловский вспыхнул от них, словно порох. Для него это равносильно «восторженной защите гебраизма», а тем самым «пощечиной, нанесенной прямо в лицо идишу». Психологически я раздражение его хочу и готов понять, а понять – значит простить. Я знаю, что к идишу у Житловского совсем особенное отношение: как матери к своему кровному детищу.
Идиш когда-то, ещё на памяти моего с ним поколения, считался даже не языком, а всего лишь «жаргоном» – как будто это был не тонкий и сложный инструмент для высшего духовного общения, а всего на всего неприхотливое кустарное орудие, годящееся лишь для повседневного словесного обихода обывательской улицы. С тех пор, как и ранее, целый ряд авторов – и самому Житловскому принадлежит в их рядах почетное место – поработали над ним с любовью и со вкусом и подняли его на большую высоту. Эта немаловажная их заслуга, за которую готов бить им челом. Но мне не раз приходилось встречать матерей, до такой степени одержимых своими материнским чувствами, что всякая похвала чужому ребенку ими в глубине души ощущается как порицание их собственному. Среди еврейских матерей я особенно часто встречал влюбленных в детей своих до безумия; и вот мой старый друг Житловский, мне кажется, по отношению к идишу именно такой фанатической, исступленной матерью. Я похвалил иврит? Какое покушение на права идиша, какая «пощечина прямо ему в лицо»! Но Аллах – свидетель, что ни в чем подобном я ни сном, ни духом не повинен и мог бы вполне ответить словами одного из героев Пантелеймона Романова [3]: «Успокойтесь, гражданка мамаша, хватит, не разоряйтесь: я вашего, единоутробного то есть, и пальцем не тронул».
Есть поговорка: кто доказывает слишком много, тот ничего не доказывает. Некто, услышав, что город Саратов, стоящий на реке Волге, очень величественен, может быть, обидевшись за свой Могилев, в запальчивости и раздражении возражал: во-первых, такого города вовсе и на свете нет, да и реки Волги тоже никогда не бывало; во-вторых, Саратов стоит не на Волге, а на одном из ее притоков; в-третьих, никакой величественности в Саратове нет; в-четвертых, величественность в городе не достоинство, а недостаток, и потому в Саратове ни за что селиться не надо. Так и Житловский с ивритом.
Во-первых, видите ли, никто не отрицает, что иврит, есть красивый и чудесный язык, но все наслаждались бы его прелестями гораздо больше, если бы его не спускали с его античных высот в низины разговорного быта; во-вторых, эсперанто [4] тоже звучит красиво, но это не довод в пользу замены им народных языков; в-третьих, сам отец гебраизма, Брайнин [5], давно доказал, что палестинский иврит есть вовсе даже не язык, а какой-то искусственно слаженный жаргон; в-четвертых, «необыкновенно вредный яд» иврита заключается именно в его аристократизме; в-пятых, иммиграционные массы, для которых идиш – их кровный, родной язык, из-за искусственного господства иврита обречены на немоту и бескультурье; в-шестых, даже для Ахад-Гаама [6] и Бялика [7] иврит был не более, как парадным мундиром, который они охотно сбрасывали у себя дома; в-седьмых, такими средствами, какие применяются в Палестине, можно было бы воскресить любой, даже исчезнувший с уст человеческих язык, а потому ничего нет удивительного, что иврит стал разговорным языком.
Я не лингвист по специальности, на иврите я знаю всего сотню-другую слов, идиш я понимаю, поскольку в нем варьируется немецкая его подоснова – уже по одному этому я никогда не решился бы на категорические суждения или исчерпывающие сравнительные оценки двух этих языков. Напротив, Житловскому здесь и книги в руки, и я рад бы послушать его и поучится у него в этой новой мне области. К сожалению, он так ослеплен страстью, что мысли его движутся в перегонку, сталкиваются, перескакивают друг через дружку и подставляют друг другу «подножку». Его аргументами я оглушен, но не убежден. Он старается доказать слишком много – и потому ничего не доказывает.
Я начинаю думать, что при всей компетентности Житловского и моей собственной некомпетентности, есть здесь и у меня перед ним кое-какие маленькие преимущества. Первое – в том, что иногда «со стороны виднее», что я стою вне склоки и над нею, не воюю ни с ивритом во имя идиша, ни наоборот. «Мне непонятна, мне чужда сия семейная вражда». Мне равно кажется дикостью, когда, с одной стороны, вижу готовность устраивать враждебные демонстрации против клуба идишистов, а с другой – способность жестоко карать за употребление иврита; мне чужда всякая нетерпимость и всякий фанатизм. Второе мое маленькое преимущество в том, что я все-таки пишу о современной Палестине из самой Палестины, а Житловский – из Нью-Йорка.
Житловский, видимо, полагает, будто я взят в плен и ассимилирован какими-то зловредными «ассимилиосионистами», – и вот сам стал таковым. Грешен, каюсь, в первый раз встречаюсь с этим неуклюжим термином и толком не знаю, что за зверь такой им обозначается. Вроде ихтиозавра, птеродактиля или еще несуразнее? Вот, например, ранее меня приезжал в Палестину председатель нашего РСИ Эмиль Вандервельде [8]. Подобно мне, он был изумлен воскресению иврита и, подобно мне, пришел к выводу, что в местных условиях оно было вполне нормальным. Так Вандервельде тоже из «ассимилиосионистов»?
Житловский подозревает меня в том, что я не воспользовался в достаточной мере возможностью повидаться и поговорить с «людьми разных направлений». Он ошибается. Среди лиц, с которыми я встречаюсь, есть и левые поале-сионисты [9], и бывшие «мапаисты» [10], исключенные из партии за оппозицию; есть люди, пользующиеся в статьях и лекциях своих идишем предпочтительнее перед ивритом; есть один приятель, при всяком удобном случае декламирующий мне стихи Лейвика и других его собратьев по перу. Но мне приходилось натолкнуться здесь и на другое: на целые клубы евреев-иеменитов, в которых приходится давать переводы речей на арабский язык; кавказках евреев, говорящих особым жаргоном на грузинской основе; бухарских евреев, говорящих на одном из персидских диалектов; греческих, алжирских и мароккских евреев, употребляющих так называемый «иудео-эспаньол». Никому из них «идиш» ровно ничего не говорит. Иврит же большинство из них знает, правда, знает лишь как божественный язык священных книг, язык, на котором сам Яхве говорил с их праотцами, – но почему не попробовать дать ему и более прозаическое употребление в сей грешной земной юдоли?
«Тов. Апатошу, что же вы молчите? Вот я за все годы, что я в Палестине, я нем. Я всеми днями бью камни на дороге. Мне надо зарабатывать себе на жизнь, я простой рабочий, каменотес, и у меня нет времени втесать себе в голову этот иврит», – цитирует в поучение мне Житловский один идишистский сборник и вопрошает меня: «Неужели до меня ни разу не долетел этот или подобный ему рабочий вопль?». И Житловский как будто даже не подозревает, что если в данной цитате слово «иврит» заменить словом «идиш», то сколько рабочих-сефардов [11] смогут повторить дословно эту фразу!
Мне в самом деле кажется, что Житловскому следовало бы обновить свои впечатления о Палестине, увидеть ее такою, какой она стала теперь, за самые последние годы. Мне сильно сдается, что, находясь в Америке, куда еврейская иммиграция направлялась по преимуществу из Восточной Европы, он и Палестину закрашивает в цвет этих своих однобоких, чисто американских наблюдений и впечатлений.
Если бы он побывал сейчас в Палестине, вряд ли стал бы он говорить о «гебраистском капризе» сделать иврит единственным языком будущего национального сплава в Палестине», а, может быть, понял бы и беспочвенность совета «проводить дело этого сплава и в Палестине на народном языке тамошнего крупного большинства, то есть на идише». Вряд ли исторично сводить на какой-то «гебраистский каприз» целый ряд органических процессов – все то, что сделано в стране в сфере прессы, литературы, общественной жизни, школы на иврите. Нет, дружище Житловский, такою мощью не обладают ничьи «капризы» - разве только капризы Великой Капризницы – Истории. Но против ее капризов своенравных догматические предпочтения людские бессильны.
В капризах истории есть своя мудрость. Идиш сам был в свое время тоже ее капризом. Он соответствовал эпохе, когда из Испании еврейство передвинулось через Центральную Европу и сделало ее своим полустанком в дальнейшем движении – на Восток. В числе потерянных по дороге еврейством вещей был романский жаргон – «иудео-эспаньол». «Черта оседлости» задержала «Вечного Жида» на границах между германским и славянским мирами. Не будь этого, кто знает, надолго ли удержалось бы в еврействе и получило ли бы столь высокое развитие такое, сравнительно позднее языковое образование, как идиш? Судьба иудео-эспаньола не повторилась ли бы тогда и с иудео-германитом?
В Палестине я застал отголоски того времени, когда выставлена была формула, авторство которой приписывалось Усышкину [12]: «иврит о руссит». То есть, если нельзя вернуться к ивриту, то русский язык должно предпочесть «жаргону». Формула эта страдала, конечно, ассимиляционным приспособлением к несбывшейся «великорусской эпохе» еврейского проникновения на Восток. Но ведь идиш тоже был ассимиляционным приспособлением к предыдущей эпохе, только приспособлением более ранним и потому более отвердевшим. Великорусская эпоха не удалась. «Вечный Жид» не успокоился и вернулся к исходной точке. Потомки Давида и Соломона опять водворились в те места, в которых застали оставшихся потомков Агари и Измаила. Палестинский период еврейства вдвигает его в рамки будущей великой арабской федерации, обнимающей смежные области Африки и Азии. Эта перемена континентов – не шутка. Это – вынужденный возврат в свою великую семитическую семью народов. Дивиться ли тому, что иврит, язык существенно-семитический и родственный арабскому, гораздо более соответствует этой начавшейся исторической полосе – ближневосточной, «афразийской» полосе жизни еврейского народа? Каприз истории тут, пожалуй, не так уже случаен и капризен. «Если это и безумие, то в нем есть система», – как говорили про Гамлета окружающие.
Но приходит ли Житловскому в голову, что он в этом вопросе живет задним числом? Он все еще как будто пережевывает те отшумевшие годы и десятилетия, когда приезжавшие в Палестину пионеры впервые принимали окончательное решение: переходить ли с разных местных языков на иврит или предпочесть ему идиш? Это время давно осталось за плечами, и вопрос этот просто более не актуален. Иврит, как разговорный язык, как народный язык еврейства Палестины, это теперь простой жизненный факт; а факты – упрямая вещь, как говорил Яессах, и даже своенравию Житловского их не переупрямить.
Но, может быть, я ошибаюсь? Может быть, мои впечатления слишком случайны и односторонни? Может быть. Попробуем их проверить бесстрастными цифрами, собранными третьей, незаинтересованной стороной – цифрами произведенной английским мандатарием второй Всепалестинской переписи. Берем двухтомный CensusofPalestine, 1931. И вот тут-то и встает перед нами во весь рост некоторая особенность этой удивительной, единственной в мире страны. В ее ограниченном пространстве зарегистрировано переписью целых 60 разных разговорных языков! Из них больше половины, 34 языка, встречены как разговорные в обиходе еврейства! Ясно, что в таком положении тремя десятками языков надо пожертвовать, надо остановиться на каком-то одном, как основном, преимущественном языке, чье назначение – духовно сцементировать все эти осколки древнего и нового вавилонского столпотворения. Но почему этим основным языком быть ивриту, а не идишу, который, по Житловскому, не может не быть фактическим разговорным языком большинства? Почему? Объясняйте, как хотите. Но факт налицо: первый уже стал таковым, тогда как второй в условиях ориентального мира оказался выходцем из какого-то другого мира, в этом мире не акклиматизировавшимся.
Из 174610 евреев, давших о себе показания в анкетных листах 1931 года, 165177 обозначили своим родным языком именно иврит. Что скажет Житловский об этом факте? «Тем хуже для фактов»? Хуже или лучше, а считаться с ним надо. И надо перестать упорно называть идиш в Палестине «народным языком тамошнего крупного большинства». Знает ли Житловский, сколько евреев таким его в Палестине считают? Всего 4610 евреев, только раза в два больше, чем число евреев, материнским языком которых стал арабский (2216 человек). Так было уже в 1931 году. Теперь конъюнктура для идиша еще безнадежнее.
Факты – упрямая вещь. И всего упрямее в ряду фактов – цифры. Ориентализм Палестины берет в них свое. Из 175 тысяч палестинских евреев 1931 года 108 тысяч человек уже были палестинские граждане. Из них было 73195 «сабров», то есть «кактусов» – шутливая кличка, которою обозначают родившихся в Палестине. Житловский упорно твердит о старо-палестинском ишуве [13], считавшим иврит святым языком, но языком, который именно поэтому и не надо профанировать, спуская его в низины бытовой жизни. И не даром. Он ведь, в сущности, пытается «сублимировать» именно это отношение к ивриту палестинских дедушек: красивый и чудесный язык, говорит он, прелестями которого тем больше можно наслаждаться, чем меньше он будет языком бытовым…
Люди «первой алии», так называемые билуисты, рассказывают про себя, что по приезде они пользовались большею частью русским языком, но постепенно, по понятным морально-психологическим причинам, перешли на идиш, но и он был для них лишь «полустанком», от которого дальнейший путь лежал к ивриту. Почему же они не остановились на полустанке? Частью, вероятно, потому что он не давал должной широты общения с другими элементами еврейства. Ибо ведь в Палестине в 1931 году было значительно больше родившихся в ориентальных странах – в Сирии, Месопотамии, Аравии, Египте, Персии, Бухаре, и в самой Палестине, чем в странах идишистских по преимуществу – Польше (35,5 тыс. человек), России (27,5 тыс. человек), Латвии, Литве и Румынии (около 10 тыс. человек). Из этого меньшинства еще нужно вычесть какое-то количество людей, языком духовного развития которых был русский, польский, немецкий и тому подобные ассимилирующие языки. А затем, надо думать, потому же, почему они забросили другой свой разговорный – русский – язык: как продукт ассимиляционного процесса. А разве идиш не был пережитком такого же, только более старого, прерванного историей ассимиляционного процесса?
Х. Житловский ловит меня на словах, что иврит является языком подрастающего поколения. Ах, так? Раз, два, три – и силлогизм у него готов. Большая посылка: подрастающее поколение есть меньшинство, и небольшое меньшинство, населения. Малая посылка: иврит есть язык подрастающего поколения. Вывод: иврит есть язык меньшинства. Что и требовалось доказать: 4610 гораздо больше 167177! И Житловский патетически спрашивает, где же моя демократическая совесть, если такой малой группе (167 тысяч!) дается явно привилегированное положение перед всеми остальными (4 тысячами)? Однако не ясно, чем у Житловского демократическая совесть отличается от торопливо, белыми нитками сшитой и разлезающейся по всем швам софистики?
Вечная история «отцов и детей»… Что выводит из нее Житловский? Когда в Америке – недаром ее зовут «страной забвения родины» – «отцы» предпочитают писать, читать, ораторствовать на идише, а у себя в семье, ради детей, вынуждены переходить на англо-американский язык, когда они даже в своих идишистских газетах должны вводить для молодежи колонки на английском языке, то над этим всякий вдумчивый человек вынужден будет серьезно призадуматься. Обратное положение было бы куда благоприятнее. Ибо язык подрастающего поколения, язык нашей смены – есть язык будущего. Так вот, в Палестине иврит есть язык будущего. А даже в таком царстве идиша, как Нью-Йорк, идиш грозит превратиться в язык прошлого. А «в карете прошлого далеко не уедешь…»
Но самым сильным, заключительным аккордом в статье Житловского звучит противопоставление двух стран: Палестины и Советского Союза.
Палестина – это иврит, «язык властвующий», который «не дает идишу или отнимает у него право на существование в качестве языка». А я, поддакивающий гебраистам, становлюсь в глазах Житловского подозрительным: уж нет ли у меня задней мысли – «красоту» и «аристократичность» языка принять за Rechtstitel [14] для утверждения его господства, то есть права угнетать более холопские и менее благозвучные языки страны? Он переходит прямо к «допросу с пристрастием»: если я допускаю такую вещь в Палестине, так, может быть, я и на территориях Советского Союза не прочь на алтаре красивого и аристократического великорусского языка закласть языки народов-пасынков?
Ну, а если уж и я подозрителен по великодержавию, то какое же еще от него прибежище, если не Советский Союз, где отменена «самая сущность господствующего языка», где взят «путь действительного демократизма в вопросе о языке». И Житловский с особым, саркастическим пафосом кончает свою сатиру вопросом: «Так неужели же для Чернова сделалось трефным все, что делается в этой трефной стране»?
Дальше идти некуда. Это уж Геркулесовы столбы [15]. С моим старым другом неладно: он бредит наяву.
За два дня перед получением номера «Тога» с его статьей я был в Тель-Авиве, в доме имени Арлозорова [16], на лекции т. Рогова. Лекцию организовал Центральный Комитет «Мапай», в президиуме сидел председатель Гистадрута [17] т. Ремез и политический секретарь партии т. Бен-Аарон. Лекция, прошедшая с успехом при полном зале, была на идише. И так как обнаружилось, что собрание целиком подобралось из людей, идиш понимающих, то не было даже обычного перевода лекции на иврит, принятый Гистадрутом и партией в основу ведения всех своих собраний. Где тут мифическое «преследование идиша»?
Два дня после получения мною статьи Житловского мне был устроен прощальный вечер слушательницами и слушателями руководимого мною в последние месяцы рабочего семинара. Житловский был бы очень доволен громким успехом, доставшимся на этом вечере товарищу, прекрасно исполнившему ряд идишистских песен и сценок.
Мог бы отвести свою душу Житловский и еще кое-где, ну, вот, хотя бы и на концертах Изы Кремер, чьи идишистские и русские песенки собирают полный зал и вызывают бури одобрения.
Да и вообще, в каком смысле можно говорить о притеснении идиша в Палестине? Кем и что именно может быть против него здесь сделано? Отдельные частные организации – партии, профсоюзы, кооперативы, кибуцы, рабочие клубы – назначают иврит, а не идиш языком, на котором ведутся их заседания? Это их право. Такое же право имеют на объявление идиша языком ведения своих заседаний идишистские группы и клубы. И если действительно, как полагает Житловский, большинство еврейства Палестины думает и говорит на идише, то всеобщее, прямое, явное и равное право всех собраний суверенно решать вопрос о языке, на котором они ведутся – оно должно было бы вознести идиш над ивритом. И если доселе этого не было, то значит, истинное соотношение идиша и иврита в духовной жизни Палестинского еврейства Житловский «понимает наоборот», и ничего более.
Теперь перенесемся мыслями туда, куда приглашает нас Житловский – в Советский Союз. Он хочет, чтобы я поучился у большевиков. О да, там есть чему поучиться! Поучимся у пресловутого «Евкома», с его категорическим отвержением «культурно-национальной автономии», за которую когда-то так красноречиво ратовал Житловский, с лозунгом «проведение диктатуры пролетариата на еврейской улице» и с реквизицией в свою пользу еврейского шрифта всех типографий России. Поучимся у авторов разъяснения Нарком-
проса от 7 июня 1919 г., в котором право на родной язык в еврейских школах, независимо от желания учащихся или их родителей, ограничено правом перехода школы только на идиш, но ни в коем случае не на иврит. Поучимся у авторов постановления Наркомпроса от 30 августа того же года, объявивших иврит «иностранным языком», вычеркнувших его из списка «языков национальных меньшинств» и декретировавших «немедленное прекращение в школах первой ступени преподавания на языке иврио». Поучимся у руководителей украинского «комфербанда», конференция которого в июне 1919 года заявила об «отрезвлении от иллюзий национальной автономии во всех его формах» и потребовала «декрета, которым была бы остановлена всякая деятельность сионистской партии на экономическом, политическом и культурном поприще». Поучимся у авторов меморандума 4 июля, добившихся «срочной ликвидации» не только сионистской партии, но и «всех культурных, профессиональных и экономических организаций, за которыми она скрывается». Поучимся у тех, кто конфисковал все капиталы «обществ помощи пострадавшим от погромов», Тарбута [18], Макаби [19], Хахамей Израэль [20], Гамишбат-Гаиври, Татхиа, сионистских издательств, красного Моген-Давида, Эзра и даже «погребального братства» (ldn-knigi; Хевра Кадиша). Поучимся у тех, кто отбирал у членов этих обществ подписку с обязательством не возобновлять соответственной деятельности ни явно, ни тайно, ни прямо, ни косвенно… Поучимся, наконец, у тех, кто заявил, что сопротивляющиеся этим распоряжениям сионистские и подобные им организации «должны быть поставлены вне закона»…
И после всего этого у Житловского повернулась рука написать о практике Советского Союза: «Это ведь и есть путь действительного демократизма в вопросе о языке».
И Житловский еще спрашивает: «Так неужели же для Чернова делается трефным все, что делается в этой трефной стране»? Нет. Не все. Хотя бы уже потому не все, что ради легчайшей победы большевики заблагорассудили выбросить за борт многое, что было их исконной духовной собственностью, и широкой рукой сделать полезные для успеха позаимствования из нашей эсеровской программы. Но пусть Житловский ответит мне также прямо на мой вопрос: «С каких пор он так тщательно ищет сучка в глазу палестинской общественности, и не видит бревна в глазу большевистской государственности, там – отцеживает комара, а здесь – проглатывает верблюда; с каких пор для него в одном месте и мнимые, воображаемые насилия – трефные, а в другом и самые подлинные, явные, грубейшие насилия – кошерные?»
Примечания
1. Житловский Хаим Осипович (1865-1943) – политический деятель, публицист, писатель и общественный деятель, сторонник превращения идиша в литературный язык евреев. В 1880-х гг. – народник, с 1887 г. – в эмиграции. Один из создателей партии эсеров и Социалистической еврейской рабочей партии (СЕРП). С 1907 г. – в США.
2. Гебраист – сторонник внедрения иврита в повседневную жизнь.
3. Романов Пантелеймон Сергеевич (1884-1938) – русский писатель, автор лирико-психологических и сатирических повестей и рассказов о советской действительности 1920-х гг. Был репрессирован.
4. Эсперанто – самый распространенный из искусственных языков. Создан в 1887 г. варшавским врачом Л. Заменгофом.
5. Брайнин Рувим – гебраист, литературный критик; один из создателей союза «Ibria», сделавшего своей целью превратить иврит в разговорный язык.
6. Ахад Гаам (Гинцберг Ушер Исаевич, 1856-?) – еврейский публицист-мыслитель, оказал большое влияние на духовные, культурные течения российского еврейства, в конце XIX – начале XX в. борец за национальное духовное возрождение.
7. Бялик Хаим Нахман (1873-1934) – еврейский поэт (М. Горький назвал его «почти гениальным поэтом»), выдающийся прозаик, фольклорист, с 1924 г. жил в Палестине. Новатор поэтического языка, писал в основном на иврите.
8. Вандервельде Эмиль (1866-1938) – бельгийский социалист, с 1900 г. – председатель Международного социалистического бюро II Интернационала, с 1924 г. являлся профессором политэкономии Брюссельского университета.
9. Поале-сионисты (рабочие Сиона) – представители еврейской социал-демократической рабочей партии «Поалей Цион», призывавшей к массовой эмиграции в Эрец Израэль. Возникла в России в 1900 г. в Екатеринославле.
10. Мапатисты – представители левой еврейской сионистской рабочей партии в Палестине.
11. Сефард – евреи с Востока.
12. Усышкин Михаил Моисеевич (1863-1941) – инженер-технолог, общественный деятель, один из ближайших сотрудников Герцля при созыве 1-го Сионистского конгресса в Базеле (1897 г.).
13. Ишува – еврейскоепоселение-школа.
14. Rechtstitel – юридическое основание.
15. Геркулесовы столбы – древнее название Гибралтарского пролива.
16. Арлозоров (1899-1933) – соучредитель партии ха-Поэль ха-Цаир (1918 г.), выражавшей интересы еврейской интеллигенции. В 1926 г. избран еврейским представителем в Лиге Наций. Несмотря на его возражения Гистадрут слился с партией Ахдут ха-Авода, в результате чего образовалась партия Мапаи. Сторонник сотрудничества с Британской администрацией в плане решения арабского вопроса. Убит в июне 1933 г.
17. Гистадрут – еврейская Всеобщая рабочая федерация, первоначально – левая партия, сегодня – профсоюз.
18. Тарбут – общество «Культура», готовившее учителей и воспитателей детских садов.
19. Макаби – еврейская спортивная организация для самообороны.
20. Хахамим Израэль – мудрецы Израиля.
[1] Государственный архив Российской федерации (ГАРФ). Ф. Р-5847. Оп.2. Д.120. Л.47.