…Для понимания феномена украинских добровольческих формирований в рамках АТО, о которых в основном в дальнейшем и пойдет речь, важно учитывать контекст. В ходе событий в Крыму украинские военные ни психологически, ни логистически оказались не готовы противостоять оккупации полуострова. Центральное руководство в Киеве, как военное, так и гражданское, выглядело нерешительным и растерянным. Понимание неспособности молодой демократической власти эффективно противодействовать агрессии в Крыму и на востоке страны заставляло активных сторонников украинской независимости, территориальной целостности и государственного суверенитета самостоятельно искать возможность защитить родину. Уровень общественной мобилизации был высоким. После опыта, полученного участниками протестного движения за месяцы Революции достоинства, у десятков тысяч активистов значительно снизился психологический порог готовности к экстремальным ситуациям. В ходе все более жестоких столкновений с милицией и «титушками» у значительного количества людей постепенно, шаг за шагом, вырабатывалась толерантность к насилию. Участие в вооруженном конфликте уже не казалось чем-то невозможным и недопустимым. Наоборот, многим активистам после шокирующего, но и способствующего постоянному повышению уровня адреналина зимнего силового противостояния было трудно возвращаться в «обычную», «гражданскую» жизнь. Наконец, в условиях дефицита достоверной информации из оккупированных регионов и отсутствия понимания процессов во всей полноте в первые недели противостояния с вооруженными «сепаратистами» многие активисты вряд ли понимали масштаб и характер начинавшейся войны. (Здесь и далее я употребляю термин «сепаратизм» в кавычках, поскольку он не отражает реальных задач выступивших против украинского правительства местных активистов. Их целью было (и является) вовсе не достижение независимости, а присоединение к России. Они рассчитывали на быструю аннексию по крымскому образцу и считали, что для этого нужно только дать России повод. Тем более сложно назвать сепаратистами боевиков, приехавших из России).
Украинским правым радикалам подобная реакция на разворачивавшуюся агрессию была присуща в большей степени, чем прочим «среднестатистическим» участникам Майдана. Во-первых, из-за психологической склонности к насилию, поведенческих стереотипов, предшествующей деятельности (даже не обязательно политической – например, в рамках футбольного фанатского движения) и приобретенных в рамках организаций навыков индивидуального и группового действия им еще в большей степени, чем другим активистам, было легко выйти на следующий уровень участия в силовом противостоянии. Во-вторых, в силу националистической идеологии, разумеется, для них в большей степени, чем для других, важна и значима проблематика независимости и территориальной целостности. Наконец, и до Майдана многие праворадикальные организации имели свои парамилитарные структуры или сами по характеру деятельности скорее были военно-спортивными клубами, чем политическими движениями. Все эти факторы делали естественным активное участие членов ультранационалистических организаций и отдельных праворадикальных активистов сначала в силовом противостоянии пророссийским и «сепаратистским» выступлениям на «личном» уровне в своих городах, а потом и в АТО. Многие из них пользовались любой возможностью скорее отправиться на фронт, и не особенно обращали внимание на то, в каком конкретно подразделении будут служить. Но некоторые организации инициировали создание собственных добровольческих вооруженных формирований.
Существовало три основные возможности для формирования подобных военных частей: ранее никогда не развертывавшиеся, но теоретически предусмотренные украинским законодательством батальоны территориальной обороны (БТО) в подчинении Министерства обороны, Национальная гвардия, сформированная в результате реформы внутренних войск, в подчинении Министерства внутренних дел, и батальоны специального назначения МВД.
Большая часть активистов бывшей Самообороны Майдана, решивших участвовать в защите Украины от агрессии, влились в состав Нацгвардии. Процесс ее формирования весной 2014 г. курировал Андрей Парубий, на тот момент – секретарь Совета национальной безопасности и обороны, во время зимней кампании протестов создавший Самооборону. Хотя во многих русскоязычных СМИ бойцы Нацгвардии описывались как ультранационалисты, в целом какая-то конкретная политическая идеология, помимо украинского патриотизма, понимаемого весьма широко, не была присуща участникам этой структуры.
Праворадикальные активисты активнее шли в БТО, формировавшиеся быстрее подразделений Национальной гвардии. Для многих из них было не важно, в какие именно части идти служить – важнее был сам участия в борьбе против агрессии, и как можно скорее. Cоздание собственных подразделений позволяло политическим группам сохранить относительную автономность, воевать уже сложившимся коллективом, использовать гражданские структуры в тылу для сбора средств и снабжения отряда, наконец, зарабатывать себе репутацию.
Некоторые группы, сумевшие наладить рабочий контакт с руководством МВД, создали собственные милицейские формирования. Этот вариант, пожалуй, оказался наиболее дальновидным и практичным.
Многие добровольческие подразделения «легализовались» постфактум, «задним числом», уже после того, как начинали силовое противодействие пророссийскому «сепаратистскому движению» по собственной инициативе на свой страх и риск. Дольше всего затянулась легализация ДУК ПС.
В завершение разговора о добровольческих формированиях с украинской стороны конфликта, следует отметить, что они не сыграли сколько-нибудь существенной роли в ходе боевых действий. Хотя средства массовой информации и социальные медиа акцентировали внимание на победах (или, наоборот, трагедиях) именно «батальонов», основная тяжесть войны, разумеется, легла на плечи регулярной армии. Эта оговорка, которая выглядит артикуляцией очевидной банальности, необходима, поскольку, с разными целями, и с российской, и с украинской сторон конфликта роль добровольцев в АТО сильно преувеличивалась.
Действительно, этого нельзя не признать, сам факт формирования боеспособных подразделений на добровольной основе имел определенный эффект в первые недели противостояния. Вооруженные силы и правоохранительный аппарат государства начинали что-то предпринимать крайне медленно. Для офицеров, многие из которых прошли еще советскую армию, существовала психологическая проблема – стрелять в «русских». Активная наступательная стратегия «батальонов», инициатива и самоотверженность, с которой сражались вчерашние менеджеры, бизнесмены и студенты, «заражала» солдат. Пример добровольцев воодушевлял. Быстро происходила героизация взявших в руки оружие для защиты отечества бывших «гражданских». Личные связи журналистов с ушедшими на фронт активистами и необходимость сбора средств на экипировку обеспечивали активную косвенную рекламу БТО в украинских СМИ. Более того, по неофициальной информации руководство МВД не только вполне сознательно использовало пример добровольческих батальонов в пропаганде, но и выбирало, каким именно формированием обеспечивать наиболее пристальное внимание и широкую рекламу. Российская же пропаганда акцентировала внимание на «батальонах» (и нацгвардии) потому, что их бойцов в целом можно было представить сознательными украинскими националистами, устремившимися на восток страны для усмирения «русскоязычного населения». Украинская армия, согласно многочисленным материалам российских СМИ, особенно в первые месяцы противостояния, воевать якобы не хотела, а призывники массово уклонялись от мобилизации. Образ «бандеровцев» к тому же объяснял, почему страдающий от действий «киевской хунты» украинский народ оказывает столь упорное сопротивление «братской помощи». В этой пропагандистской реальности, с украинской стороны якобы по-настоящему воевали только «каратели», которых «хунта» была вынуждена даже использовать в качестве чего-то вроде заградотрядов для всей остальной армии.
К отдельным ультраправым формированиям, участвующим в антитеррористической операции, можно отнести, в первую очередь, батальон МВД «Азов», Добровольческий украинский корпус «Правый сектор», «Киев-2», Батальон ОУН (Сводный батальон территориальной обороны города Нежина), Батальон УНСО (131-й отдельный разведывательный батальон в составе Вооруженных сил), «Сечь», «Карпатская сечь», «Легион Свободы», «Сокол». Кроме того, национал-радикалы в индивидуальном порядке составляли заметную часть личного состава БТО «Айдар», «Донбасс», «Шахтарск» и «Торнадо», а также некоторых подразделений Национальной гвардии.
Утверждение, что правые радикалы создавали собственные вооруженные формирования, не должно вводить нас в заблуждение: бойцы с партийным стажем даже в них составляли незначительное меньшинство. Вокруг «ядра» лидеров и активистов организаций со «стажем» формировался более широкий круг сочувствующих националистической идеологии «неофитов», привлеченных решительной риторикой ультраправых еще на Майдане. Наконец, третий, еще более массовый круг поддержки сформировали те, кто в рамках зимней кампании гражданского протеста действовал самостоятельно или участвовал в других группах, не имевших артикулированной националистической идеологии, от Самообороны Майдана и Автомайдана до санитарно-медицинских и прочих совершенно «мирных» волонтерских инициатив. Однако на фоне российской оккупации Крыма и активизации пророссийского «сепаратизма» в других регионах, с одной стороны, и явной неспособности ли неготовности власти к решительным действиям, эти люди увидели именно в ультраправых возможность участвовать в практической борьбе за украинскую независимость, территориальную целостность и государственный суверенитет. Они вовсе не придерживались ультраправых взглядов. «Азов» или ДУК «ПС» был для них просто возможностью бороться за свою страну наиболее, на их взгляд, эффективным способом. Кто-то из них в процессе общения с однополчанами был индоктринирован националистической идеологией, однако многие сохранили свое мировоззрение. Эта ситуация заставляет задаться вопросом, на который у исследователей нет однозначного ответа – насколько личный состав добровольческих формирований, созданных ультраправыми или находящихся под их командованием или влиянием, придерживается ультраправой идеологии? Многочисленные свидетельства позволяют как минимум осторожно утверждать, что квалификация этих подразделений как «ультраправых» в целом явно не соответствует действительности.
С другой стороны линии фронта доля добровольцев была значительно выше (чем, в частности, объясняются и более высокий, насколько представляется возможным судить, процент потерь в ходе военных действий). С самого начала действия вооруженных российских разведывательно-диверсионных групп прикрывались массовыми акциями местных противников украинской власти, в том числе – из числа активистов местных пророссийских организаций. Однако группы, инициировавшие конфликт и впоследствии показавшие себя наиболее боеспособными, состояли из бойцов российской армии и «добровольцев». Последние частично были завербованы из отставных военных специалистов по каналам военкоматов, ассоциаций ветеранов Афганистана и локальных конфликтов, и иных подобных государственных и полугосударственных структур. В контексте заявленной темы участие российской армии в конфликте интересует нас в меньшей степени. Чуть позже на Донбасс из России пошел поток менее профессиональных добровольцев. Активная пропаганда в СМИ, в том числе государственных, героизировала участников войны против Украины и практически открыто агитировала отправиться «защищать права русских на Донбассе» и воевать с «бандеровцами». Многие политические организации и общественные движения ультраправой ориентации отправляли своих активистов на Донбасс, сформировали логистические цепочки по вербовке и переброске через границу добровольцев, активно занимались сбором средств для «ополченцев», как в России называют участников пророссийских незаконных вооруженных формирований.
С перечислением русских ультраправых организаций, участвующих в агрессии на Донбассе, ситуация обстоит сложнее в силу особенностей российских политических реалий и информационных стратегий «сепаратистов» на Донбассе. Среди получивших наибольшую известность групп, организованно занимавшихся отправкой добровольцев и формировавших свои отряды, можно упомянуть откровенно неонацистское движение Русское национальное единство (РНЕ), национал-большевистскую партию «Другая Россия», различные молодежные субкультурные группы и полугосударственное парамилитарное неоказачье движение. Казаки были самой многочисленной организованной группой, но среди них были как сознательные индоктринированные правые радикалы (включая неонацистов), так и слабополитизированные ранее участники казачьих войсковых обществ.
РНЕ сформировало собственные отряды с самого начала войны. Специально для участия в конфликте на Донбассе это движение стало использовать на шевронах модифицированный вариант эмблемы, убрав из нее всегда присутствовавшую там модифицированную свастику. Другие российские неонацистские группы оказались не столь щепетильны. Восьмилучевая скругленная неоязыческая свастика-«коловрат» присутствовала на эмблемах сформированных из российских неонацистов диверсионно-штурмовым разведывательным групп «Русичи» и «Ратибор» в составе Группы быстрого реагирования «Бэтмен», и батальона «Сварожичи» в составе бригады «Оплот». Немало местных и российских праворадикалов, в частности, из РНЕ, вошли в Русскую православную армию, сначала действовавшую самостоятельную, а позже влившуюся в бригаду «Оплот».
Хотя удельный вес украинских национал-радикалов, защищающих независимость, национальный суверенитет и территориальную целостность страны, в масштабе совокупности вооруженных сил, принимавших участие в АТО, был незначительным, именно с такими группами, как «Азов» или «Правый сектор» в первую очередь ассоциируется в русскоязычном информационном пространстве словосочетание «фашисты на Донбассе».
Отчасти это можно объяснить наличием в Украине независимой прессы и гражданского общества, которые поднимают острые проблемы и активно критикуют как действия власти, так и негативные тенденции в социуме. В СМИ и на экспертных площадках активно обсуждался вопрос о том, какую опасность для молодой украинской демократии представляет усиление правоэкстремистских групп и общественная легитимация авторитарного ультранационалистического дискурса в свете конфликта.
В значительной степени, разумеется, осведомленность общественности в первую очередь именно об «украинских фашистах на Донбассе» связана также с воздействием российской пропагандисткой машины, для которой эта тема стала одной из наиболее важных.
Представители национал-радикальных группировок сыграли значительно большую роль на российской стороне конфликта, чем на украинской, особенно в первые месяцы конфликта. Сложно сказать, насколько их роль была решающей, но в любом случае, она была заметной. Полагаю, что АТО шла примерно теми же темпами и без участия «Азова» и ДУК «ПС». «Сепаратистский» же мятеж на Донбассе, инициированный Кремлем, вряд ли развивался по тому же сценарию, если б в его реализации не участвовали русские ультранационалисты.
Однако чем дальше, тем меньшую роль играли русские правые радикалы на Донбассе. Параллельно с институализацией квази-государственных структур Донецкой и Луганской народных республик (ДНР и ЛНР) на территории оккупированных Россией районов Донецкой и Луганской областей нужда в русских национал-радикалах отпала.
С помощью российских специалистов «сепаратисты» стали формировать более-менее управляемые вооруженные силы. Российская армия своим практически открытым вмешательством в ход боевых действий гарантировала выживание марионеточных режимов в случае новых военных успехов Украины. Впрочем, Киев с августа 2014 г. не демонстрировал реальных намерений взять оккупированную территорию под свой контроль силовыми методами. Фронт, являющийся де-факто границей «сепаратистских» образований, стабилизировался, и руководство марионеточных режимов могло спокойно заняться монополизацией собственной власти и консервацией сложившегося положения.
К осени 2015 г. наиболее радикальные российские группировки перестали играть сколько-нибудь значительную самостоятельную роль на территории, контролируемой «сепаратистами». Другое дело, что идеология русского имперского (а отчасти и этнического) национализма и православного фундаментализма в значительной степени сформировала квази-государственную идеологию ДНР и ЛНР.
Однако правоконсервативный и ксенофобский характер идеологии марионеточных режимов ДНР и ЛНР, установленных российскими агрессорами на территории оккупированных районов Донецкой и Луганской областей, заслуживает отдельного анализа.
На фото, сверху вниз: присяга бойцов «Азова»; бойцы «Правого сектора»; бывший активист «Черной сотни» собирается на Киев; боевики Русского национального единства во главе с сыном «вождя» Петром Баркашовым собираются на Львов.
Vyacheslav A. Likhachev
Бр… Що за бред)))