Захід вирішує дилему, як поводитися з керівництвом України
10/19/2002 | Спостерігач
Захід вирішує дилему, як поводитися з керівництвом України
www.ПРАВДА.com.ua, 19.10.2002, 19:49
Британський експерт з Центру конфліктології Британської військової академії - Джеймс Шер заявив, що Захід зацікавлений не так у пошуку винних у намірах продати чи в продажу систем "Кольчуга", як у тому, щоб спільно з українською стороною знайти шляхи подолання можливих негативних наслідків імовірного продажу.
У інтерв'ю Українській службі Бі-Бі-Сі Джеймс Шер, зокрема, сказав, що скандал з "Кольчугами" дуже важливо подолати: "Це життєво важливо через два ключових моменти. По-перше, це питання виникло тепер, а не кілька місяців тому, коли були оприлюднені записи, просто тому, що питання Іраку і можливої війни стало дуже важливими саме тепер. Це не пов'язане з тим, що діється всередині України, а з тим, що діється між Іраком та рештою світу. По-друге, минуле не є важливим. Ніхто не очікує, що хтось вийде і зізнається:"Я винен у тому, що звучить на цих записах". Найважливіше -аби з цього моменту спільна технічна комісія працювала разом, аби з'ясувати, чи Кольчуги таки є в Іраку та як з ними боротися. Також слід дослідити увесь експортний режим в Україні, аби відновити довіру. Відновити довіру в цьому питанні, а також в інших, аби ми знали, що Україна розуміє, у чому полягає справжнє партнерство".
Британський експерт не вважає, що відкриття кримінальної справи проти президента Кучми в Україні зашкодить Заходу вести діалог з Києвом:
"Я так не думаю, і гадаю, що ніхто на Заході так не думає. Тепер зрозуміло: існує дуже глибока дилема щодо того, як Захід на даний момент може мати справу з державним керівництвом України. Існує дуже міцне переконання, що те, що відбувається всередині країни, мають вирішувати самі українці. Ми сподіваємося, що таке вирішення буде законним та відповідатиме Конституції. Захід не робить нічого, що мало б на меті змінити перебіг внутрішньополітичної боротьби в Україні. Дилема полягає у тому, як позначити наше справжнє занепокоєння та невдоволення так, аби це не сприймалося частиною українського політикуму як різновид політичного втручання".
"Є дві жорстких правди. Не всі на Заході ставляться із симпатією до України. Ще 5 років тому всі важливі посадовці на Заході були абсолютно за підтримку України - передусім у США. Тепер ситуація змінилася і існує багато розчарування. Коли йдеться про Україну, то зринає якийсь фаталізм, зневіра, кажуть, що розвиток не йде успішно й ніколи не піде успішно. Це все ставить Україну у складну ситуацію. Багато людей в Україні заявили, що вони прагнуть бути частиною Європи. У відповідь Європа змушена сказати, що у ЄС існують певні принципи та правила, і що Україна повинна принаймні почати до них пристосовуватися".
"Україна тепер має вибір. Україна може змінити таку ситуацію швидко і рішуче, на мою думку, цілеспрямованими продуманими діями. Тобто діями, які відповідатимуть офіційним деклараціям і зарадять реальним проблемам. Щоразу, коли Україна ставала на шлях мужніх кроків, аби посилити європейські, модернізуючі тенденції всередині країни, підтримка Заходу завжди зростала".
"Я сподіваюся на те, що в ідеалі президент Леонід Кучма мав би спробувати правити у ці два останні роки свого президентства у прагматичний і прогресивний спосіб, яким характеризувалися перші два роки його правління. Я сподіваюся, що владоможці зрозуміють, що за наступні два роки необхідна правдива і конституційна передача влади новому поколінню політиків, а не лише другому ешелонові тих, хто зараз перебуває при владі. Нарешті, я сподіваюся, що така передача влади стане чудовим прикладом для цілого пострадянського простору, що справжня і мирна передача влади може відбутися не засобами, непередбаченими Конституцією, не до завершення президентського терміну, а в час, передбачений Конституцією. Такі зміни будуть можливі, якщо вже зараз вдатися до відповідних і послідовних кроків і реалізувати усе те, що Україна проголошувала своїм головним завданням", сказав експерт.
www.ПРАВДА.com.ua, 19.10.2002, 19:49
Британський експерт з Центру конфліктології Британської військової академії - Джеймс Шер заявив, що Захід зацікавлений не так у пошуку винних у намірах продати чи в продажу систем "Кольчуга", як у тому, щоб спільно з українською стороною знайти шляхи подолання можливих негативних наслідків імовірного продажу.
У інтерв'ю Українській службі Бі-Бі-Сі Джеймс Шер, зокрема, сказав, що скандал з "Кольчугами" дуже важливо подолати: "Це життєво важливо через два ключових моменти. По-перше, це питання виникло тепер, а не кілька місяців тому, коли були оприлюднені записи, просто тому, що питання Іраку і можливої війни стало дуже важливими саме тепер. Це не пов'язане з тим, що діється всередині України, а з тим, що діється між Іраком та рештою світу. По-друге, минуле не є важливим. Ніхто не очікує, що хтось вийде і зізнається:"Я винен у тому, що звучить на цих записах". Найважливіше -аби з цього моменту спільна технічна комісія працювала разом, аби з'ясувати, чи Кольчуги таки є в Іраку та як з ними боротися. Також слід дослідити увесь експортний режим в Україні, аби відновити довіру. Відновити довіру в цьому питанні, а також в інших, аби ми знали, що Україна розуміє, у чому полягає справжнє партнерство".
Британський експерт не вважає, що відкриття кримінальної справи проти президента Кучми в Україні зашкодить Заходу вести діалог з Києвом:
"Я так не думаю, і гадаю, що ніхто на Заході так не думає. Тепер зрозуміло: існує дуже глибока дилема щодо того, як Захід на даний момент може мати справу з державним керівництвом України. Існує дуже міцне переконання, що те, що відбувається всередині країни, мають вирішувати самі українці. Ми сподіваємося, що таке вирішення буде законним та відповідатиме Конституції. Захід не робить нічого, що мало б на меті змінити перебіг внутрішньополітичної боротьби в Україні. Дилема полягає у тому, як позначити наше справжнє занепокоєння та невдоволення так, аби це не сприймалося частиною українського політикуму як різновид політичного втручання".
"Є дві жорстких правди. Не всі на Заході ставляться із симпатією до України. Ще 5 років тому всі важливі посадовці на Заході були абсолютно за підтримку України - передусім у США. Тепер ситуація змінилася і існує багато розчарування. Коли йдеться про Україну, то зринає якийсь фаталізм, зневіра, кажуть, що розвиток не йде успішно й ніколи не піде успішно. Це все ставить Україну у складну ситуацію. Багато людей в Україні заявили, що вони прагнуть бути частиною Європи. У відповідь Європа змушена сказати, що у ЄС існують певні принципи та правила, і що Україна повинна принаймні почати до них пристосовуватися".
"Україна тепер має вибір. Україна може змінити таку ситуацію швидко і рішуче, на мою думку, цілеспрямованими продуманими діями. Тобто діями, які відповідатимуть офіційним деклараціям і зарадять реальним проблемам. Щоразу, коли Україна ставала на шлях мужніх кроків, аби посилити європейські, модернізуючі тенденції всередині країни, підтримка Заходу завжди зростала".
"Я сподіваюся на те, що в ідеалі президент Леонід Кучма мав би спробувати правити у ці два останні роки свого президентства у прагматичний і прогресивний спосіб, яким характеризувалися перші два роки його правління. Я сподіваюся, що владоможці зрозуміють, що за наступні два роки необхідна правдива і конституційна передача влади новому поколінню політиків, а не лише другому ешелонові тих, хто зараз перебуває при владі. Нарешті, я сподіваюся, що така передача влади стане чудовим прикладом для цілого пострадянського простору, що справжня і мирна передача влади може відбутися не засобами, непередбаченими Конституцією, не до завершення президентського терміну, а в час, передбачений Конституцією. Такі зміни будуть можливі, якщо вже зараз вдатися до відповідних і послідовних кроків і реалізувати усе те, що Україна проголошувала своїм головним завданням", сказав експерт.
Відповіді
2002.10.19 | Л.К.
Re: За дипломатичними реверансами можна розгледіти,
відсутність компри. Відов специ ніц не знайшли в Україні. Це було передбачуваним, однак нічого не міняє для Кучми в очах США.2002.10.20 | Горицвіт
вони не шукають компромат.
Вони шукають конкретну технічну інформацію про "Кольчуги". І вони її знайдуть (бо Кучм. з переляку віддасть все).2002.10.20 | Адвокат ...
Ви певні?
Горицвіт пише:> Вони шукають конкретну технічну інформацію про "Кольчуги". І вони її знайдуть (бо Кучм. з переляку віддасть все).
Бо не так давно Ку-чмо сказав приблизно таке: "Кольчуга" не становить ніякої таємниці". Звичайно, що тех. інфу не друкував був "Голос України", одначе знайти її, з огляду на обставини, що склали сь в Україні,-- не важко. Більш того: як би справа була лише у "Кольчузі", то, отримавши бажане від Ку-чма, зацікавлені особи легко б проіґнорували будь що,-- плівки Мельниченка, галас, що його вчинила опозиція, тощо.
Маю таке відчуття, що якщо то,-- розвідка, то шукають вони щось інше, аніж креслення "Кольчуги".
2002.10.20 | Чучхе
Взагалі хто-небудь звернув увагу
на те, що таке хамське пересування "інспекторів" по військовим заводам і військовим об"єктам це загалом є порушення державної військової таємниці. То все ж таки режимні об"єкти і пускати туди американських шпигунів - просто дурниця.Коли буде наступний суд над Кучмою, врахуйте в звинуваченнях і це
2002.10.20 | Деструктивний Елемент
Це Ку так відкуповується. Здає усю інфо в обмін на милість
Чучхе пише:> на те, що таке хамське пересування "інспекторів" по військовим заводам і військовим об"єктам це загалом є порушення державної військової таємниці. То все ж таки режимні об"єкти і пускати туди американських шпигунів - просто дурниця.
>
> Коли буде наступний суд над Кучмою, врахуйте в звинуваченнях і це
Відбувається приблизно такий торг - віддай усю інформацію, яка дозволить знешкодити ці РЛС, тоді ми можливо не будемо загострювати твоє особисте питання.
Також десь було повідомлення з посиланням на Мельниченка, що Кучма готовий таким же чином і всю країну здати в обмін на себе. Та ще не все від нього особисто залежить у цьому.
2002.10.20 | Горицвіт
тут не можна бути цілком певним
Адвокат ... пише:> Горицвіт пише:
> > Вони шукають конкретну технічну інформацію про "Кольчуги". І вони її знайдуть (бо Кучм. з переляку віддасть все).
>
> Бо не так давно Ку-чмо сказав приблизно таке: "Кольчуга" не становить ніякої таємниці". Звичайно, що тех. інфу не друкував був "Голос України", одначе знайти її, з огляду на обставини, що склали сь в Україні,-- не важко. Більш того: як би справа була лише у "Кольчузі", то, отримавши бажане від Ку-чма, зацікавлені особи легко б проіґнорували будь що,-- плівки Мельниченка, галас, що його вчинила опозиція, тощо.
>
> Маю таке відчуття, що якщо то,-- розвідка, то шукають вони щось інше, аніж креслення "Кольчуги".
Компромат - це інформація, яка підтверджує, що якась особа (організація) є погана. Грубо кажучи.
Чи потребують США і В.Британія такої інформації? Тобто чи треба їм шукати додаткові докази, що Кучма поганий? Я думаю, ні. В цьому питанні я схильний вірити офіційним заявам Держдепу. Їхня позиція хводиться до того, що: (1) плівки справжні (фрагмент про "Кольчуги"), (2) отже Кучма поганий, (3) політика щодо Кучми і України переглядається, (4) зараз головне - встановити точно, чи є "Кольчуги" в Іраку, скільки їх, і по можливості мінімізувати наслідки для американських і британських літаків.
От цим останнім і займаються експерти. Єдине, що викликає сумнів: чи можна в принципі перевірити факт поставки (непоставки). При тому, що документи будуть явно підроблені (бо контрабанда), свідки будуть брехати, а ланцюжки поставок - заплутані (бо комплектуючі не унікальні - це звичайні радіодеталі, скоріше всього). Тому експерти постараються в цьому всьому хаосі знайти максимум корисної інформації для американської і британської розвідки.
Зверніть увагу ще на те, що комісія - не з ООН. Якби йшлося про компромат, то було б юридично правильно, щоб приїхала комісія ООН і встановила, чи порушувала Україна санкції ООН.
2002.10.20 | Адвокат ...
Re: тут не можна бути цілком певним
Горицвіт пише:> Компромат - це інформація, яка підтверджує, що якась особа (організація) є погана. Грубо кажучи.
Перепрошую, я й не вів моми по компромат.
> Чи потребують США і В.Британія такої інформації? Тобто чи треба їм шукати додаткові докази, що Кучма поганий? Я думаю, ні. В цьому питанні я схильний вірити офіційним заявам Держдепу. Їхня позиція хводиться до того, що: (1) плівки справжні (фрагмент про "Кольчуги"), (2) отже Кучма поганий, (3) політика щодо Кучми і України переглядається, (4) зараз головне - встановити точно, чи є "Кольчуги" в Іраку, скільки їх, і по можливості мінімізувати наслідки для американських і британських літаків.
Те, що "Кольчуги" у всих тих подорожах Вкраїною,-- не лише формальний та зручний привід,-- є зрозумілим. Се здає мені на те, що у цьому вояжеві,-- не важливих моментів немає. Себто: отримання усієї інфи про "Кольчугу" не є ціллю того турне, як такою. А, лише,-- однією з цілей.
Реально, така гучна розвідницька акція може бути ще й прикриттям для іншої, більш звичної, розвідницької, чи диверсійної акції.
> От цим останнім і займаються експерти. Єдине, що викликає сумнів: чи можна в принципі перевірити факт поставки (непоставки). При тому, що документи будуть явно підроблені (бо контрабанда), свідки будуть брехати, а ланцюжки поставок - заплутані (бо комплектуючі не унікальні - це звичайні радіодеталі, скоріше всього). Тому експерти постараються в цьому всьому хаосі знайти максимум корисної інформації для американської і британської розвідки.
А тепер згадайте про можливу диверсійну акцію!
> Зверніть увагу ще на те, що комісія - не з ООН. Якби йшлося про компромат, то було б юридично правильно, щоб приїхала комісія ООН і встановила, чи порушувала Україна санкції ООН.
Я не знаю про існування диверсійно- розвідувальних підрозділів ООН. Але у США,-- їх до біса!
2002.10.20 | націо ...
Re:що робить Чмо з Україною - їм сукам бальзам на сучі душі(-)
2002.10.20 | Горицвіт
будьмо скромнішими
Їм, "сукам", просто байдуже. Неможливо допомогти всім скривдженим на світі, особливо якщо ті скривджені самі собі не допомагають.2002.10.20 | Л.К.
Re: вони не шукають компромат.
Горицвіт пише:> Вони шукають конкретну технічну інформацію про "Кольчуги".
А оцю думку я не хочу думати. Я не хочу думати, що, насправді, американці скористалися плівками Мельниченка , щоб отримати секретну технічну інформацію про "Кольчуки". Я не хочу думати про те, що нас "поімєлі", якщо Ваша правда.
>І вони її знайдуть (бо Кучм. з переляку віддасть все).
Кучма з переляку віддасть все, крім правди про оборутку.
2002.10.20 | Горицвіт
Re: вони не шукають компромат.
Л.К. пише:> Горицвіт пише:
> > Вони шукають конкретну технічну інформацію про "Кольчуги".
>
> А оцю думку я не хочу думати. Я не хочу думати, що, насправді, американці скористалися плівками Мельниченка , щоб отримати секретну технічну інформацію про "Кольчуки". Я не хочу думати про те, що нас "поімєлі", якщо Ваша правда.
А інше їм не потрібно. Чого Ви чекаєте: що американці нам скинуть нашого Кучму? Мені здається, це небезпечна ілюзія.
> >І вони її знайдуть (бо Кучм. з переляку віддасть все).
>
>
> Кучма з переляку віддасть все, крім правди про оборутку.
Перед Кучмою є 3 небезпеки в зв'язку з "Кольчугами" (якщо вони справді постачалися в Ірак): (1) він порушив українське законодавство. (2) він розгнівив єдину супердержаву. (3) він порушив санкції ООН.
Як Ви думаєте, санкцій з якого боку він боїться більше всього? Мені здається, що з боку номер 2. На жаль. А порушень українських законів він вже має стільки, що плюс-мінус одне ролі не грає.
Тому він з переляку віддасть достатньо, щоб їхній гнів минув. Чи вдасться це йому - ми дізнаємося з коментарів Держдепу США після закінчення роботи тієї комісії.
2002.10.20 | Нестор Мазепа
"НЕ ХОЧУ ДУМАТИ!". Как мноґа в етам звукє.
Л.К. пише:> Я не хочу думати, що, насправді, американці скористалися ...
> Кучма з переляку віддасть все, крім правди про оборутку.
Ага, але думати все-одно не хочете. Отже Кучма віддасть усе, але шляхетні американці відмовляться від необхідної їм секретної інформації, аби не поранити душі тих, хто не хоче думати.
2002.10.20 | Л.К.
Re: Бачите,
я думаю, що Україні, як беззубому щуру нічого не загрожує ззовні. "Кольчуга" не має для нас стратегічного значення, бо ми навіть не Ірак і захищатися від зовнішньої агресії нам нема потреби, а від внутрішньої - "Кольчуга" не рятує. То най сі мають. Може хоч це буде зараховано як внесок України у боротьбу з тероризмом.Нестор Мазепа пише:
> Ага, але думати все-одно не хочете. Отже Кучма віддасть усе, але шляхетні американці відмовляться від необхідної їм секретної інформації, аби не поранити душі тих, хто не хоче думати.
2002.10.20 | 123
Да навіщо американцям ті кольчуги!!!
Всі ці міркування про те, що американці хочуть дізнатися наші секрети -- дурниці. Багато незалежних аргументів можуть бути наведені, і кожний з них є достатнім окремо від інших.1. Технічні особливості кольчуг аж ніяк не пов*язані з питанням постачання цих комплексів Іраку. Тому у будь-якому випадку про розголошення цих особливостей йтися не може, і американці не могли б наполягати на них.
2. За ті 15 років, що минули з часів, коли кольчуги були створені, американці вже давно спромоглися все про них дізнатися. З тих вчених вже більша частина повтікала на захід.
3. Україна практично офіційно заявила про прагнення вступити в НАТО. Як член НАТО, Україна у будь-якому разі не може мати військових секретів від інших країн-членів блоку.
4. Кольчуги не потрібні американцям, оскільки їм нема де їх застосовувати. У ворогів американців немає літаків, що для їх виявлення необхідні кольчуги (стелсів). Натомість, американцям потрібно, що у їх ворогів не було кольчуг. Для вирішення цієї задачі американціям немає потреби знати якісь секрети про Кольчуги.
Гадаю, досить.
2002.10.20 | line305b
треба мати на увазi, що...
У Джеймса Шерра специфическое понимание "прагматичности". Насколько я помню из его публикаций, он очень серьезно относился к "российскому вопросу" для Украина, а именно, к тому, что Украина "по природе вещей" не может быть "самостоятельным" государством - даже если формально она полностью "независимое" государство. Т.е. надо это понимать так, что Украина "само-недостаточна" в плане обеспечения собственной "самостоятельности". Толчок или запас "самостоятельности" полученный с объявлением независимости быстро иссякал - из-за множества зависимостей Украины от России (каких точно не помню, но наверное энергетика, военная сфера, потоки капиталов, идеология, развитие рынков и т.п - все смотрело в Украине на Россию, поэтому фактически неизбежным казалось постепенное и полное "падение" Украины на орбиту "несамостоятельности" от России).По мнению Шерра, украинские политики, в частности Кучма, очень хорошо понимали эту опасность "энтропии самостоятельности" в Украине. В данном осознании и коренилась политика "многовекторности", которая, по Шерру, заключалась в развитии отношений с Западом для того, чтобы опираясь на эту поддержку можно было более "самостоятельно" вести дела с Россией.
Теперь, с потерей Кучмой кредита на Западе, Украина неизбежно сваливается в потерю этой самостоятельности. Это происходит не потому, что Кучма "хочет в Россию" - вся его предыдущая политика говорит о том, что и он, и те, кто за ним, очень не хотят в Россию; а потому, что без баланса России Западом Украина просто неустойчива и своих внутренних резервов для сохранения самостоятельности не имеет.
При этом, наиболее важным элементом "самостоятельности" является не "поддержка Запада", а активная внутренняя политика многовекторности, т.е. эффективность и прагматичность Кучмы и его желание использовать Запад как "ресурс" обеспечивали Украине независимость.
Насколько я понимаю, по Шерру Запад хочет продолжать видеть Украину "самостоятельной", поэтому готов "закрыть глаза" на несостоятельность Кучмы, и продолжать "являться ресурсом" для Украины, но украинцы должны понять, что является наибольшей проблемой для страны в данный момент - конкретно, не Кучма, а Россия, что борьба за власть сегодня, при любом исходе - выигрышь России и потеря самостоятельности Украиной (вспомните, как все политики старались заручиться поддержкой Путина). Поэтому, единственный путь - осознать главную опасность, составить "пакт о ненападении" до 2004 года между Кучмой и оппозицией, где стороны обязуются, в общих чертах, что оппозиция до 2004 года оставляет Кучму при власти с условием, что он балансирует России, в то время как Кучма не препятствует оппозиции готовить смену власти. Запад, если такой пакт появится, и Запад поверит в его реальность (доказательствами "реальности" может стать, например, передача критических политических ресурсов в контроль оппозиции), то он зажмет нос пальцами, забудет про "кольчуги" и все остальное до 2004 года, не будет шатать Кучму извне и будет делать вид, что принимает его серьезно. Возможно даже будет сделаны какие-то символические шаги, чтобы показать реальность такой поддержки - может быть какой-нибудь "роад мап" на интеграцию Украины куда-нибудь или вояжи дипломатов с целью выказывания поддержки.
Не знаю как вам, а параноидальному мне страхи Шерра вполне близки - то, как наши оппозиционеры искали поддержки у Путина совсем не понравилось, и предложения Ющенко о пакте политических сил, и Квасьневського о "круглом столе" кажутся очень и очень необходимыми - как бы уж слишком поздно не было.
2002.10.20 | Л.К.
Re: треба мати на увазi, що...
line305b пише:> У Джеймса Шерра специфическое понимание "прагматичности". Насколько я помню из его публикаций, он очень серьезно относился к "российскому вопросу" для Украина, а именно, к тому, что Украина "по природе вещей" не может быть "самостоятельным" государством - даже если формально она полностью "независимое" государство. Т.е. надо это понимать так, что Украина "само-недостаточна" в плане обеспечения собственной "самостоятельности". Толчок или запас "самостоятельности" полученный с объявлением независимости быстро иссякал - из-за множества зависимостей Украины от России (каких точно не помню, но наверное энергетика, военная сфера, потоки капиталов, идеология, развитие рынков и т.п - все смотрело в Украине на Россию, поэтому фактически неизбежным казалось постепенное и полное "падение" Украины на орбиту "несамостоятельности" от России).
>
Такою її зробило бездарне керівництво президента, відсутність державної стратегії розвитку. Вічне барахтання між Заходом і Росією було корисним тільки Кучмі - людині, яка доїла дві корови з користю для себе, а не для держави.
>
>
> При этом, наиболее важным элементом "самостоятельности" является не "поддержка Запада", а активная внутренняя политика многовекторности, т.е. эффективность и прагматичность Кучмы и его желание использовать Запад как "ресурс" обеспечивали Украине независимость.
>
Зараз. Він зміниться. Чекайте.
> Насколько я понимаю, по Шерру Запад хочет продолжать видеть Украину "самостоятельной", поэтому готов "закрыть глаза" на несостоятельность Кучмы,
Це велика помилка утотожнювати Кучму з самостійністю України.Саме він є гарантом укорінення російських інтересів в Україні. Згадайте хоча би консорціум. І Ви пропонуєте ще два роки не рушати його?
>Поэтому, единственный путь - осознать главную опасность, составить "пакт о ненападении" до 2004 года между Кучмой и оппозицией, где стороны обязуются, в общих чертах, что оппозиция до 2004 года оставляет Кучму при власти с условием, что он балансирует России, в то время как Кучма не препятствует оппозиции готовить смену власти. Запад, если такой пакт появится, и Запад поверит в его реальность (доказательствами "реальности" может стать, например, передача критических политических ресурсов в контроль оппозиции), то он зажмет нос пальцами, забудет про "кольчуги" и все остальное до 2004 года, не будет шатать Кучму извне и будет делать вид, что принимает его серьезно. Возможно даже будет сделаны какие-то символические шаги, чтобы показать реальность такой поддержки - может быть какой-нибудь "роад мап" на интеграцию Украины куда-нибудь или вояжи дипломатов с целью выказывания поддержки.
>
Це вже якась фантосмагорія. Може Захід те, може Захід це..., а тим часом Кучма точно забезпечить своє майбутнє.
Як можна зараз, коли нарешті опозиційний рух набрав такої сили, пропонувати облишити Кучму? Та його треба додавити. І тоді українсько-російські стосунки не будуть викликати у Вас параноїдальні напади.
2002.10.20 | Ростислав
Re: треба мати на увазi, що...
Л.К. пише:> > Насколько я понимаю, по Шерру Запад хочет продолжать видеть Украину "самостоятельной", поэтому готов "закрыть глаза" на несостоятельность Кучмы,
>
> Це велика помилка утотожнювати Кучму з самостійністю України.Саме він є гарантом укорінення російських інтересів в Україні.
Ви гадаєте, що Кучма прагне залежності від Росії? Чи Медведчук хотів бути ставлеником Кремля? Ні. Просто в них немає иншого вибору - їх не сприймають на Заході.
Звісно це не означає, що ми їх маємо підтримувати (;-)), але "зрі в корєнь".
От хто справді з "еліти" працює на Росію, так це Деркач і Пінчук.
2002.10.21 | line305b
Re: треба мати на увазi, що...
Л.К. пише:> line305b пише:
> > Украина "по природе вещей" не может быть "самостоятельным" государством - даже если формально она полностью "независимое" государство
> >
>
> Такою її зробило бездарне керівництво президента, відсутність державної стратегії розвитку. Вічне барахтання між Заходом і Росією було корисним тільки Кучмі - людині, яка доїла дві корови з користю для себе, а не для держави.
Читайте последующий постинг - Ростислава. С моей точки зрения:
1. Согласен с оценкой "дарности" власти в прошлом. Однако не теряйте из виду множество структурных зависимостей.
2. Сравнивайте реальное с реальным, возможное с возможным. Т.е. представьте себе, что власть в Украине и России была идеально "дарной". В этом случае, если бы Россия использовала с максимальной эффективностью все рычаги влияния на Украину, а Украина сопротивлялась бы максимальной эффективностью внутренней политики, насколько "самостоятельной" она смогла бы остаться? Примите во внимание контроль над энерго-ресурсами России, ее влияние в регионах, ее идеологические возможности, ее возможности попробовать в Крыму и на востоке то, что она попробовала в Карабахе, Абхазии, Приднестровье и т.д., влияние ее капитала в Украине и т.п. Россия, если рассудить, была очень неэффективна в использовании всех этих рычагов влияния, так что "бездарность" украинской власти вполне компенсировалась. Т.е. можно говорить о "паритетной бездарности" по две стороны границы. К чему это все: "бездарность" - объективный фактор, и необходимо все свои размышления корректировать каким-то коэффициентом "неизбежной исторической бездарности" власти. Не надо надеяться, что власть, с переменой, станет сразу "дарной".
3. Учитывая отсутсвие ограничителей на Кучме, тот факт что он, согласно вашей интерпретации "греб все под себя" почему Украина до сих пор ни в СНГ, ЕвроАзЕС, основала ГУУАМ, построила Одесса-Броды и т.п. Была ли политика Кучмы настолько "бездарной" в этих вопросах?
4. Учитывая, опять, ограничения на Кучме, вспомните его многочисленные попытки "захватить ресурс" заявлениями о вступлении в НАТО, в ЕС, и т.д. Не было ли это попыткой как-то компенсировать растущее влияние России, и растущую "несамостоятельность" Украины, что в конце концов выразилось, скрипя зубами, в заключении договора о консорциуме по газу?
5. Если "бездарность" власти единственная проблема, почему вся оппозиция так старательно пыталась встретиться с Путиным недавно?
>
> >
> >
> > При этом, наиболее важным элементом "самостоятельности" является не "поддержка Запада", а активная внутренняя политика многовекторности, т.е. эффективность и прагматичность Кучмы и его желание использовать Запад как "ресурс" обеспечивали Украине независимость.
> >
>
> Зараз. Він зміниться. Чекайте.
Про что и речь: "потеря самостоятельности" как результат невозможности лавировать как прежде, потому что Запад не захочет быть больше "ресурсом". Чего ж в этом хорошего...
>
> > Насколько я понимаю, по Шерру Запад хочет продолжать видеть Украину "самостоятельной", поэтому готов "закрыть глаза" на несостоятельность Кучмы,
>
> Це велика помилка утотожнювати Кучму з самостійністю України.Саме він є гарантом укорінення російських інтересів в Україні. Згадайте хоча би консорціум. І Ви пропонуєте ще два роки не рушати його?
Читайте выше: смотрите не только на консорциум, а на всю политику Кучмы - хотя бы с момента избрания президентом первый раз. Задайте себе вопрос - почему Украина до сих пор не Беларусь, не Казахстан? Консорциум оценивайте как "вынужденную меру".
Шерр не предлагал "не рушати" - он предлагал *договор* - альянс, временное перемирие - между оппозицией и президентом - перед лицом главной опасности - внешнего врага - России. *Альянс* должен быть реальным - перераспределение власти между "властью" и оппозицией, подготовка смены власти в 2004 году.
>
>
> >Поэтому, единственный путь - осознать главную опасность, составить "пакт о ненападении" до 2004 года между Кучмой и оппозицией, где стороны обязуются, в общих чертах, что оппозиция до 2004 года оставляет Кучму при власти с условием, что он балансирует России, в то время как Кучма не препятствует оппозиции готовить смену власти. Запад, если такой пакт появится, и Запад поверит в его реальность (доказательствами "реальности" может стать, например, передача критических политических ресурсов в контроль оппозиции), то он зажмет нос пальцами, забудет про "кольчуги" и все остальное до 2004 года, не будет шатать Кучму извне и будет делать вид, что принимает его серьезно. Возможно даже будет сделаны какие-то символические шаги, чтобы показать реальность такой поддержки - может быть какой-нибудь "роад мап" на интеграцию Украины куда-нибудь или вояжи дипломатов с целью выказывания поддержки.
> >
>
> Це вже якась фантосмагорія. Може Захід те, може Захід це..., а тим часом Кучма точно забезпечить своє майбутнє.
> Як можна зараз, коли нарешті опозиційний рух набрав такої сили, пропонувати облишити Кучму? Та його треба додавити. І тоді українсько-російські стосунки не будуть викликати у Вас параноїдальні напади.
Параноидальность - это с точки зрения оценки баланса сил, а не с точки зрения боязни России как таковой. Меня лично не касается. Проблема в том, что и Кучма и оппозиция, в процессе этой войны
1. могут стать слишком обязанными России по многим вопросам
2. Украина может полностью растерять "кредит надежды" на Западе, что приведет к усилению п.1.
Как отмечал выше, вопрос идет о "договоре" или "альянсе" между Кучмой и оппозицией и *реальном* ограничении полномочий Кучмы *и* оппозициии, т.е. (например), большинство под НУ, БЮТ, СПУ и Коммунисты с участием про-през. партий; АП ограничить функции; какой-то временный орган "контроля над контролем" над прессой; "кризисный стол" для работы с регионами; Ющенко-премьер, и каб.мин - под парламентское большинство; гарантии Кучме против преследования; новый закон про выборы, изменения в конституции и т.д.
2002.10.21 | line305b
полные тексты Шерра, если есть время...
По-моему этот я уже вешал где-то. В начале комментарий Николаенко, потом статья Шерра. Более интересная, по-моему, статья вторая, на английском, счас повешу тоже.. рекомендованное чтиво..КОММЕНТАРИИ К СТАТЬЕ Дж. ШЕРРА
«УКРАИНА В СИСТЕМЕ ЕВРОПЕЙСКОЙ БЕЗОПАСНОСТИ»
Опубликована в сборнике «Россия и ее западные соседи»
("Pro et Contra", 1997, Т. 3, Весна 1998)
Д. В. Николаенко
(СпбГУ, Санкт-Петербург)
Джеймс Шерр – известный западный специалист по Украине. В его статье наиболее ценным нам представляется следующее.
Первое. Автор имеет четко выраженную собственную позицию. Она излагается, несмотря на критику со стороны самых различных специалистов. В частности, весьма жесткой критике была подвергнута позиция Дж. Шерра со стороны сторонников последовательной украинской самостоятельности от России (Ялта, 1998 год, Конференция по проблемам безопасности в Черноморском бассейне).
Второе. Высокая степень реалистичности суждений. Нет подмены желательного для определенной стороны взгляда реалистической оценки. Суждение со стороны. Если знаменитое английское независимое суждение и существует в реальности, то позиция Дж. Шерра один из его образцов.
Приведем пример. Отмечено, что «Русское население Украины (по максимальной оценке 11,4 млн. человек, т.е. 22 проц. населения страны) еще многочисленнее, но вне Крыма меньшинством себя не осознает и порой вообще не имеет выраженного этнического самосознания, свойственного украинским румынам и венграм. Это не мешает, однако, националистическим и даже центристским силам в России требовать "защиты" русских в Украине».
Весьма важный момент. Во множестве украинских, российских и западных публикаций он категорически не отмечается и идет речь о русских на Украине как о реальном национальном меньшинстве со всеми его проблемами.
Третье. Четкое разделение мифологии российско-украинских отношений и проблем Украины в целом, и реальных проблем этого государства. Полностью солидарны с Дж. Шерром, что реальные и мифологические проблемы в высшей степени перепутаны в отношении России и Украины. Это положение само должно быть предметом исследования.
Четвертое. Корректное разграничение смыслов слов «независимость» и «самостоятельность» Украины. Смысл в четком разделении политического и экономического аспекта отношений России и Украины как двух государств мира.
Подобное разграничение с нашей точки зрения ни в коей мере не означает дискриминации Украины и / или вознесения России. В соответствии с теорией социо-культурных систем процессы освоения территорий длятся тысячелетия. То, что мы имеем в текущий промежуток времени с 1990-х годов, есть только миг в истории. Не стоит его переоценивать. Нужно рассматривать фундаментальные тенденции и вписывать свое время в них .
В целом, отметим, что ни в коей мере не разделяем всех суждений Дж. Шерра, но считаем его подход к оценке отношений России и Украины интересным и объективным. В основании подхода четко выраженные позиции западной социо-культурной системы. Автор не говорит вообще. Он говорит с четких позиций. Это то, что недостает множеству работ, публикуемых в различных странах мира по российско-украинской тематике. Важна реалистичность и объективность оценок.
СТАТЬЯ Дж. ШЕРРА
«УКРАИНА В СИСТЕМЕ ЕВРОПЕЙСКОЙ БЕЗОПАСНОСТИ»
«Россия и ее западные соседи» "Pro et Contra", 1997,Т. 3, Весна 1998
(Информация хранится на сайте Фонда Карнеги www.carnegie.ru
Приводим русский текст для удобства его обсуждения на конференции)
Данная статья подготовлена для публикации
в Brassey's Defence Yearbook за 1998 год.
Публикуется с любезного разрешения автора.
Когда в апреле 1996 года генеральный секретарь НАТО Хавьер Солана заявил, что Украина "призвана играть абсолютно уникальную роль в обеспечении стабильности в Европе", он выразил мысль, уже ставшую общим местом и в Североатлантическом альянсе, и в новых демократиях Центральной Европы. Для западного внешнеполитического мышления связывать Украину с понятиями "стержень" или "ключевой элемент" так же привычно и политически корректно, как связывать Россию со словом "партнерство". Аналогия эта не случайна: многие видят сейчас в украинской независимости предпосылку партнерства между Западом и постсоветской, постимперской Российской Федерацией.
Независимая и стабильная Украина выполняет четыре функции в системе европейской безопасности и две - за пределами Европы, причем значение последних возрастает. Первое, что существенно: у России, которая уже не в состоянии вновь поглотить или подчинить себе Украину, мало шансов обрести прежнее господство над бывшими государствами Варшавского договора в Центральной Европе. Даже при обсуждении такой эмоционально насыщенной проблемы, как расширение НАТО, в Центральной Европе царила уверенность, что враждебная реакция России не означает возрождения прямой угрозы странам этого региона. Разумеется, недоброжелательно настроенная, еще более дезорганизованная или непредсказуемая Россия могла бы угрожать косвенным образом (через экономическое давление, организованную преступность или агрессивную разведывательную деятельность), но при нынешней европейской геополитической конфигурации, заручившись помощью Запада, всему этому можно противостоять без риска оказаться втянутым в войну [1].
Во-вторых, по мере того как Россия осознает, что Украина, как сказал бывший британский министр иностранных дел Малькольм Рифкинд, обрела независимость "всерьез и надолго" [2], складывается благоприятная обстановка для реалистического обсуждения российских национальных интересов в самом российском обществе. В такой дискуссии будет, скорее всего, преобладать либеральный подход, ибо никакой другой не позволит России установить взаимовыгодные отношения с соседями, которые идут на сближение с Европой. Если же окажется, что Украина не способна "устоять на ногах" (выражение президента Леонида Кучмы), исходная точка "реалистического подхода" сместится. Будет не только подтвержден взгляд на независимость Украины как на временное явление, но и укрепятся авторитарные и силовые подходы, которые с таким взглядом зачастую связаны [3]. Представление о неспособности Украины существовать отдельно от России может даже породить веру в то, что более широкие геополитические сдвиги, связанные с окончанием "холодной войны" в Европе, принципиально обратимы.
В-третьих, жизнеспособность независимой Украины заметно уменьшает значение "русского фактора" во внутренней политике Польши, Венгрии, Чехии и других бывших стран Варшавского договора. Поскольку Россию там сейчас воспринимают как страну географически отдаленную - уже ни угрозу и ни спасительницу, - то и на перемены в Центральной Европе все чаще смотрят как на окончательные. Сознание необратимости перемен становится для любого серьезного политика из этих стран нормальным. На вопрос, что означает понятие "необратимость", один польский либерал ответил: "Это значит, что левые могут вернуться к власти, но ничто не изменится" [4]. Возрождение же объединенного российского государства, простирающегося до Буга, Прута и Дуная, позволило бы левым (а возможно, и не только им) утверждать, будто национальные интересы требуют "равноудаленности" от Востока и Запада и установления не просто дружественных, а "особых" отношений с Россией.
В-четвертых, стабильность многонациональной Украины, граничащей с семью странами, безусловно выступает конструктивным фактором в регионе, где сохраняется опасность возникновения конфликтов между соседними странами по причинам этнического, географического и экономического характера. Как у самой Украины, так и у некоторых из ее соседей есть внутренние слабости: им недостает уверенности в национальном будущем, у них отсутствуют действенные политические институты, развитые гражданские традиции и прочная основа для взаимного доверия между государством и обществом. Несмотря на эти слабости (а может быть, как раз по их причине), Румыния и Венгрия озабочены положением своих национальных меньшинств в Украине (они насчитывают соответственно 400 и 186 тыс. человек) [5]. Русское население Украины (по максимальной оценке 11,4 млн. человек, т.е. 22 проц. населения страны) еще многочисленнее, но вне Крыма меньшинством себя не осознает и порой вообще не имеет выраженного этнического самосознания, свойственного украинским румынам и венграм. Это не мешает, однако, националистическим и даже центристским силам в России требовать "защиты" русских в Украине [6]. У 240 тыс. крымских татар внешнего покровителя нет, но их положение обостряет напряженность между Киевом и пророссийским большинством населения Крыма, а значит - косвенным образом - и между Киевом и Москвой. Если Украина сможет поддерживать обстановку терпимости и укреплять сплоченность общества, это, безусловно, укрепит позиции сторонников сдержанности и терпимости в соседних странах. Всякое же серьезное нарушение стабильности в Украине, чем бы оно ни было спровоцировано, - межнациональными ли трениями или другими факторами, поставило бы под вопрос безопасность "соотечественников" и даже могло бы убедить умеренных политиков соседних стран в том, что следует настаивать на droit de regard (праве покровительства) по отношению к соответствующим меньшинствам. А значит, такая нестабильность повысила бы риск международных осложнений, проистекающих из этнических проблем на юге и в центре Европы.
Значение Украины возрастает также в связи с двумя проблемами за пределами Европы. Первая из них - внешнеполитический аспект разработки топливно-энергетических ресурсов в странах СНГ. Важность этого аспекта быстро усиливается по мере того, как не только сами эти государства, но и Турция, ЕС и США, а также Иран и Китай осознают масштабы нефтегазовых месторождений на шельфе и в регионе Каспийского моря. В Российской Федерации, где президент Ельцин назвал Каспийское море "вторым Персидским заливом" [7], борьба за контроль над путями транспортировки энергоносителей между Европой и Азией приобретает, помимо экономического, и геополитическое значение. Несколько новых независимых государств Кавказа и Центральной Азии полны решимости ослабить хватку таких российских "энергетических монстров", как "Газпром" и "ЛУКойл", а Украина может предоставить свою территорию для альтернативного транспортного пути, по которому газ и нефть будут перемещаться из Азии через Черное море в Европу. Многие западные страны поддерживают этот альтернативный подход, считая, что свободный выбор в области транспортировки энергоносителей поможет сформировать подлинно плюралистичную международную систему в регионе, который многие в России по сию пору рассматривают как зону своих "особых интересов".
Наконец, все эти проблемы и место в них Украины придают новую актуальность роли Турции в НАТО. Хотя последняя, опасаясь повредить отношениям с Россией, развивает свои отношения с Украиной осторожно, турецко-украинские отношения вне всякого сомнения привносят во взаимодействие между Украиной и НАТО, которое обычно рассматривается в измерении "Восток-Запад", новое и важное измерение - "Север-Юг". Отношения с Украиной, как двусторонние, так и в рамках НАТО, определенно удерживают Турцию в рамках европейской картины. По мере развития этих отношений уменьшаются опасения, как бы после окончания "холодной войны", когда главными заботами НАТО стали партнерство с Россией, миротворческая деятельность и интеграция стран Центральной Европы, Турцию на оттеснили в НАТО на задний план.
Все эти параметры роли Украины в Европе и за ее пределами не просто обеспечивают мощную поддержку независимости этого государства. Они выступают также источником больших ожиданий и сильного давления на страну, проходящую сейчас через все трудности преобразований постсоветского и посткоммунистического этапа. Даже если на Украину влияют с благими целями, это может не только не помочь стране, но и стать для нее бременем. Даже теперь, шесть лет спустя после обретения Украиной независимости, все еще неясно, сможет ли та успешно завершить преобразования и добиться цели, сформулированной президентом Кучмой, - "по праву вернуться в Европу".
Внутренняя стабильность: проблемы мифические и реальные
После многих десятилетий идеологического по природе конфликта между Востоком и Западом не удивительно, что у западной политической элиты сформировалось упрощенное представление об этнических и религиозных "детонаторах" нестабильности, которая, как они опасаются, может прийти на смену этому конфликту. Подготовленный в 1994 году доклад ЦРУ о положении в Украине был не самым нашумевшим, но наиболее авторитетным из нескольких "экспертных" анализов, в которых присутствовал призрак сепаратизма и братоубийственного конфликта. Сейчас апокалиптические суждения о будущем Украины гораздо менее популярны, чем сразу после обретения ею независимости, однако три мифа, на которых эти прогнозы основаны, по-прежнему влияют на представления Запада об Украине.
Первый из них, миф о расколе между этническими русскими и украинцами, игнорирует, по меньшей мере, два обстоятельства. Во-первых, при всех межгенерационных и межрегиональных различиях в украинских общественных настроениях нет никаких оснований полагать, будто этнические русские резко отличаются по политическим взглядам от этнических украинцев - если те живут в том же регионе, принадлежат к тому же поколению и имеют тот же социально-экономический статус [8]. Единственное исключение - Крым - лишь подтверждает правило; от других областей Украины полуостров отличает не высокая доля русских в его населении (67 проц.), а то, что почти 90 проц. этих русских переселились в Крым после Второй мировой войны. Во-вторых, независимо от этнической принадлежности и языка (считается, что русский - основной разговорный язык для 40-50 проц. граждан Украины, а значит, и для многих этнических украинцев), большинство жителей не видит противоречия между настороженностью и даже враждебностью по отношению к российскому государству и чувством общности с русской культурой и русским народом. Западная Украина в этом отношении - еще одно исключение, подтверждающее правило. Ее специфика объясняется исторически: более трети территории Украины вошло в состав Русского государства еще до конца XVIII в., оставшуюся часть южных и центральных областей страны Россия подчинила себе между серединой XVIII в. и окончанием Наполеоновских войн, тогда как шесть самых западных областей Украины (всего их 24) оставались вне российско-советского государства до 1939, 1940 и 1944 годов [9].
У второго мифа - о региональном водоразделе - гораздо больше реальных оснований. Распространенное на юге и востоке страны недовольство, сыгравшее свою роль при поражении первого президента Украины Леонида Кравчука на выборах в июле 1994 года, администрация его преемника Кучмы все еще рассматривает как потенциальную угрозу стабильности государства [10]. Действительно, как показал проведенный в марте 1994-го опрос, 45,4 проц. жителей Донецка назвали себя "советскими", причем доля выбравших такое самоназвание среди русских и украинцев примерно одинакова. Однако, отметил Тор Буквол, региональные элиты на востоке и юге Украины понимают, что в независимой Украине у них гораздо больше возможностей защищать свои интересы (и, возможно, интересы своих избирателей), чем в восстановленном Союзе [11]. К тому же хотя на востоке и юге популярны требования более широкой автономии, двойного гражданства и предоставления русскому языку статуса второго государственного языка, лишь немногие голосуют там за политические движения, выступающие против независимости, а призывы к разделу Украины практически не пользуются поддержкой.
Третий миф - об угрозе независимости Украины со стороны левых сил - не учитывает следующих важных обстоятельств. Первое: некоммунистические левые порой даже энергичнее, чем возглавляемые Кучмой центристы, выступают против действительных или мнимых российских посягательств на украинскую независимость [12]. Второе: более половины всех коммунистов в Украине - это 53 тыс. членов Крымской коммунистической партии [13]. Третье: каковы бы ни были истинные чувства коммунистов, КПУ (в отличие от большинства населения Крыма) последовательно выступает против нарушения единства Украины, а с 1995 года политическая необходимость вынуждает партию поддерживать идею независимости, пусть даже в рамках нового "Союза суверенных государств" и при неприятии нынешней конституции.
Развеяв эти мифы, мы, однако, рискуем создать еще один: будто жизнеспособность независимой Украины уже обеспечена. Такой вывод игнорирует реальную озабоченность, сохраняющуюся в новых и относительно слабых государствах региона, еще недавно бывшего коммунистической частью Европы. Заботит не угроза покорения и вообще силового давления извне, а возможность подрыва внутренней стабильности теми, кто, играя на внутренних противоречиях, способен затормозить реформу властных структур, унаследованных от коммунистического прошлого. Пользуясь русскими понятиями, можно сказать, что дело не столько в независимости этих стран, сколько в их самостоятельности. Перспективы украинской самостоятельности до сих пор под вопросом по четырем причинам.
Во-первых, и на Украине, и в России ни для кого не тайна, что у многих политических и административных структур есть интересы в бизнесе. Они порождают скрытые, неформальные отношения, действующие наряду с публичными, официальными. Более того, деловые интересы украинских политиков и чиновников нередко переплетаются с российскими. Вероятность того, что два украинских министра (теперь уволенные) служили российским интересам в энергетическом и оборонном комплексах, показывает, как трудно добиться конкурентоспособности, прозрачности и подотчетности в этих стратегически важных отраслях экономики.
Во-вторых, сфера финансов плохо упорядочена, а банковская и налоговая системы страдают существенными недостатками. Из-за них Украина несет бремя "псевдоденег", появляющихся при распределении бюджетных доходов, которые, по словам президента страны, "не существуют". Вместе с тем огромная часть реальной денежной массы (43 проц.) обращается вне банковской системы и скрыта от налогообложения. Неизбежные последствия этого - колоссальная задолженность по зарплате в бюджетном секторе (1,8 млрд долл. в 1996 году) и взаимные долги предприятий на еще большую сумму. Эти пороки, как и названные выше, подрывают способность Украины разрабатывать свои энергоресурсы и развивать инфраструктуру, отчего сохраняется ее задолженность перед Россией (импорт из нее покрывает половину энергетических потребностей Украины), а значит, и зависимость.
В-третьих, система украинского права сложна, противоречива и легко уступает разного рода давлению, становясь предметом торга. Это еще один структурный фактор, препятствующий развитию торговли с Западом и притоку западных инвестиций в Украину. (В 1995 году министр обороны Великобритании заявил, что с 1991-го объем торговли между его страной и Украиной вырос на 70 проц., но мог бы быть и больше.) С точки зрения безопасности это означает, что в какие бы международные экономические клубы ни вступала Украина, она не сможет фактически интегрироваться в Европу, потому что не в состоянии производить товары и услуги для западных рынков по разумным ценам. Следовательно, вопреки официально объявленной политикой, она будет неизбежно тяготеть к интеграции в рамках СНГ. А ее Владимир Горбулин, секретарь Совета национальной безопасности и обороны (СНБО) и один из наиболее влиятельных украинских политиков, назвал "ускоренной интеграцией слаборазвитых рынков" [14].
В-четвертых, слабость гражданского общества осложняет установление демократического гражданского контроля над вооруженными силами и службами безопасности. В 1991-92 годах, при первом украинском министре обороны Константине Морозове, были приняты скорые и решительные меры, чтобы отделить вооруженные силы Украины от советско-российских структур и поставить их под контроль новых командных органов. К 1997 году президентская администрация (аппарат СНБО и президентская инспекция вооруженных сил, работающие теперь с Министерством обороны и Генеральным штабом намного эффективнее, чем в 1996 году) предприняла еще более сложные и успешные усилия, чтобы установить гражданский контроль над военными. Тем не менее процесс установления демократического, гражданского контроля, подразумевающего надзор со стороны парламента и общественности, подотчетность и всеобъемлющее правовое регулирование обороны, находится пока в начальной или промежуточной стадии. Его осложняет и то, что в "прочих военных формированиях" (формулировка статьи 17 Конституции Украины) - больше вооруженных людей, чем в подчиненных Министерству обороны вооруженных силах. При недостаточном финансировании (по проекту бюджета на 1998 год примерно 855 млн. долл.) и вызванных этим недочетах боевой подготовки и профессионального уровня кадров вооруженным силам трудно было бы сегодня в условиях чрезвычайной ситуации действовать в соответствии с принятой Концепцией национальной безопасности. Иными словами, при том, что вооруженные силы Украины политически лояльны и находятся под надежным контролем, функционально они неполноценны.
Ситуация со Службой безопасности Украины (СБУ), возможно, иная. Президенты Кравчук и Кучма (во многом благодаря Евгению Марчуку, возглавлявшему при Кравчуке СБУ, а с апреля 1995 по июль 1996 годов занимавшему пост премьер-министра) решительно устранили из СБУ всех противников распада СССР, нового политического руководства страны и конституции, принятой Верховной Радой 28 июля 1996 года. Однако надо быть бесстрашным или наивным, чтобы счесть это достаточным для искоренения психологических установок, приемов работы и аппаратных интриг "бывшего КГБ", остающегося крайне закрытым для государства и общества, которому призван служить [15].
Взятые вместе, эти факторы уязвимости ставят Украину перед двумя опасностями. Во-первых, открывается возможность действий для тех, кто полагает, будто ослабление Украины означает усиление России. И хотя группы, лоббирующие российские интересы в энергетике, финансово-банковской сфере, а также в области обороны и безопасности, действуют разрозненно и нескоординированно, это не значит, что они не могут преследовать политические цели и добиваться нужных результатов. В августе 1993-январе 1996 годов контролируемая государством российская компания "Газпром" четыре раза прекращала поставки газа в Украину, причем, как представляется, минимум дважды - по политическим мотивам [16]. Более того, в своем последнем интервью в роли директора российской Службы внешней разведки (СВР), незадолго до назначения на пост министра иностранных дел, Евгений Примаков признал: его ведомство использовало "все возможные средства", чтобы "способствовать процессу реинтеграции" [17]. Это заявление определенно подтверждают документы СВР об "активных мероприятиях", направленных на то, чтобы помешать Украине вместе с западными партнерами осваивать новые энергоресурсы [18]. Официально в Украине санкционирована деятельность шести российских спецслужб; это вызывает особую тревогу, поскольку они традиционно были ориентированы не только на сбор информации, но и на подрыв государственных структур [19].
Украинцы одними из первых осознали, что нынешняя Россия - практически не столько государство, сколько арена борьбы между мощными и умело действующими группами интересов. При отсутствии сдержек эти силы действуют за пределами России так же активно, как и у себя дома. Интересы России и Украины раздроблены, но при взаимодействии Россия выступает сильной стороной, а Украина - слабой, в чем и состоит одна из главных проблем ее безопасности.
Вторая опасность - разочарование Запада в Украине. До прихода к власти Кучмы ее воспринимали на Западе в основном как будущую Югославию с ядерным оружием. Украинскому политическому истеблишменту удалось настолько успешно и на словах, и делами опровергнуть это представление, что в начале и середине президентства Кучмы американский Конгресс и британский парламент охотно смотрели на Украину как на страну, которая становится похожей если не "на нас", то на Польшу. Но теперь, когда президентство Кучмы подходит к концу, существует опасность, что это лестное представление сменит образ не менее отрицательный, чем вначале, - страны с повальной коррупцией и неизлечимо больной экономикой, где разбазарят любую помощь. Если Украина будет повсюду сразу же ассоциироваться с коррупцией, западная помощь, на которую Киев уже привык полагаться как на нечто само собой разумеющееся, может, вопреки стратегическим интересам западного мира, оказаться под угрозой.
Между Востоком и Западом
Украинские силы, называющие себя центристскими, в долгосрочной перспективе видят гарантию безопасности Украины в "особом партнерстве" с Россией, при котором Россия была бы убеждена, что ей нужна независимая и дружественная Украина. В то же время они полагают: без тесных связей Украины с Западом и без явной его заинтересованности в безопасности Украины особое партнерство невозможно. Такой двойственный подход диктуют не только культурные особенности этой страны или ее экономическая слабость, но и отношение к ней со стороны Запада. Многие украинские "национал-демократы" надеялись, что он отнесется к "европейской" Украине как к бастиону или буферу против "евроазиатской" России. Реальность, однако, такова, что после окончания "холодной войны" Запад политически и психологически не склонен выбирать между партнерством с Украиной или Россией. А поскольку Кучма ясно это сознает, он решил и не ставить Запад перед такой необходимостью. И потому внутренняя стабильность и западная поддержка рассматриваются как условие дружественных отношений с Россией, а дружественные отношения с ней - как условие сближения с Западом.
Однако к осени 1996 года все усилия Кучмы смогли превратить украинско-российские отношения, еще недавно угрожающе напряженные, всего лишь в неудовлетворительные. Такой итог глубоко разочаровал президента, настойчиво пытавшегося добиться установления партнерства с жизненно важным для Украины соседом. Результатом стали не только удвоенные усилия по сближению с Западом, но и растущее внимание к другим направлениям так называемой многовекторной внешней политики. Среди них - сотрудничество со странами СНГ (особенно с Азербайджаном, Грузией, Молдавией и Узбекистаном), которые публично либо негласно разделяют отрицательное отношение Украины к наднациональной модели интеграции в рамках Содружества; прямые взаимовыгодные отношения с богатыми ресурсами регионами России (прежде всего с Татарстаном и Башкортостаном); попытки найти общие экономические интересы с Ираном и Ираком (не нарушая при этом режима международных санкций), а также с Турцией; наконец, стремление по возможности встроиться в структуры экономического сотрудничества и безопасности в Центральной Европе.
Последняя задача не затрагивает оборонной сферы. В этом отношении, несмотря на программы двустороннего сотрудничества и общее членство в "Партнерстве во имя мира" (ПИМ), Украина существенно отличается от ее центральноевропейских соседей. Польша и Венгрия исходят из того, что предстоящее вступление в НАТО сделает национальную политику в области безопасности ненужной [20]; Украина же не может считать, что членство в НАТО автоматически пойдет на пользу ее национальным интересам (да и вступление в блок ей не гарантировано). Вместо этого Украина сосредоточила усилия на достижении тесной фактической интеграции с НАТО, разрабатывая одновременно собственную Концепцию национальной безопасности (принята Верховной Радой 16 января 1997 года). Этот сбалансированный документ намечает систему целей Украины и, кроме того, отражает своеобразные проблемы безопасности, с которыми сталкиваются и другие относительно новые и слабые государства региона. В нем
· приведен интересный в концептуальном отношении перечень "основных потенциальных угроз" (политических, экономических, социальных, военных, экологических, а также в области науки, технологии и информации), причем авторы считают, что "ситуации, угрожающие нашей национальной безопасности, носят в основном именно региональный характер", а угрозы безопасности исходят от сочетания факторов в отдельных регионах [21];
· провозглашена необходимость согласованного, экономически эффективного разделения труда между правоохранительной системой, органами безопасности и военными структурами; причем задача последних - быстро локализовать очаг напряженности и предотвратить неблагоприятное развитие "сочетания факторов" или его использование внешними силами;
· сформулировано актуальное для Восточной и Центральной Европы требование: гражданские ведомства (здравоохранения, технической безопасности, по чрезвычайным ситуациям) обязаны учитывать оборонные соображения, а вооруженные силы - осознавать невоенные аспекты безопасности.
Активное участие Украины в ПИМ (она вступила в организацию первой среди стран СНГ 8 февраля 1994 года и с тех пор участвовала более чем в ста учениях), а также в насыщенных двусторонних программах оборонного сотрудничества с Великобританией, США и другими странами рассчитано в военно-оперативном отношении на то, чтобы усилить потенциал для отражения перечисленных угроз безопасности. Это полностью подтверждает украинская точка зрения на учения Sea Breeze-97 (выражена заместителем командира учений контр-адмиралом Юрием Шалытом): "В локальных конфликтах либо национальных катастрофах, которые могут провоцировать конфликты, именно должным образом подготовленные воинские части могут и должны организовать закрытую зону, что позволит либо направлять, либо воздействовать на процессы, происходящие вне нее, способствовать укреплению стабильности и порядка в стране или регионе и создать необходимые условия для работы подразделений Министерства по чрезвычайным ситуациям" [22].
В военно-политическом отношении формирование системы оборонного сотрудничества помогает достичь не менее важных целей. Оно создает сеть отношений и союзов, которые и на институциональном, и на персональном уровнях поддерживают Запад в его стремлении усилить то, что Горбулин назвал "ролью Украины в обеспечении политической и экономической стабильности в Европе". Эта сеть, в свою очередь, укрепляет позиции украинских сил, считающих, что структуры национальной безопасности, не утрачивая своего своеобразия и соответствия местным условиям, должны эволюционировать к совместимости с принятыми в НАТО принципами сотрудничества, профессионализма, прозрачности и демократического, гражданского контроля. Существенно и то, что такая сеть снижает для Украины риск при спорах с соседями оказаться изолированной и, напротив, увеличивает шанс, что весь "общий европейский дом" быстро отреагирует на угрозы Украине. Масштабное и глубокое оборонное сотрудничество между Западом и Украиной (дополненное таким же сотрудничеством со странами Балтии) может практически сгладить различие между членством в НАТО и полноценным участием в ПИМ - особенно если НАТО будет и впредь превращаться скорее в военно-политическую, нежели военную организацию. Впрочем, украинцы придают большое значение именно военному аспекту НАТО и с одобрением цитируют данное на высоком уровне заверение, что ПИМ предусматривает совместные действия с НАТО в случае угрозы территориальной целостности входящего в него государства [23].
Новое мышление в России? Соглашения по Черноморскому флоту
До октября 1996 года, когда российско-украинские переговоры в последний раз кончились взаимными упреками, были основания считать, что проблема Черноморского флота (ЧФ) превращается в вечный спор, который можно "регулировать", но нельзя разрешить. Он стал принципиально разрешимым с лета 1992-го: украинский и российский президенты договорились о равном разделе кораблей и о временном базировании российской части флота в Севастополе, но на деле соглашение срывалось как минимум из-за двух факторов:
· роль Крыма в истории России (а значит, в ее коллективном сознании и самоуважении) отличала крымскую проблему почти от всех остальных "постимперских" российско-украинских споров;
· Черноморский флот весьма важен для России в геополитическом отношении. 9 сентября 1996 года российский Совет безопасности заявил: "Россия всегда рассматривала вопрос о ЧФ как часть единой программы защиты своих законных интересов в Каспийско-Черноморском регионе". Статус этого флота также рассматривается Россией как составная часть идеи "общего оборонного пространства" СНГ (это одна из ряда причин, по которым Украина отказалась присоединиться к Договору о коллективной безопасности от 15 мая 1992 года).
Подписание трех межправительственных соглашений по ЧФ 28 мая 1997 года тогдашними премьер-министрами России и Украины Виктором Черномырдиным и Павлом Лазаренко было неожиданным, поскольку эти документы, по существу, столь же и даже в чем-то более выгодны Украине, чем те, что Россия торпедировала в октябре 1996-го [24]. 31 мая президенты обеих стран после долгих затяжек подписали состоящий из 41 статьи межгосударственный Договор о дружбе, сотрудничестве и партнерстве. Эти события изменили атмосферу и во многом суть российско-украинских отношений. Сняли ли они глубинные опасения и разногласия относительно характера украинской "независимости", сказать пока трудно.
Можно, однако, утверждать: самые серьезные препятствия к достижению договоренности удалось преодолеть благодаря изменению политики российской стороны. Было бы преувеличением сказать, что эти изменения вызвала революция в политическом мышлении, но что они отражают элементы "нового мышления", сомневаться не приходится. Как и приход к власти Михаила Горбачева в марте 1985 года, возвышение в марте 1997-го Анатолия Чубайса и Бориса Немцова (а также, хоть и в меньшей степени, назначение Ивана Рыбкина секретарем Совета безопасности РФ в сентябре 1996 года), оно свидетельствовало о смене приоритетов, пересмотре средств достижения политических целей и стремлении обеспечить "передышку" для решения неотложных внутренних проблем. Как и в 80-е годы, переоценка ценностей была вызвана ощущением нескольких угроз:
· внутренней (нарастали центробежные тенденции в многонациональной Российской Федерации, что зловеще напоминало "предкризисную ситуацию" в СССР в 1985 году);
· с юга (чеченская трагедия и ее отзвуки по всему Кавказу, напоминавшие об афганской травме);
· с запада (расширение НАТО, напоминавшее отношение Запада к СССР при Рональде Рейгане, перевооружение и СОИ).
Роль Украины в процессе расширения НАТО весьма заметна. Многие официальные лица в Киеве в частном порядке утверждают, будто российские уступки (двойное базирование обоих флотов в Крыму, отмена ограничений на доступ в Севастополь, а также договоренности в области торговли, энергетики и реструктуризации долгов) оправдывают длительные усилия Украины убедить Россию в том, что ее политика толкает Украину в объятия НАТО. Таллинское коммюнике от 27 мая 1997 года, в котором Кучма и польский президент Александер Квасьневский поддержали стремление стран Балтии вступить в НАТО, не могло не встревожить Москву. Несколько дней спустя после подписания российско-украинских соглашений пресс-секретарь Ельцина Сергей Ястржембский ясно высказался относительно необходимости "нового мышления":
"Нам надо найти в себе силы преодолеть эту одержимость Севастополем... Поставить в повестку дня воссоединение Крыма и Севастополя с Россией значило бы развязать новую чеченскую войну. Если Россия и Украина смогут подняться до того уровня, до которого поднялись в свое время де Голль и Аденауэр, чтобы разрешить проблему Эльзаса и Лотарингии, тогда мы сможем действовать вместе, помогать друг другу и преодолевать недоверие. Мы должны смотреть на мир открытыми глазами и видеть его таким, каков он есть" [25]. (Курсив автора.).
Не столь цветисто, но еще более решительно секретарь Совета безопасности Иван Рыбкин заявил, что главные угрозы России "имеют невоенный характер" и она должна "искать причины [угроз]... у себя в стране" [26].
И все же истинное значение соглашений проявится только на практике. Несмотря на укрепление украинских позиций, соглашения не лишают Россию основных рычагов воздействия на Украину. Самый мощный из них связан с тем, что та уступила России право существенного военно-морского, военного и разведывательного присутствия на своей территории на целое поколение. Более того, при внимательном рассмотрении военно-морское, военное и экономическое соглашения оказываются гораздо менее благоприятными для Украины, чем это кажется на первый взгляд [27]. Другая трудность: соглашения изобилуют туманными и неудачными формулировками, а потому их можно неоднозначно толковать. Спустя четыре месяца после подписания соглашений командующий ЧФ Виктор Кравченко пообещал, что "Черноморский флот сделает все возможное, чтобы (имеются в виду Sea Breeze-97. - Прим. автора) оказались последними учениями (НАТО. - Прим. автора) в регионе... Наша задача в том, чтобы вырвать Украину из объятий НАТО" [28]. Сам Ельцин заявляет, что цель соглашений - обеспечить "наше участие в защите Украины". Украина наверняка оспорила бы такую трактовку. В-третьих, между подписанием соглашений и их осуществлением - огромная дистанция. Это подчеркнул премьер-министр Пустовойтенко, заявив накануне своего визита в Москву в октябре 1997 года, что "пока не сделаны существенные шаги к тому, чтобы наполнить [соглашения] реальным содержанием". Москва продолжает делать вид, будто не имеет власти над теми, кто должен выполнять соглашения, а это дает огромный простор для отрицаний и отговорок, может использоваться для давления и обмана.
Четвертая, и самая важная, проблема: неясно, изменились ли только средства российской политики или же и ее цели. В свое время Горбачев рассчитывал, отодвинув советские дивизии на восток, повлиять на западные страны сильнее, чем это удавалось Брежневу, продвинувшему их на запад. По аналогии можно полагать, что Рыбкин и другие рассчитывают добиться больших успехов в "процессах реинтеграции", не закрывая, а открывая российские рынки. Такой ход мысли не нов. В 1991-92 годах, когда российская внешняя политика переживала "романтический период", так называемые либералы в МИД РФ утверждали: не военная сила, а экономическая реформа станет магнитом, "который притянет бывшие советские республики обратно к нам". Но они же подчеркивали, что России следует проводить реинтеграцию "всеми законными средствами (включая политику "разделяй и влияй")", и ее следует признать "лидером в сфере стабильности и военной безопасности на всей территории бывшего СССР" [29].
Происходит ли сейчас возрождение этого постсоветского либерализма, который не любит насилия, но с нежностью относится к империи? Или же в результате неудач и трагедий последних нескольких лет в России наконец-то появляются лидеры, которые если и не ценят таких понятий как разнообразие, плюрализм и независимость, то хотя бы признают их важное значение?
Заключение
Подписанные в мае 1997 года соглашения между Россией и Украиной отнюдь не снижают, а, наоборот, повышают важность различия между "независимостью" и "самостоятельностью". Эти соглашения признают в любом из общепринятых смыслов независимость Украины. Однако не нужно особого умения читать между строк, чтобы увидеть: с точки зрения России, соглашения нацелены, в частности, на создание стимулов к углублению интеграции. Они чреваты не только обострением разногласий в украинском обществе, но и усилением противоречия между желаемым и действительным, которое можно убедительно проиллюстрировать двумя цитатами. Валерий Пустовойтенко, глава центристского правительства, считает, что "теперь нет иного пути. Украина должна (экономически. - Прим. автора) интегрироваться с Россией и другими странами Содружества" [30]. Находящийся на другом конце политического спектра лидер проконституционной фракции компартии в Верховной Раде Борис Олейник настаивает на том, что Украина, как и всякая уважающая себя страна, стремится интегрироваться в европейское сообщество и сохранять свой суверенитет [31].
Сегодня опасность - не в том, что Украина решит повернуться обратно к России, а в том, что она будет постепенно сдвигаться в этом направлении из-за неспособности сделать свою экономику привлекательной для западных партнеров и повысить ее ценность для собственного народа. Такое развитие событий было бы не трагическим, но все же печальным. Запад слишком заинтересован в независимости Украины, чтобы полностью отстраниться от происходящего, а Россия, которая наконец разумно занялась своими внутренними проблемами, вряд ли вернется к практике открытого давления. Украина, по словам Малькольма Рифкинда, стала независимой "всерьез и надолго". Но есть опасность, что она станет не "мостом" между Востоком и Западом, как надеялся Кучма, а рубежом разлома в международной системе, источником тревог, интриг и горя.
Перевод с английского Николая Руденского
Об авторе. Шерр Джеймс - сотрудник Исследовательского центра по изучению конфликтов при Королевской военной академии в Сэндхерсте, преподаватель кафедры международных отношений в Оксфордском университете.
Примечания
[1] Это явно понимал президент Польши Лех Валенса, сказавший на встрече с украинской парламентской делегацией в декабре 1994 года, что "без независимой Украины не может быть независимой Польши".
[2] Рифкинд сказал это во время своего государственного визита в Украину в сентябре 1995 года. Тогда же он заявил, что "размеры и стратегическое положение Украины делают ее одним из опорных стержней Европы".
[3] Такие взгляды свойственны не только противникам президента Ельцина и высказывались сразу после распада СССР. Даже в апреле 1995 года тогдашний помощник Ельцина по международным делам Дмитрий Рюриков использовал именно такие формулировки и высмеивал тех, кто "делает вид, будто эти страны (Украина и Россия. - Прим. автора) просто расстались, развелись между собой на основе международного права". "Киевские ведомости", 28.04.1995.
[4] Выступление Славомира Маймана в "Уинстон-хаусе" в Сассексе 8.10.1993.
[5] Данные переписи населения УССР 1989 года. Тогда для лиц смешанного происхождения все еще был стимул именоваться русскими.
[6] Военная доктрина Российской Федерации, принятая 2 ноября 1993 года (но вскоре замененная новыми документами) называет подавление прав, свобод и законных интересов граждан России одним из "главных существующих и потенциальных источников военной угрозы (Курсив автора) вне Российской Федерации" См.: C. Dick. The Military Doctrine of the Russian Federation. "Jane's Intelligence Review", Special Report, Coulsdon, January 1994.
[7] НТВ, 16.11.1997; цит. по "BBC Summary of World Broadcasts: Former Soviet Union" (далее SWB), 18.11.1997. В том же интервью он заявил: "Следующая проблема, которую надо решить, - это куда пойдет большая нефть из Баку... Я думаю, у России есть все шансы победить Турцию в этой конкуренции". Затем, подчеркивая связь между экономическими, политическими и стратегическими соображениями, он добавил: "Если мы в этом деле лидеры, а не посторонние, мы не позволим американскому Шестому флоту войти [sic] или чтобы там произошли крупные военные маневры, не говоря о военном конфликте".
[8] Проиллюстрирую это результатами опроса, проведенного в Киеве в январе 1995 года, когда общественное разочарование достигло высшей точки: 62 проц. этнических украинцев и 58 проц. этнических русских высказались в поддержку независимости, а против нее - 16 проц. украинцев и всего 10 проц. русских.
[9] С учетом Крыма областей на Украине было бы 25, но Крым имеет статус автономной республики. К шести областям крайнего Запада можно было бы добавить седьмую - Ровенскую, которая вошла в СССР в 1939 году, но она находилась в составе России с 1773-го до перехода к Польше по Рижскому мирному договору 1921 года. Четыре из этих шести областей - Волынская, Львовская, Ивано-Франковская и Тернопольская - были аннексированы у Польши в соответствии с пактом Молотова-Риббентропа в 1939 году. Пятая - Черновицкая (Северная Буковина) - была отобрана у Румынии в 1940-м, а шестая - Закарпатская - у Венгрии в 1944 году.
[10] 17 июля 1996 года Владимир Горбулин, секретарь Совета национальной безопасности и обороны (СНБО), даже заявил, что, если повторится нечто вроде забастовок донецких шахтеров в феврале и июле 1996 года, страна "может утратить независимость" (SWB, 19.07.1996).
[11] T. Bukkvoll. Ukraine and European Security. L., Royal Institute of International Affairs, 1977, pp. 31-32.
[12] 1 марта 1995 года Верховная Рада отклонила январский декрет Кучмы "О финансово-промышленных группах" из опасения, что российский капитал сможет получить господствующее положение на Украине. Парламент также не поддержал министра обороны Валерия Шмарова, чье увольнение в июле 1996 года многие связывали с его позицией в поддержку более тесного оборонного сотрудничества с Россией.
[13] N. Belitser. National Minorities. "The Ukrainian Center of Human Rights Herald", Issue 2, Kyiv, 1995.
[14] A. Filipenko. The CIS Economic Union: Pros and Cons. "Politics and the Times". Kyiv, Octo-ber-December, 1995.
[15] Пищу для размышлений можно почерпнуть в статье: Вся президентская рать: о роли спецслужб в предвыборной кампании. "Зеркало недели", 15-21.10.1997.
[16] Так было в августе 1993 года (до встречи в Массандре, во время которой Россия потребовала имущество Черноморского флота в обмен на списание долгов) и ноябре 1994 года. Поскольку Кучма считался настроенным пророссийски, проблемы с поставками смягчились сразу после его избрания. Однако как только он показал, что не собирается быть "вассалом" России, отношения с "Газпромом" резко ухудшились (сходным образом избрание Лукашенко немедленно подействовало положительно на политику "Газпрома" по отношению к Белоруссии).
[17] "Комсомольская правда", 26.12.1995.
[18] Эти якобы исходящие из СВР документы были опубликованы в российской газете "Коммерсантъ-Daily" 28.07.1995 после первой публикации в украинской газете "Украiна молода". Более подробно об этом см.: T. Kuzio. Ukraine Under Kuchma: Political Reform, Eco-nomic Transformation and Security Policy in Independent Ukraine. L., Macmillan, p. 203.
[19] Кроме самой СВР, это Федеральная служба безопасности (ФСБ), которая по закону от 12.04.95 имеет право вести разведывательные операции на территории иностранных государств, Федеральное агентство правительственной связи и информации (ФАПСИ), Федеральная пограничная служба (ФПС), имеющая свое разведывательное управление, Главное разведуправление Генштаба (ГРУ) и не связанные с ГРУ отделы военной контрразведки (формально подчиненные ФСБ, но фактически работающие автономно).
[20] В Чехии также некоторое время господствовала такая самоуспокоенность, однако по настоянию премьер-министра Вацлава Клауса и некоторых других должностных лиц в правительстве в марте 1997 года была принята так называемая Национальная стратегия. В трех государствах Балтии необходимость всеобъемлющих концепций национальной обороны и безопасности была признана даже еще до международного признания этих государств.
[21] В изложении главы аппарата СНБО О. Спирина. В самом документе употреблены более осторожные формулировки.
[22] В слегка перефразированном варианте Украинского независимого информационного агентства новостей (УНИАН) от 28.08.1997. Цит. по: SWB, 30.08.1997.
[23] Это заявление приписывается Герхарду фон Мольтке, который якобы сделал его на заседании Совета североатлантического сотрудничества в Стамбуле в 1994 году. Было опубликовано в официальной парламентской газете "Голос Украiнi". Цит. по: T. Kuzio. Op.cit., p.195.
[24] Анализ октябрьского кризиса см.: J. Sherr. A New Storm Over the Black Sea Fleet. Conflict Studies Research Centre Occasional Brief 51, Sandhurst, November 1996.
[25] SWB, 2.06.1997.
[26] "Труд", 10.06.1997.
[27] Изложение и анализ соглашений см.: J. Sherr. Russia-Ukraine Rapprochement? The Black Sea Fleet Accords. "Survival", IISS, L., Autumn 1997.
[28] УНИАН, 17.09.1997, цит. по: SWB, 19.09.1997.
[29] Ф. Шелов-Коведяев. Стратегия и тактика внешней политики России в новом зарубежье (лето 1992) (экземпляр в архиве автора). Г-н Шелов-Коведяев был тогда первым заместителем министра иностранных дел РФ. Осенью того же года, когда возобладала более традиционная политика военного давления, он ушел в отставку.
[30] ИТАР-ТАСС, 17.10.1997, цит. по: SWB, 20.10.1997. Из контекста несомненно ясно, что речь идет об экономической, а не политической интеграции.
[31] УНИАН, 27.10.1996, цит. по: SWB, 29.10.1997.
2002.10.21 | line305b
Статья - 2 - на английском... по-моему даже более "на злобу дня"
UKRAINE & RUSSIA: A GEOPOLITICAL TURN?James Sherr
In Ukraine, it has long been accepted that whilst many Russians love Ukraine, very few love its independence. Nevertheless, the Russian Federation recognised Ukraine’s independence as long ago as 1992, and as recently as his first summit with President Kuchma on 17-18 April 2000, President Putin affirmed that its independence was ‘irreversible’. But what does independence mean in practice? Not until the signing of the Tripartite Accord on 14 January 1994 did Russia pledge to respect Ukraine’s territorial integrity – and not until the ‘Big Treaty’ was signed on 31 May 1997 were Crimea (and its largest city, Sevastopol) conclusively recognised as part of this territory. To this day, the Russian Federation refuses to demarcate the border between the two states; many of its official representatives speak of Ukraine as an ‘ally’ (thus refusing to recognise the country’s non-aligned status); and several of its actions (e.g. the use of Crimean bases to train troops for combat duty in Chechnya) suggest that there might be more respect for Ukraine’s sovereignty de jure than there is de facto. More fundamentally, the Russian authorities see no contradiction between independence and ‘integration’. In his last interview as Director General of the Sluzhba Vneshnoy Razvedki (Foreign Intelligence Service) on 26 December 1995, Yevgeniy Primakov stated that his service had used ‘all possible means to strengthen centripetal processes in the former Soviet Union’.
Even prior to becoming President of the Russian Federation, Vladimir Vladimirovich Putin let it be known that Russia’s policy towards its former Soviet neighbours would become ‘more active’, ‘more pragmatic’, ‘more aggressive’ and ‘far tougher’. Does that mean that he is pursuing a new policy or giving fresh impetus to an old one? How is Ukraine responding to what many privately view as a new regime in Russia and a more intense mode of engagement? How might the EU’s interests be affected by changes in the relationship between Ukraine and Russia, and how might such changes affect Ukraine’s chances of realising its long proclaimed ‘European choice’?
CONTINUITIES IN THINKING AND PRACTICE
The continuities in the Ukraine-Russia relationship are defined by identity, sentiment and interdependence. Both identity and sentiment are expressed in the old maxim that ‘St. Petersburg is the brain, Moscow the heart and Kyiv the mother of Russia’: a maxim which reveals that, from the point of view of the vast majority of Russians, Ukraine is not the lodestar of the Russian Empire, but the birthplace of the Russian state. Yet from a Ukrainian perspective, this ‘truth’ not only ignores those Ukrainians from the six western oblasti (regions) of the country who never lived in a Russian state until 1939-40; as the Russian historian Georgiy Fedotov noted, it also ignores ‘three to four centuries of history that had made the Ukrainian people and their culture different from the Great Russians’. That Ukraine and Russia – like England and Ireland, Sweden and Norway, Germany and Austria – have a related history in indisputable. But Russian insistence on a common history is a key reason why many Ukrainians share the verdict of another Russian historian, Vernadskiy, that ‘Russian democracy ends where the question of Ukraine begins’.
A second reason for Vernadskiy’s verdict is that the growth of the Russian state and empire were coterminous processes. Russia has limited historical experience of living with neighbours who are at one and the same time friendly and independent. This fact in itself would explain the integrationist bias in policy and the tendency, not only amongst Ukraine’s enemies in Russia, but its friends, to equate good relations with ‘drawing closer’ and ‘firm good neighbourliness’.
The issues of sentiment and identity are aggravated by at least one additional factor: the large number of ethnic Russians on Ukrainian territory (19 per cent of the population, according to the last Soviet census): ‘compatriots’ who, according to two Concepts of Foreign Policy, the Russian Federation is obliged to ‘protect’. Yet with the revealing exception of Crimea – 90 per cent of whose ethnic Russians arrived only after 1944 – those who identified themselves as Russians in the Soviet census are well assimilated into their regions, are in large part ethnically mixed and in even larger part resentful of ethnic labels. To be sure, the ‘Russian dominated’ regions of the east overwhelmingly favour close linkages, if not ‘union’ with Russia, yet this is as true for the ethnic Ukrainians living there as it is for ethnic Russians. In regions wary of Russian influence, the picture is the same: ethnic Russians generally share the orientation of ethnic Ukrainians from the same generation, profession and social background. For the vast majority of Ukrainian citizens, nalezhnist’ (belonging) matters more than poskhodzhennya (origin), and there is no contradiction between being pro-Russian and distrustful of the Russian state.
Ukraine’s economic dependency on Russia – demonstrated obviously and oppressively by the question of energy – plainly compounds the difficulties of a state with aspirations of ‘living apart’ from its more powerful and vastly larger neighbour. Yet the difficulties are both more subtle and more serious than this dependency suggests. For one thing, it is more accurate to speak of an uneven interdependency than a dependency – as revealed not only by Ukraine’s extensive energy transport and refining infrastructure (still vital for Russia’s gas shipments to Europe), but its substantial and highly specialised capabilities in what had once been a tightly integrated ‘all Union’ defence-industrial complex. No less significant is the integration – in loyalties, values and working culture – of many of the elites who dominate the economic, political (and military and intelligence) structures of a state determined to become a ‘full member of the European family of civilised nations’ and, eventually, the European Union. These Soviet and post-Soviet realities give point to the vital distinction between a country’s nezalezhnist’ (its ‘independence’) and its samostiynist’ (its ‘ability to stand’); they have prolonged the life of the old Russian conviction that ‘samostoyatel’noy Ukrainiy nikogda ne budet’ (‘Ukraine will never be able to stand alone’); and they have persuaded even many Russian democrats (q.v. Yel’tsin’s State Secretary Gennadiy Burbulis) ‘that there is a logic that will bring the former republics back again our way’.
THE PUTIN FACTOR
To be sure, Putin’s policy is not exclusively Putin’s. Like President Putin himself, this policy is a reflection of moods, interests and the balance of forces within Russia’s policy-making elite and, to a considerable extent, the country as a whole. Thanks to a variety of internal and external factors, these moods and forces were shifting over the course of the Yel’tsin era. By the time Vladimir Putin became Acting President in December 1999, they had combined to produce a paradigm shift. Four of these factors have proved particularly influential:
· The 1998 Financial Crisis was rightly or wrongly seen as damning, definitive demonstration that Western economic models and ‘remedies’ had not advanced the development of Russia. To Putin and his entourage, the diminution of the state is the most flawed feature of these Western models. Nevertheless, Putin is determined that Russia benefit from ‘globalisation processes’ rather than find itself isolated by them. Reconstructing the ‘vertical of power’ is seen as indispensable to making Russia a capable actor in the international system;
· NATO enlargement, even where not seen as a military threat to Russia, is widely seen as a means of excluding it from Europe and de-legitimising its interests.
· EU enlargement, whilst appraised far more positively than NATO enlargement, is none the less regarded with some ambivalence. There is growing recognition that the EU is not exclusively, or even primarily a ‘counterbalance to US dominance’, but a mechanism of integration. Whilst on the one hand believing in the merits and possibility of ‘strategic partnership’ with the EU – a matter of high politics – there is reasoned scepticism that integration – a course requiring profound micro-level change – can be anything more than a very distant prospect.
· Kosovo: In military terms, NATO’s intervention was widely seen as a rehearsal for more ambitious exercises in ‘coercive diplomacy’ and in political terms as a testing ground for using human rights as a flag of convenience for breaking up ‘problematic states’. This perception has greatly sharpened the geopolitical stakes for Russia in Central Asia and in the Caucasus (where the ‘rights’ of Chechens and small states might provide a useful pretext for NATO to advance its geo-economic interests). To those conscious of these interests in the ‘Black Sea and Caspian region’, Ukraine’s location and its oil refining and transport infrastructure are hardly of peripheral importance.
As a result of these international developments and internal reverses, President Putin came to power convinced that Russia was under geopolitical pressure from the West and especially from NATO and the United States. Given these developments, the transformation of the CIS into a bloc and an internationally recognised ‘zone of interest’ is seen not only as a defensive and urgent measure, but as a precondition for giving Russia ‘equality’ in the international system. In the words of Andrey Fedorov, former First Deputy Foreign Minister,
Today we are speaking more or less openly now about our zones of interests. In one way or another we are confirming that the post-Soviet territory is such a zone. In Yeltsin’s time we were trying to wrap this in a nice paper. Now we are saying it more directly: this is our territory, our sphere of interest.
These perceptions have affected Russian policy towards Ukraine at three levels. First, President Putin has disciplined – though certainly not eliminated – the mnogogolosiye (multi-voicedness) of the Yel’tsin era and has succeeded in producing a tighter correspondence between Russia’s commercial, geo-economic and geo-political objectives. Second, he has been more pragmatic (and sceptical) than his predecessor about the merits of ‘integration’ – a course entailing burdens for Russia as well as benefits – whilst focusing more intently on the subordination of Ukraine in concrete areas relevant to Russian interests. Finally, consistent with his KGB background, he has intensified covert means of influence, placed greater emphasis on internal Ukrainian allies and has endeavoured to turn weakness, division and even scandal inside Ukraine to Russia’s geopolitical advantage. These shifts in focus and method can be seen in three key areas: Ukraine’s energy debt, the fate of the Yushchenko government and the tape scandals known as ‘Kuchmagate’.
Where debt is concerned, the switch to a ‘cold’, ‘specific’ and ‘pragmatic’ policy became apparent when Russia cut the oil supply to Ukraine in December 1999 (which, not incidentally, is the start of winter). Although this was the fifth major oil cutoff since Ukraine became an independent state, those given responsibility for resolving the matter (notably the leadership of the National Security and Defence Council) soon sensed that the rules had changed: that Russia would inflict pain and continue to inflict it until the necessary conclusions were drawn. At the outset of the dispute, Russia’s Acting Prime Minister Kasyanov declared that there would be no further deliveries until Ukraine entirely halted diversions of Russian gas supplies transiting Ukraine: in essence, officially sanctioned (but officially disavowed) theft from the Druzhba pipeline, then running at 185 million cubic meters of gas per day. When Ukraine’s authorities took measures to control what they could control, reducing diversion to 35 million cubic meters, Russia continued to withhold deliveries, and Kasyanov restated his terms. At the same time, he sounded a new note: Ukraine would find it easier to avoid such difficulties in future if it joined the CIS Customs Union, an invitation which on political as well as economic grounds, Ukraine has steadfastly declined since this ‘Union of Five’ was established in March 1996. During his summit with President Kuchma in April 2000, President Putin made a broader and more direct linkage between energy and Ukraine’s geopolitical course. It was only after this summit that deliveries resumed and only after a second summit in August that a mechanism was put in place to resolve the issue of debt. Russia’s management of this dispute illustrates three features of the Ukraine-Russia relationship:
1. ‘Promoting Russia’s economic interests’ in neighbouring states, including ‘joint rational use of natural resources’ – priorities established by Russia’s June 2000 Foreign Policy Concept – are tasks which Putin has pursued with rigour and determination. In the process he has demonstrated that state interests and private enterprise can be linked when circumstances require it. The Russian state faced no insurmountable difficulty halting deliveries of LUKoil (a joint stock company) in a dispute involving Gazprom (a separate joint stock company) and Itera (an ostensibly private concern) – and maintaining suspension of deliveries until a wider set of economic and political conditions were met. In February 2001 in Dnepropetrovsk, President Putin tied the establishment of a debt clearance mechanism to the ‘privatisation’ of Ukraine’s energy and refining infrastructure by Russian commercial concerns.
2. Economic pressure is being used to advance political aims, not merely economic ones. In June 2000, Ukraine made a further exception to its opposition to participation in CIS security structures (the 1995 CIS Air Defence Agreement being the first), joined the newly established Anti-Terrorism Centre and took further steps to enhance intelligence collaboration with Russia. In September 2000, within days of the Yalta summit, President Kuchma dismissed Foreign Minister Borys Tarasyuk and several other key officials whom Moscow had long identified as impediments to ‘good neighbourliness’. Since the presidential summits, where several key security issues are concerned – e.g. the activities of the Black Sea Fleet and its Naval Infantry – Ukraine has overlooked gross infractions and ceded ground.
3. The opacity of the Russian and Ukrainian energy sectors – so opaque that the 16 agreements concluded between the two presidents in Dnepropetrovsk were kept secret from the Ukrainian government – pose a threat to Ukraine’s samostiynist’ as well its security. There is no conclusive way of establishing who owns what – or who owes what to whom – in a ‘market’ characterised by arbitrary price levels, hidden payment mechanisms, invisible partners, tax fraud and an extensive barter trade. In such a milieu, the counter-intuitive is far from abnormal: hence the suspicion, privately expressed by Ukrainian officials and partially substantiated, that Gazprom siphoned some of its own gas in order to prolong the dispute and enhance Russia’s bargaining power. If the Ukrainian state controls ‘its’ energy sector, it does so on the sector’s terms.
That there has been a growing ‘commercialisation’ of Russia’s priorities in the ‘near abroad’ is beyond doubt. But if the reduction of Ukraine’s debt were Russia’s principal priority, one would expect to find the latter supporting efforts to diversify Ukraine’s energy suppliers, develop its indigenous resources and strengthen its solvency. In all three spheres, Russian entities and their Ukrainian allies have sought to obstruct rather than facilitate. The conclusion one is led to is that dependency, rather than solvency, is Russia’s principal priority, and that the principal advantage of Ukraine’s debt is that it is unpayable.
The fate of Prime Minister Viktor Yushchenko, appointed on 21 December 1999 and dismissed by Ukraine’s parliament, the Verkhovna Rada on 26 April 2001, reinforces this conclusion. Yushchenko’s government was the first in Ukraine determined to introduce the structural changes required to realise the “European choice” in practice. Had Yushchenko failed simply because he failed—because his reforms had negligible or deleterious result—then his fall would serve as a commentary on the intractability of Ukraine’s economic problems. But because his reforms had measurable and positive results—because they eliminated pension and wage arrears and secured, for the first time since 1991, economic growth; and because Yushchenko secured unprecedented levels of popularity and trust compared to other office holders in Ukraine, then a different commentary is needed.
At one level, Yushchenko’s dismissal is a commentary on the degree to which the interests of Ukraine’s oligarchs differs from the interests of the country as a whole. But it is also a commentary on the importance of the Russian factor. On 19 January 2001, Prime Minister Yushchenko’s close ally, Deputy Prime Minister Yulia Tymoshenko, was dismissed and on 26 January replaced by a figure perceived as friendly to Russian energy interests, Oleh Dubyna. Despite her previous incarnation as a leading energy oligarch, Tymoshenko had amply demonstrated that she had since become unfriendly to these interests, as well as to those inside Ukraine who believe that the energy market should remain a closed shop, immune to taxation. Allegations of gas smuggling on her part whilst head of United Energy Systems of Ukraine (UES) in 1996-7 were far from new and therefore do not explain the timing of Kuchma’s decision. More interesting is the timing of allegations by Russian military prosecutors that she had sold an 85 percent stake of UES to the Russian Ministry of Defence during the same period and then subsequently misappropriated the funds. Did it really take the Russian prosecutors four years to realise what had occurred during a time when she and her ally, former Prime Minister Pavlo Lazarenko, enjoyed close ties with Russian power structures? On 13 February, Tymoshenko was arrested. On 14 February, Gennadiy Seleznev, Speaker of the Russian State Duma, praised President Kuchma for this latest “example of how to deal with corrupted persons.
Seleznev’s assessment is particularly noteworthy given Russia’s response to the scandal which erupted in November 2000, when a former officer of the Sluzhba Bezpeki Ukrainiy (SBU) published tapes allegedly implicating President Kuchma in the murder of a journalist as well as other serious abuses of power. Far from joining the chorus of protest and recriminations (including moves to expel Ukraine from the Council of Europe), Russia in a striking reversal of roles portrayed Western entreaties and pressures as blatant attempts to interfere in Ukraine’s internal affairs and alter its economic and foreign policy course. The scandal — which has not only weakened Kuchma, but the legitimacy of Ukraine’s political order — presented Russia with yet a further opportunity to increase its influence. This is because the scandal has driven what appears to be an immovable wedge between the President and those most capable of advancing Ukraine’s “strategic course of entering Europe.” By the same token, it has made him dependent on those whose commitment to this goal is merely declaratory as well as on those who oppose it altogether.
Russia’s exploitation of these difficulties was so artful and methodical that even the influential Russian newspaper Izvestiya (13 February, 2001) dropped hints that Putin, his special services and their allies in Ukraine might have played a role in recording the tapes and distributing them. Whatever the truth of the matter, the scandal demonstrably accelerated the shift begun in August 2000 in the main method of Russian policy: from pressure to support. Within three months of the “new principles” that Yushchenko noted in September, the dynamic of relations substantially changed. The 24 December Minsk accords deferred Ukraine’s gas debt to Russia for ten years and under remarkably lenient terms, but at a price: conclusion of agreements (November 2000 and February 2001) transferring to Russian entities de facto ownership of most of Ukraine’s energy transport infrastructure. The conclusion on 14 May of a five-year gas supply agreement with Turkmenistan—presented by Ukraine’s state television as a means of diversifying gas supply and by Kuchma as a ‘historic event’ — is a further sign of such support, as Turkmen gas must transit the same Russian owned distribution network which blocked the conclusion of similar deals in the past.
The appointment of Russia’s former Prime Minister, Viktor Chernomyrdin on 10 May 2001, as Ambassador and Special Envoy for the Development of Russian-Ukrainian Trade and Economic Ties is clearly designed to consolidate these gains. Chernomyrdin is widely expected to be as much an “arbitrating judge” as an ambassador, bridging what in post-Soviet conditions is often unbridgeable: the gap between agreements and their implementation. He is likely be a powerful ally in residence for those who want to see Ukraine anchored in Russia’s business networks — and who, by the same token, feel threatened by European standards of openness, competitiveness and transparency. As noted by Anatoliy Grytsenko, President of the Ukrainian Centre for Economic and Political Studies:
He is a man who knows exactly the economic value of everything that exists in Ukrainian-Russian relations. He knows not only the official reports of the state Committee for Statistics and the CIS Interstate Economic Committee, but also the shady schemes out of which both the Ukrainian and the Russian businessmen who now influence politics made their first capital. He knows exactly who owes how much to whom, which means that in this regard it will be both easy and difficult for the Ukrainian side to work with him.’
A compatible but less problematic assessment of Chernomyrdin’s role and potential was provided by Dmitriy Rogozin, Chairman of the Committee on International Affairs of the Russian State Duma on 15 May 2001:
Of course, Chernomyrdin should not just conduct himself as an ambassador in Ukraine. He should be taking a more active part in the solution of, well, I am not afraid to say this, some Ukrainian problems, too…I think that Viktor Stepanovich will have to act as a kind of arbitrating judge in the solution of numerous conflicts, even those of an internal political nature. Here he will have to display such high statesmanship and wisdom as will make it possible for him not to involve Russia directly in the internal affairs of Ukraine.
Intervening but in ways which do not ‘involve Russia directly’ is a well established art, but it has not been always delicately performed by Russian emissaries or graciously received by their hosts.
UKRAINE: RETREAT AND MANOEUVRE
The principal foreign policy challenge for Ukraine is to give substance to its declarations. The realisation of Ukraine’s ‘European choice’ not only demands support from the West, it demands that Ukrainians who believe in this choice have a fair degree of control over the country’s affairs. Post-Soviet realities have not afforded them this luxury. In Ukraine as in other newly independent states, the problem is not simply that civil society is weak, but that other people and interests are strong. Many of these interests – the fuel and energy complex, the financial and banking sector, the security and intelligence network – are transnational structures de facto, moreover not transnational European structures, but structures of the former Soviet Union, whose attitudes to transparency, competition, entrepreneurship and contract enforcement are very different from the EU norm. In view of these realities, it is an illusion to believe that a pro-Western foreign policy can provide a substitute for the arduous task of westernising Ukraine.
In the eyes of its westernising proponents, President Kuchma’s ‘multi-vector’ policy has been a means of buying time for pursuing this arduous task. Yet Ukraine is neither skilful nor powerful enough to create its own geopolitical environment. The Kosovo conflict appeared to confront Ukraine with the worst of both worlds: a breakdown of NATO-Russia cooperation (hence, heightened Russian opposition to the NATO-Ukraine relationship), coupled with a simultaneous diminution of NATO’s attentiveness to the country’s interests and concerns. At the same time, it was becoming apparent that the European Union was determined to pursue a model of enlargement, exemplified by the Schengen accords, which threatened to shut Ukraine out of the ‘greater Europe’. Therefore, Western policy as much as Russian policy persuaded President Kuchma that he had no alternative but to make a number of strategic concessions to Russia. Justifying his opposition to ‘Ukrainian patriots’ like Tarasyuk on 28 August 2000, Kuchma asserted that ‘Ukraine would gain nothing from a confrontation with Russia’, but then added, ‘besides, the West is closed to us now’.
Nevertheless, two years after the conclusion of the Kosovo conflict and nearly one year after the ‘Gongadze affair’, it is clear that the multi-vector policy is very much alive. For this there are three clear reasons. First, even according to the most cynical reading of his character, President Kuchma will sacrifice Ukraine’s interests to the preservation of his own political power. But he is not pro-Russian, and there is abundant indication that he is not only wary of Putin, but afraid of him. He is therefore determined to make only those concessions which he must make. Beyond this, he will seek counterpoises and compensations, lines of retreat and room for manoeuvre – and in this respect, he is a classically Ukrainian president. Second, as an astute Ukrainian and an astute politician, he knows that a Belarussian course would tear the country apart, enable Ukraine’s ‘patriots’ – Yushchenko, Tymoshenko and Tarasyuk – to detach his centrist supporters and leave him totally at the mercy of President Putin. Third, he knows that in practical ways – military-technical assistance and defence reform – the NATO-Ukraine relationship has benefited the country; moreover, it remains Ukraine’s one solid anchor in the West. Despite Russian pressure, in this sphere he has held firm.
CHALLENGES FOR THE EU
The certainty that sooner or later, the western frontier of Ukraine will become the eastern frontier of the EU has focused minds in Brussels as well as in Kyiv. If the apprehension in Kyiv is that the Schengen frontier could become a new ‘iron curtain’, the apprehension in Brussels must be that if Ukraine were to fail – if it became a zone of turbulence, lawlessness and unrest – Schengen could become the economic equivalent of a Maginot line, providing limited security or only an artificial sense of it. How does the relationship between Ukraine and Russia relate to this concern?
The European Union – and for that matter, NATO – have wisely refused to support Ukraine on an anti-Russian basis. Yet until the Goteborg Council many EU members have erred in the opposite direction, insisting on maintaining a link between Ukraine and Russia, despite the fact that Ukraine has consistently declared a vocation for EU membership and Russia has not. This linkage has had two damaging consequences. First, it has persuaded those Ukrainians most capable of realising the ‘European choice’ that whatever steps are taken, Ukraine’s prospects will be linked to that of another country. Second, it suggests that the European Union regards the former Soviet Union as Russia’s rightful ‘zone of influence’ and that it regards newly independent states as states of a lesser order. There could be no better way of strengthening those who would define Russia’s interests in neo-imperial terms or, on the other hand, weakening Russians who rightly perceive that their country has no imperial future.
The dangers inherent in such perceptions are not only profound for Russia, but for Europe. A large proportion of Ukraine’s elite (and its alienated society) is European in orientation and pro-Western by conviction. The mainstream perception in Russia – that as an ‘East Slavic people’ Ukraine and Russia ‘belong together’ – is adamantly rejected by a large proportion of the country. Amongst the population as a whole, 30 per cent believe that Ukraine should never join the Tashkent Collective Security Treaty. In western regions, this perception is vastly higher. If there is a Belarussian course for Ukraine, it is unlikely to be a peaceful one. Western policies which strengthen Russian misunderstanding of these realities can only lead to trouble.
The second concern for the ‘greater Europe’ must be the synergy which exists between Russian influence, collusive and opaque norms of business, the ‘domination of authoritarian tendencies’ in Ukraine and the criminalisation of the state. In Ukraine as in Russia, the reality of economic and, by extension, social life is laws which are so stultifying and contradictory as to make corruption unavoidable, the absence of mechanisms (local and judicial) to enforce contracts, a taxation regime designed to penalise business rather than encourage it, and a business class, predatory rather than entrepreneurial and more skilful at extracting wealth than creating it. Efforts along the lines of Yushchenko’s government to address these deficiencies run into greatest resistance from the structures which dominate trade within – and sustain the interdependence of – ‘former Soviet space’. Transparency – the ability to know what decisions are taken, where decisions are taken and by whom they are taken – is anathema to these structures. It would be heroic to assume that the further maturation of these pathological conditions will simply affect Ukraine and other newly independent states, rather than prove (q.v. Anatoliy Grytsenko) ‘a source of additional threats to European countries in terms of drugs, weapons, illegal immigrants, prostitutes and ecological disasters [and, he might have added, money laundering].
Third, the foregoing concerns are made especially acute by the character of Ukraine’s eastern border, which is the point of entry for two thirds of contraband and 90 percent of the country’s illegal migrants. By definition, this border must be properly controlled if Ukraine is to harmonise its border and customs regimes with Schengen criteria. Yet Ukraine’s fixed and consistent official position – that all of its borders must have the same legal status – is flatly unacceptable to Russia, which has consistently maintained that the ‘internal’ borders of the CIS should have a different status from its ‘external’ borders. Although over 90 per cent of the Ukrainian-Russian border is delimited (drawn on maps), Russia has steadfastly refused to demarcate the border on grounds which its Ministry of Foreign Affairs reiterated on 16 August 2001 – viz., that ‘the Russian-Ukrainian border should be a border of peace, accord and interaction; it should unite not separate the people of our countries’. Although Ukraine’s MFA holds the view that ‘demarcation does not require the construction of walls or any obstacles’, the dialogue on demarcation has become a dialogue des sourdes.
The location and condition of Ukraine is one of several reasons why the European Union now perceives a security gap which NATO earnestly believes that it cannot fill alone. Overdue as the development is, the Goteborg Council boldly parted ways with habit and prejudice and gave a clear signal that, henceforth, the European Union would approach Ukraine’s problems and its potential on its own merits. The establishment of an EU pilot scheme to modernise Ukraine’s border regime is consistent with this change in rhetoric. Whether that change acquires sufficient momentum to alter Kyiv’s conclusion that ‘the West is closed’ to Ukraine remains to be seen.
2002.10.21 | юрко
Re: цікавий аналіз
>In the words of Andrey Fedorov, former First Deputy Foreign Minister,Today we are speaking more or less openly now about our zones of interests. In one way or another we are confirming that the post-Soviet territory is such a zone. In Yeltsin’s time we were trying to wrap this in a nice paper. Now we are saying it more directly: this is our territory, our sphere of interest.
переклад: "за словами Андрєя Фйодорова, колишнього першого заступника міністра зовнішніх справ, 'Сьогодні ми говоримо більш-менш відкрито про наші зони інтересу. Так, чи інакше, ми підтверджуємо, що пост-совєтська територія є такою зоною. В єльцинські часи ми намагалися обгортати це в гарний папірчик. Зараз ми говоримо пряміше: це наша територія, наша сфера інтересу.'" кінець перекладу.
Це якраз те, чого постійно побоювалися і що підозрювали прибалти. Вони відповідно будували свою політику в потрібному їм напрямку. Українці це пропустили. Згідно Шерра, занадто багато бізнесових інтересів мали досовковські бізнесові зв'язки, які вимагали російської участі. Виглядає, що прибалти, використовуючи те, що було Росією названо націоналізмом, зуміли обмежити ці інтереси. Щодо Кучми, то робиться цілком вірний висновок - втрата Кучмою контакту із Заходом автоматично спричинить його зближення з Росією для збереження влади. Отже, в інтересах українців є якомога швидше позбутися Кучми, бо, як пише автор "Президент Кучма пожертвує інтересами України, щоб зберегти свою власну політичну владу".
Звичайно, нова влада матиме ті ж проблеми, які автору вдалося висловити однією фразою "залежність, а не платоспроможність, є російським пріоритетом і, що принциповою перевагою українського боргу є те, що він є несплачувальний". Але, з відстороненням Кучми, нова влада може почати з нормальних стосунків із Заходом, зрівноважуючи тиск Росії.
Зрештою, автор вважає, що і політика Заходу щодо України змінюється бо "ЄС підходитиме до українських проблем та потенціалу зі своїх позицій. Встановлення пілотного проекту модернізувати українські кордони співпадає зі зміною риторики самої ЄС. Чи ця зміна підходу буде достатньо сильною, щоб змінити висновок Києва, що 'Захід є закритий' для України, покаже майбутнє".
З тої точки зору, як на мене, діяльність опозиції є цілком логічною - з одного боку радикальні опоненти - Мороз, Юля - розхитують під Кучмою крісло, а Ющенко, з іншого, пропозицією спільної розмови, намагається запобігти кучминому повному ляганню під Росію. Чи він дочасно піде, чи сяде за переговори, буде в будь-якому разі краще, ніж повне підпорядкування Росії.
2002.10.21 | Аля
Re: Путин на 100% использует "подвешенного" Кучму
http://www.nuvse.com/first/FB3?SR=2&NWI=67788октября 2002 19:25
Явлинский: Путин на 100% использует "подвешенного" Кучму
Президент России Владимир Путин использует нынешний политический кризис в Украине с тем, чтобы Россия получила максимальную выгоду для своих интересов, пока президент Украины Леонид Кучма находится в ослабленном состоянии. Об этом заявил лидер российской партии "Яблоко" Григорий Явлинский.
"Президент Путин, очевидно, использует то положение, в котором оказался президент Украины, для того, чтобы поскорее и легче решать с ним вопросы, которые стоят на повестке дня", - сказал Григорий Явлинский в интервью украинской службе Би-Би-Си.
"Очевидно, что в такой ситуации президент Украины более податлив", - подчеркнул политик. "Это касается общей ориентации Украины, особенностей отношений Украины с НАТО, вопросов, связанных с транспортировкой газа, вопросов флота, Севастополя и других", - считает Григорий Явлинский.
Между тем политолог из Института Европы Российской Академии Наук в Москве Дмитрий Фурман заявил, что Россия поддерживает Президента Украины еще и в силу внутренне-украинских причин, а именно построения в Украине системы, аналогичной российской.
"Вся та модель, которую он (Леонид Кучма) до последнего времени пытался сделать в Украине - это создание такой себе еще одной России. Это вызывает у России естественную симпатию, и мы из-за этого будем его поддерживать до последнего", - сказал Дмитрий Фурманов.
Западные аналитики утверждают, что "принципиальный" разговор с Киевом иногда вести тяжело, потому что Президент Леонид Кучма становится пророссийски ориентированным, а Москва не поднимает в своей внешней политике тем прав человека, свободы слова, экономических, религиозных свобод, инвестиционного климата, прозрачных правил, то есть тех моментов, которые присутствуют в построении отношений между Украиной и Евросоюзом, Украиной и Соединенными Штатами, передает ForUM.
"В противовес этому Россия не имеет никаких принципов либо правил, кроме того, что Украина должна любить Россию. Это, конечно, ужасный дисбаланс, который дает России огромное преимущество в делах с Украиной", - сказал Би-Би-Си известный британский эксперт по украинской тематике Джеймс Шерр.
"Вопрос, однако, по моему мнению, состоит в том, что украинцы должны себя спросить, поможет ли Украине дальнейшая интеграция с Россией, либо наоборот, усугубит такие проблемы, как отсутствие прозрачности и взаимосвязанность политики, бизнеса и криминалитета. То есть Украина должна решить, какие тенденции она стремится закрепить", - отметил эксперт.