Переполох в Зуе
08/20/2010 | Ночной дозор
В лето 1829 в окрестностях русского казарменного поселения нового строя, Зуя прозываемого, весело стучали молоты, клинья вбивались промеж бревнами, а поокруг всего того отрадного кипения и старания похаживал штабс-капитан инфантерии Бардовский Артемий Никитич и радостно покуривал сигару. Время от времени останавливаясь и опершись при том на трость, он подавал работникам команды, а особо нерадивым грозил всыпать шпицрутенов.
Бардовскому было от чего принимать в строительном действе столь живое участие: личным повелением штер-кригкомиссара было велено выстроить в ближайшее время по всему Симферопольскому уезду отдельные жилые дома для обер-офицеров чином не ниже штабс-капитана. Бардовский думал уж всю жизнь доживать в казенных бараках, но здесь приключился такой случай, что совершенно менял его положение.
Имея собственную квартиру, боевой офицер пехоты, бывавший в трех кампаниях и навсегда раненный в ногу, мог уж, в самом деле, и подумать наконец о женитьбе. Мысли эти были приятны и сладостны: штабс-капитан давно уж не видел ничего, кроме опостылевшей ему порядком роты, а о последних амурных приключениях вспоминал, как о далеком прошлом, еще до Тифлисской кампании.
Правда, здесь же и в сей же час услужливое воображение нарисовало ему, а память напомнила, что более года он исподтишка заглядывался на одну местную гречанку, отец которой жил неподалеку и владел мельницей; сватать ее до счастливого приказа не приходило Бардовскому и в голову, но сейчас словно бы все старые и потаенные мысли ожили одновременно и предъявляли внутреннему взору самые сладостные картины.
Едва возникнув, чудесные мечты и развеялись от обидной прозаической детали, которую, как сообразил он позже, глаза его машинально наблюдали уже не первую минуту: совсем юный кантонист, невидимый, как он воображал, остальными работниками, сперва присел, а потом и вовсе разлегся на досках, укрытый от других, ничего не подозревающих, товарищей складом бревен. Юнец уж даже смежил было очи, видимо, сбираясь даже поспать, но тут его и застал карающий окрик штабс-капитана, враз очнувшегося от своих грез.
Дело было решено в считанные минуты: двое гренадеров стащили наглеца с его укрытия, поволокли за почтовую дорогу и, как велел им Бардовский, принялись избивать юнца, дабы научить его воинской чести. Крики доносились долго, кантонисты перепугано начали делать работу еще старательней, чем дотоле, слыша муки своего сотоварища.
Полчаса спустя гренадеры принесли того уже на руках. Смущенно скалясь в рыжие усы, высокий солдат заявил, что вместе с напарником малость переусердствовал. От побитого исходил запах крови, коей он был покрыт почти полностью по всему телу. Казалось, целы остались только глаза.
Штабс-капитан встревожился, как бы это происшествие не стало предметом доноса подпоручика Балабанова, коего он давно уж подозревал в писании жалоб по разным инстанциям, но поймать на деле не смог; сегодня поручик был с наказом в Акмечети и собирался заночевать там, а значило, что от его козней было еще спасительных два дня: зная пламенную натуру Балабанова, Бардовский не сумневался, что тот и второй день отгуляет, дабы после приехать в роту и хвастаться свежими шрамами и побасенками об амурных викториях.
Посему был вызван лекарь Тиссен, который, однако же, пришел в ужас от состояния кантониста и посоветовал лучше сразу звать священника. В переполохе, который все нарастал и это совсем штабс-капитану не нравилось, вспомнилось некстати, что полумертвый кантонист – еврей, и сыскать ему душеприказчика в сей дыре будет совсем не просто.
Все же немец оказал помирающему некоторую помощь, после чего, на всякий случай уже обмытого и одетого вопреки обыкновению во все чистое, его старательно поклали в сени у входа в конюшни. Штабс-капитан, проклиная все на свете, поплелся в местный кабак «Екатерининская миля», что напротив строящейся почтовой станции содержал единоверец кантониста, мещанин Коботан. В глубине души Бардовский надеялся, что умный колыбашник подскажет ему что-то дельное.
Войдя, штабс-капитан уселся за один из многих свободных столов и гаркнул, чтоб ему живо принесли белого траминера, втайне рассчитывая, что Коботан узнает его по голосу и лично спустится принести бутылку. Так оно и случилось. Раскупорив и пригубив золотистый напиток, Бардовский для вежливости поинтересовался, какова жизнь у трактирщика, а потом, не дослушав, тут же и вывалил ему всю свою сегодняшнюю оказию, простодушно потребовав от него мудрого и спасительного решения.
В «Миле» было очень мало народу, и все слышали его рассказ (к тому же, штабс-капитан не думал снижать голоса, оный произнося). При первых признаках его появления двое кадетов и один прапорщик поспешили удалиться, а оставшиеся прекратили все разговоры и сидели в гробовом молчании, выслушивая каждое слово. Компания греков, среди которых Бардовский потом уже с тоской различил мельника, коего представлял сегодня по полудни своим тестем, курила трубки и таращилась на него, не таясь, на протяжении всего разговора. Странного вида человек, закутанный по-арабски во все черное, потягивал кальян и смотрел прямо ему над головой, но, конечно же, тоже уловил каждую фразу.
Коботан высказал ему слова сочувствия, однако же и из помощи сообразил только, где на завтра раздобыть ребе Ишмаеля, гостящего в соседнем почти селении. Постепенно смиряясь с неизбежным, Бардовский встал уже было из-за стола и чуть было не вышел, лишь на миг почему-то замешкавшись у выходной вывески «До скорого приятного свидания!», показавшейся ему теперь почему-то зловещей.
Но вдруг почувствовал на своем плече чью-то крепкую ладонь, и обернувшись, увидал стоящего над собой (настолько тот был высок) незнакомца в черном, того самого, что молчал и тянул кальян.
- Я Баксы, - сказал он, думая, что тем изъяснил предмет обращения.
Тишина в «Миле» стала просто леденящей, и все взоры перевелись на этого Баксы. Похоже было, что все, кроме Бардовского, потрясены этой фразой, смысла которой он один и не понял.
(окончание следует)
Бардовскому было от чего принимать в строительном действе столь живое участие: личным повелением штер-кригкомиссара было велено выстроить в ближайшее время по всему Симферопольскому уезду отдельные жилые дома для обер-офицеров чином не ниже штабс-капитана. Бардовский думал уж всю жизнь доживать в казенных бараках, но здесь приключился такой случай, что совершенно менял его положение.
Имея собственную квартиру, боевой офицер пехоты, бывавший в трех кампаниях и навсегда раненный в ногу, мог уж, в самом деле, и подумать наконец о женитьбе. Мысли эти были приятны и сладостны: штабс-капитан давно уж не видел ничего, кроме опостылевшей ему порядком роты, а о последних амурных приключениях вспоминал, как о далеком прошлом, еще до Тифлисской кампании.
Правда, здесь же и в сей же час услужливое воображение нарисовало ему, а память напомнила, что более года он исподтишка заглядывался на одну местную гречанку, отец которой жил неподалеку и владел мельницей; сватать ее до счастливого приказа не приходило Бардовскому и в голову, но сейчас словно бы все старые и потаенные мысли ожили одновременно и предъявляли внутреннему взору самые сладостные картины.
Едва возникнув, чудесные мечты и развеялись от обидной прозаической детали, которую, как сообразил он позже, глаза его машинально наблюдали уже не первую минуту: совсем юный кантонист, невидимый, как он воображал, остальными работниками, сперва присел, а потом и вовсе разлегся на досках, укрытый от других, ничего не подозревающих, товарищей складом бревен. Юнец уж даже смежил было очи, видимо, сбираясь даже поспать, но тут его и застал карающий окрик штабс-капитана, враз очнувшегося от своих грез.
Дело было решено в считанные минуты: двое гренадеров стащили наглеца с его укрытия, поволокли за почтовую дорогу и, как велел им Бардовский, принялись избивать юнца, дабы научить его воинской чести. Крики доносились долго, кантонисты перепугано начали делать работу еще старательней, чем дотоле, слыша муки своего сотоварища.
Полчаса спустя гренадеры принесли того уже на руках. Смущенно скалясь в рыжие усы, высокий солдат заявил, что вместе с напарником малость переусердствовал. От побитого исходил запах крови, коей он был покрыт почти полностью по всему телу. Казалось, целы остались только глаза.
Штабс-капитан встревожился, как бы это происшествие не стало предметом доноса подпоручика Балабанова, коего он давно уж подозревал в писании жалоб по разным инстанциям, но поймать на деле не смог; сегодня поручик был с наказом в Акмечети и собирался заночевать там, а значило, что от его козней было еще спасительных два дня: зная пламенную натуру Балабанова, Бардовский не сумневался, что тот и второй день отгуляет, дабы после приехать в роту и хвастаться свежими шрамами и побасенками об амурных викториях.
Посему был вызван лекарь Тиссен, который, однако же, пришел в ужас от состояния кантониста и посоветовал лучше сразу звать священника. В переполохе, который все нарастал и это совсем штабс-капитану не нравилось, вспомнилось некстати, что полумертвый кантонист – еврей, и сыскать ему душеприказчика в сей дыре будет совсем не просто.
Все же немец оказал помирающему некоторую помощь, после чего, на всякий случай уже обмытого и одетого вопреки обыкновению во все чистое, его старательно поклали в сени у входа в конюшни. Штабс-капитан, проклиная все на свете, поплелся в местный кабак «Екатерининская миля», что напротив строящейся почтовой станции содержал единоверец кантониста, мещанин Коботан. В глубине души Бардовский надеялся, что умный колыбашник подскажет ему что-то дельное.
Войдя, штабс-капитан уселся за один из многих свободных столов и гаркнул, чтоб ему живо принесли белого траминера, втайне рассчитывая, что Коботан узнает его по голосу и лично спустится принести бутылку. Так оно и случилось. Раскупорив и пригубив золотистый напиток, Бардовский для вежливости поинтересовался, какова жизнь у трактирщика, а потом, не дослушав, тут же и вывалил ему всю свою сегодняшнюю оказию, простодушно потребовав от него мудрого и спасительного решения.
В «Миле» было очень мало народу, и все слышали его рассказ (к тому же, штабс-капитан не думал снижать голоса, оный произнося). При первых признаках его появления двое кадетов и один прапорщик поспешили удалиться, а оставшиеся прекратили все разговоры и сидели в гробовом молчании, выслушивая каждое слово. Компания греков, среди которых Бардовский потом уже с тоской различил мельника, коего представлял сегодня по полудни своим тестем, курила трубки и таращилась на него, не таясь, на протяжении всего разговора. Странного вида человек, закутанный по-арабски во все черное, потягивал кальян и смотрел прямо ему над головой, но, конечно же, тоже уловил каждую фразу.
Коботан высказал ему слова сочувствия, однако же и из помощи сообразил только, где на завтра раздобыть ребе Ишмаеля, гостящего в соседнем почти селении. Постепенно смиряясь с неизбежным, Бардовский встал уже было из-за стола и чуть было не вышел, лишь на миг почему-то замешкавшись у выходной вывески «До скорого приятного свидания!», показавшейся ему теперь почему-то зловещей.
Но вдруг почувствовал на своем плече чью-то крепкую ладонь, и обернувшись, увидал стоящего над собой (настолько тот был высок) незнакомца в черном, того самого, что молчал и тянул кальян.
- Я Баксы, - сказал он, думая, что тем изъяснил предмет обращения.
Тишина в «Миле» стала просто леденящей, и все взоры перевелись на этого Баксы. Похоже было, что все, кроме Бардовского, потрясены этой фразой, смысла которой он один и не понял.
(окончание следует)
Відповіді
2010.08.20 | Ночной дозор
Переполох в Зуе (окончание)
Коботан подбежал к ним и услужливо залопотал, что, дескать, сие есть удача небывалая, потому как несказавшийся гость оказался народным ногайским лекарем. Их называют баксы, и они, по слухам, владеют чудесными тайнами исцеления, даже как раз уже почти умирающих.Штабс-капитан подивился, насколько фортуна переменчива, что уж который раз за неполный день оборотилась к нему то одним, то другим профилем. Не зная, как вести себя с Баксы, он радостно протянул ему руку и сказал:
- Мне послал вас, видимо, сам Господь.
- Скорее, судьба, - отвечал тот, принимая рукопожатие. Больше он не проронил ни слова, пока шел вслед за подвыпившим и враз повеселевшим штабс-капитаном до казарм.
Осмотрев больного, Баксы спросил его имя, и тот назвался Йоселем.
- Духов надо из тела изгнать, - сказал Баксы и снова надолго замолчал.
Порывшись в небольшом рюкзаке, неизвестно как скрывавшемся в полах его просторного платья, он достал сухую лошадиную кость из лопатки. На вопрос любопытного лекаря Тиссена, откуда он взял это, ответствовал, что нашел ее в степи. Велел принести кусок железа, что было немедленно исполнено. Развел огонь, положил туда и лопатку, и осколок. Пока они обжигались, издавая неповторимые звуки и запахи, он, сидя на земле, качался всем корпусом и пел непонятные песни до тех пор, пока изо рта у него не пошла голубая пена.
Когда железо накалилось докрасна, Баксы, к изумлению всей собравшейся компании, приложил его к своему языку, так что язык его даже зашипел. Потом он ножом разрезал себе кончик языка и кровью своей капнул на раскалённое железо. При этом гарнизонная дама, находившаяся уже несколько минут в обществе, охнула и схватила себя за грудь.
Баксы невозмутимо взял обожженную кость, долго глядел на нее, и все начали думать, что он снова впадает в транс. Внезапно он очнулся, взял оселок и истолок лопату в порошок, насыпал в чашу с водой, прибавил туда соли и все это размешал железным осколком.
Пока все это происходило, Йосель, про которого все от удивления даже забыли, приподнялся со своего лежака и все увидели, что он уже может сидеть.
Баксы велел вывести больного на двор, сначала давал ему нюхать жжоную шерсть, а в заключении всего взял свою смесь из чашки в рот, и прыская этой жидкостью на раскалённое железо, дул паром на больного. Потом он бросил чашку с водой в одну сторону, а железо в другую, и неожиданно объявил, что лечение окончено, но, что, если оно не поможет, он придёт в другой раз.
При этих словах Йосель, которого уже никто не поддерживал, рухнул наземь, все засуетились вокруг него и вскоре заметили, что тот заснул глубоким сном, да еще и счастливо улыбается разбитыми губами.
Немец Тиссен произнес краткую речь, в которой упоминались: животный магнетизм, отсталость иных методов западной науки от ея восточных вариаций, вера в жизненные силы, тайные эзотерические учения дервишей, а также скорые планы немецкой академии все это открыть, выучить и применять в лечебных салонах. Бардовский прикрикнул на радостях на Коботана, дабы тот нес ведро бутылок во льду, а тот заверил, что сегодня уже вина почти нет, и они вместе послали корнета в Кадыкой на лошадях. Пока же денщик принес ящик портвейна и шероховатые фужеры, из которых все присутствующие отведали грубоватого вина. Грек, к дочке которого уж точно теперь вознамерился свататься штабс-капитан, рассказал, что влево от почтовой дороги растут его виноградники, из коих он мечтает к третьему году вывести нежнейший сорт вина и назвать его «виктория». Как-то незаметно обнаружилось, что в компании уже не меньше трех десятков душ, включая и гарнизонных барышень в полном составе. К вящей радости Бардовского, Леонтия, которую он мысленно сватал, пришла узнать, что с отцом, да так в казарме и осталась. Солдатам тоже разлили вина, купец из Ялты, неизвестно что здесь делавший, откуда-то достал еще один ящик, и были распакованы новые бутылки.
Над безмятежно спящим Йоселем скоро гремели песни гусарского полка, вперемешку с греческими и татарскими, Коботан рассказывал щемящие сердце от смеха еврейские анекдоты, а дамы заводили флирт с краснеющими унтер-офицерами из дворян. Тиссен несколько раз трогал больного и сообщал, что у того стал хорошим пульс, спала горячка, но никто его особенно не слушал.
Поутру многие лежали прямо в сенях, причем рыжий гренадер почти что обнимал Йоселя, которого избил накануне, и громко храпел; по углам конюшен тут и там были слышны звуки, выдававшие ближайшее знакомство барышень с кавалерами.
Подняв голову, несчастный кантонист обнаружил себя, в общем смысле, здоровым, из непривычных ощущений было лишь сильное жжение в языке. Он встал, стряхнув с плеча гренадера, и, пошатываясь, побрел к солнечному свету, несколько раз обойдя полуголые парочки, спящие или, наоборот, самозабвенно занимавшиеся друг другом. Равнодушно скользнул взглядом мимо сцены, разыгрывающейся у казарменной башни промежду штабс-капитаном и гречанкой.
В голове у него будто звучал голос, который звал его прочь, но при том – в совершенно определенное место. Пройдя полмили, он дошел до дубравы напротив трактира, свернул с дороги в овраг, и только тогда остановился, когда раздвинул ветви последнего древа и увидал там своего спасителя и исцелителя. Тот явно ждал Йоселя.
- Пора прощаться, - сказал высокий человек, тщательно привязывая тюк к лошади, уже навьюченной по самый верх ее возможностей. Йосель машинально отметил себе, что лошадь штабс-капитанская, из той конюшни, где он вчера лежал при смерти.
- Меня зовут Алим. Если не слышал, кто я таков, скоро услышишь. Пока же вот что: могу тебя доставить в безопасное место, дам тебе паспорт, и заживешь другой жизнью. Хочешь, греком те сделаю, хочешь – русским. Тебя больше не найдут, я позабочусь.
Йосель молчал, совершенно опешив, и наблюдал, как в мешки складывается валяющееся по поляне добро – золото, ассигнации, богатая одежда, военная форма, изделия редкой работы.
- Дам тебе часть этого, на первый год как раз хватит, - кивнул Алим на вещи. – Помогай.
Они вместе собрали поклажу, потом, наученный Алимом, Йосель впервые в жизни угнал осла и повез украденное в Карасубазар, где ему было велено остановиться по названному адресу, ничего никому не объясняя. Между тем разбойник, пришпорив коня, помчался в Акмечеть, увозя с собой небольшое собрание семейных драгоценностей и большую часть денег.
Позже Йосель и Алим виделись много раз; когда бывший кантонист уже обзавелся собственным постоялым двором, Алим часто сидел у него в так названных «восточных ложах», спокойно осматривая улицы города, пока полиция, сбившись с ног, устраивала на него облаву где-то в темном лесу за Балаклавой.
2010.08.20 | Эким
Re: Переполох в Зуе (окончание)
баксы т.е. бакши - тюркмкие прориыатели, врачеватели, астрологи. селились автономно в селениях неподалеку от ставки правителей. в крыму вначале в бакши-эле (богатое), затем в бакши-сарае (позже бахчисарае).2010.08.20 | мурададжы
баксы
Эким пише:> баксы т.е. бакши - тюркмкие прориыатели, врачеватели, астрологи. селились автономно в селениях неподалеку от ставки правителей. в крыму вначале в бакши-эле (богатое), затем в бакши-сарае (позже бахчисарае)
Мы знаем, вы уже говорили об этом. А поскольку баксы (бакши) своей целительской практикой зарабатывали очень много денег, то и деньги со временем стали называть баксами. А еще славянотюркское слово колобок означает одновременно кал и бокъ, так что напрасно лиса его съела. Это мы тоже знаем. Надо будет издать книгу об этом за счет рескомнаца.
2010.08.21 | Дневной дозор
Кстати о ногайцах и их обрядах.
Общие корни: Андир-Шопай – Ногайский обряд вызывания дождя19 августа 2010, 16:27
Исторически ногъаи проживали на огромной территории, от Черного моря до Аральского. Во времена Крымского ханства они селились в Дешт-и-Кыпчак, едва ли не самых засушливых степях региона. Летом здесь не редкость температура под 40 "С в тени. Дождь в сухую, жаркую погоду бывает особенно желанным.
В минувшие века, когда ногъаи жили в Крыму и Причерноморье, у них сохранялся обряд вызывания дождя с использованием магического чучела. И сам обряд, и чучело (или кукла, додола) называются «Андир-Шопай». Кукла изображала Ямгыр-Мелека, ангела дождя.
В назначенный старейшинами день женщины изготавливали деревянное чучело: брали деревянную лопату, прибивали к ней горизонтально перекладину, изображающую «руки», одевали куклу в вывернутое наизнанку женское платье и платок темного цвета.
Собирались дети, в основном девочки, и носили это чучело из дома в дом, посещая обязательно все дворы, шатры или кибитки. При этом они пели ритуальную песню «Пусть дождь пойдет, Андир-Шопай».
Хозяева обливали пришедших водой, осыпали зернами пшеницы, проса, кукурузы, одаривали хлебом, сыром, жиром, сушеным мясом и прочими продуктами. Все это собиралось и потом выставлялось для совместной трапезы.
После того, как процессия обошла все дворы, у источника воды совершали жертвоприношение: резали животное, приобретенное в складчину членами рода специально к этому случаю. Мулла или ходжа руководил жертвоприношением и читал Коран. Источник воды сильно отличался в зависимости от местности, где находилось селение или кочевье ногъаев: у реки, у колодца или артезианской скважины, в редких случаях – возле фонтана у дороги.
Затем начиналась всеобщая трапеза, по окончании которой вновь возносились молитвы Всевышнему с просьбой принять жертву и послать спасительный дождь.
После этого праздник переходил в неформальную фазу – с шуточным обливанием всех и вся водой и бросанием деревянного чучела в воду. По ее передвижению опытные ногъайцы могли гадать, каков будет дождь: сильный или слабый, холодный или теплый, продолжительный или короткий, и даже – косой или прямой. Следует отметить, что сомнений в самом дожде у ногъайцев не было: по их мнению, после такого обряда обязательно пойдет дождь.
У степных ногъаев, живших полуоседло или оседло, шествие следовало не на реку, а на могилу одного из предков рода, или к другому захоронению. Могилу поливали водой. По некоторым сведениям, такая могила принадлежала или очень праведному человеку, или умершему крайне неестественной смертью – чаще всего, от попадания молнии.
Андир-Шопай и Салят аль-истиска
Рассмотрим некоторые вопросы, связанные с данным обрядом.
В настоящее время одним из важных и актуальных в таких случаях вопросов является, насколько соответствует или противоречит этот обряд мусульманскому учению. Исследователи, практически единодушно признавая в празднике доисламские, языческие корни, тем не менее, не исключают сам обряд из мусульманской традиции.
Дело в том, что по существу и по форме Андир-Шопай является обращением непосредственно к Богу, или к его ангелам («ангел дождя»), которые ничего не делают без ведома Аллаха. Но главное обоснование причин, по которым верующие ногъайцы сами не считали обряд языческим, находится в священном Коране и достоверных хадисах к нему.
Мусульманским учением предусматривается специальное Моление о ниспослании дождя (Салят аль-истиска), которое делается в соответствии с соответствующей сурой, как обращение к Аллаху с просьбой о воде в такое время, когда ощущается крайняя необходимость в дожде. Так, рассказывается о том, как к Хасану аль-Басри пришли четверо с жалобами: один - на засуху, второй - на бедность, третий – на неурожай, четвёртый – на бездетность. Великий учитель посоветовал каждому из них покаяние. Находящиеся рядом с ним недоумевали: - Уважаемый, однако, невзгоды всех четверых различны, почему же вы посоветовали всем им одно и то же?! - На что Хасан аль-Басри ответил им, прочтя следующий аят из Корана: فَقُلْتُ اسْتَغْفِرُوا رَبَّكُمْ إِنَّهُ كَانَ غَفَّاراً يُرْسِلِ السَّمَاء عَلَيْكُم مِّدْرَارا «...и сказал я: Молите о прощении Господа вашего, ибо, поистине, Он Прощающий! Он ниспошлёт вам с неба обильный дождь..."» (Коран, 71:10-11).
Еще теснее и авторитетнее к коранической традиции примыкают хадисы о жизни самого Пророка (с.а.в.), из которых, благодаря многочисленности свидетельств, следует, что совершать молитву о даровании воды было для него при жизни обычным делом.
Так, однажды Пророка попросили прямо в мечети сделать истиска: "О Посланник Аллаха, наш скот погиб, и мы не можем двинуться в путь, так обратись же к Аллаху, чтобы Он послал нам дождь!". Тогда Посланник Аллаха воздел руки к небу и стал взывать: "О Аллах, напои нас, о Аллах, напои нас, о Аллах, напои нас! Аллахумма-скына, Аллахумма-скына, Аллахумма-скына!". Вскоре из-за горы появилась туча, по форме подобная щиту, а когда она заняла середину неба, то распространилась во все стороны, а потом полил дождь. Который продолжался шесть дней, пока Пророка не попросили его остановить.
Современник Пророка Абдуллах бен Умар вспоминает: «Иной раз я вспоминал слова поэта, когда смотрел на лицо Пророка, обращавшегося к Аллаху с мольбой о ниспослании дождя и не спускавшегося с минбара до тех пор, пока вода не начинала бурлить в каждом водостоке. Это слова Абу Талиба, который сказал: «И чистый, ради лика, которого облака просят о дожде, кормилец сирот, защита вдов».
Всего перечисленного уже достаточно, чтобы объяснить, как описывалось выше, практически обязательное присутствие муллы или авторитетного верующего мусульманина на обряде Андир-Шопай.
Даже такая деталь, как вывернутая наизнанку одежда на кукле, отражает еще одно предание о молении Пророка о воде: «Однажды Пророк отправился молиться Аллаху о ниспослании дождя. Там он обратился лицом к кибле и стал взывать к Аллаху, потом надел свою накидку на изнанку, а потом совершил молитву в два ракаата, читая Коран вслух».
В обряде строго запрещалось участвовать кафирам (неверным), а также произносились молитвы о прощении мусульман. Взрослым верующим-мужчинам, пожелавшим участвовать в Андир-Шопай, рекомендовалось совершить покаяние, до этого раздав бедным и неимущим милостыню, возвратив истинным владельцам незаконно приобретённые вещи. Все это, несомненно, указывает на мусульманские компоненты обряда, его существенную исламизацию на основе существовавших ранее календарных традиций тюрков.
Однако, следует теперь обратить наше внимание на языческие, древние тюркские корни обычая. Здесь таится не меньше интересного…
Мертвый змей, огненная стрела.
Этнографам довелось сломать немало перьев, в попытке узнать и объяснить странное название обряда Андир-Шопай. Некоторые из перечисленных версий остаются всего лишь книжными умозаключениями, другие по доказательной базе уже приближаются к научно обоснованным гипотезам. В каждом случае, они основаны на богатом этнографическом материале.
Первое имя чучела (Андир) не имеет прозрачной этимологии из ногъайского языка, поэтому ученым приходится его реконструировать.
Было замечено, что в ногъайском наряду с таким обозначением молнии, как «ясын ок» («огненная стрела»), существует и более архаичное «айындырык». Последнее теперь восстанавливают как «Ай-Ындыр ок», стрела некоего Айындыра. Версий происхождения имени выдвинуто немало: назывался древний общеевропейский бог Индра, выделялся астроним «Ай» (Луна), предполагалось, что это имя исторического или мифического персонажа, мусульманских или еще языческих времен. Как бы то ни было, родственность Айындыра с Андиром, исходя из норм языковедения, можно считать достоверно доказанной.
В свою очередь, происхождение имени или прозвища Андир, Айындыр может быть связано с глаголом йандырмак – поджигать, бить.
Сложнее обстоит дело со вторым именем, упоминаемым в обряде – Шопай. Исследователи теряются в происхождении слова. Одни предполагают, что это отголосок имени общекавказского языческого бога Чоппа, с культом которого ногъаи могли быть знакомы во время кочевий в том регионе. Учитывая, что имя привязывается к деревянной кукле, некоторые возвели ее название к слову «чёп» (щепка, деревяшка). Также указывалось на, возможно, единые корни этого загадочного имени или слова к слову «шопар», означающему в буквальном значении «цыганёнок», в переносном – «взбалмошный, развязный, дерзкий, нахальный».
Языческие корни обряда выводят из давнего тюркского поверья про подземных или подводных змеев, которые живут в мире мертвых и охраняют, иногда перекрывают воду. Так, в записанной этнографами песне ногъайцев, которую пели во время Андир-Шопай, есть такие строки:
Оьп, оьп, Аьндир-шопай. Аьндир-шопай ямгыр явсын, Бавда шарлак авсын, Оьлген йылан пгирилсин, Оьлен бийик оьссин. Оьп, оьп, Аьндир-шопай
On, on, Андир-шопай. Пусть дождь пойдет, Андир-шопай, Пусть на сады опрокинутся облака, Пусть оживет умершая змея, Пусть трава растет высоко. On, on, Андир-шопай.
Мертвая змея (йылан), упомянутая в тексте, скорее всего, есть мифологическое существо ногъайского фольклора – дракон аздаа, перекрывающий источник воды и требующий за нее жертв в виде молодых девушек. Так, в сказке "Золотая птица" герой возвращает жителям подземного царства воду, сразившись с семиголовым аздаа. Согласно более глубинным исследованием, змея могла быть тотемом какого-то могущественного рода.
Впрочем, ногъайцы-мусульмане, упоминая в своих молитвенных песнопениях этот неясный для них самих персонаж, все же считали, что обращаются к одному лишь Аллаху, истинному дарителю всех благ жизни. В течение последних столетий обряд вызывания дождя бытовал среди ногайцев как элемент так называемого "бытового" ислама.
Исламизация обряда выражалась в участии мулл, чтении ими сур Корана. В сознании простых исполнителей и участников обряда молитвы были обращены только к Аллаху, который, приняв их (кабыл этип), мог пролить дождь. При таком осмыслении обряда его древние языческие черты не воспринимались как несовместимые с исламом.
Доктор Абулькамар Искандер Ай-Бабасы Ахмечи
http://teraze.com.ua/page.php?id=10&article=1211
2010.08.20 | Капудан-паша
это был не траминер
Ночной дозор пише:> белого траминера
> Раскупорив и пригубив золотистый напиток
Это не мог быть белый траминер. На самом деле это был херес.
Потому что в каждом порядочном крымском романе должен фигурировать херес, тридцать три тысячи каракатиц.
2010.08.21 | Tatarchuk
ілюстрація до фрагменту новели: штабний лікар
Ночной дозор пише:> Посему был вызван лекарь Тиссен