10/31/2002 | Спостерігач

Русский вопрос



Те несколько дней, которые отделяют нас от событий в московском театральном центре, совершили пока еще едва ли до конца осознанный переворот в нашем собственном национальном самосознании.

За все десятилетие существования нашей Независимости впервые в нашем обществе возникла столь острая и вместе с тем глубоко интимная внутренняя потребность в окончательной и теперь уже бесповоротной политической, социальной, национальной, психологической самоидентификации. Никогда прежде с такой бесповоротностью не возникала столь реально ощутимая общенациональная необходимость вычленения и прояснения сущности нашего вечного русского вопроса. И кто бы как бы на сегодняшний день не отвечал на этот вопрос в нашем обществе, сегодня сам для себя на него вынужден ответить каждый. И именно это – свидетельствует о том, что мы, наконец-то, пусть с перепуга, но выскочили из кипящего первобытного постсоветского бульона, в котором продолжали вариться все эти десять лет.

Чем больше всматриваешься и вслушиваешься в то, что показывает и озвучивает наше ТВ в связи со всем кровоточащем комплексом сегодняшних российских проблем, а также и глобальных, общемировых, тем яснее проступает осознанная важность собственных общественных ориентиров. И понимание того, что, наконец-то, именно этим сегодня реально занято наше общество. Нас постигло состояние общественной дискуссии. Непростой и болезненной, но реальной и всеобщей. Готовых ответов не оказалось ни у кого. Но они оказались необходимы всем. И только свои собственные, отечественного производства. Это ясно как никогда.

Я собиралась писать о том, что в минувшее воскресенье на закрытии кинофестиваля «Молодость» был показан фильм Андрея Кончаловского «Дом дураков». Собиралась сопоставить и проанализировать тот спектр политических и этических контекстов, которые этот фильм отражает, в которых оказывается и которые создает именно в свете трагических московских событий. Собиралась сказать о том, как в этой метафорической притче об обитателях сумасшедшего дома на границе Чечни и Ингушетии, попавших в мясорубку истории, проявились близорукость и ханжество Кончаловского как режиссера. И за это он наверняка получит «Оскар», на который номинируется. Собиралась восхититься гениальностью русского актера Евгения Миронова, который в роли русского солдата в одном эпизоде, по сути, сыграл все то, чего Кончаловский не смог придумать, поставить, сказать и почувствовать в своей картине. Который невероятно и потрясающе выразил трагедию и ужас человека, охваченного безумием и покинутого в нем. Я хотела написать о том, что сегодняшнему российскому зрителю, оказавшемуся в равной степени беззащитным перед озверевшими от отчаяния бандитами, и перед властью, готовой защищать его любой ценой - вот этому, побывавшему в заложниках зрителю, этот фильм Кончаловского предлагает потрудиться над пафосным и дидактичным киноребусом о добрых и несчастных чеченцах, федералах, и сумасшедших.

Я не стала подробно писать обо всем вышеперечисленном по той простой причине, что сегодня у каждого из нас еще нет готового ответа на наш собственный русский вопрос. Но каждый из нас именно сейчас готовит этот свой внутренний ответ. Кстати, именно об этом и свидетельствовали две последние «Последние баррикады» на «1+1». Честно говоря, я не припомню, чтобы собеседники в студии этой программы с такой готовностью слушали и слышали друг друга. И с такой обреченностью на надежду оставляли открытым обсуждаемый вопрос.

Анна Шерман, «Телекритика»