Читаючи Солженiцина над могилою панi Ярослави Стецько
03/14/2003 | Захисник свого села
Перечитую «Архипелаг ГУЛАГ» I дивуюсь тiй високiй оцiнцi, що дав росiйський нацiоналiст Солженiцин ОУН I бендерiвцям. Саме ОУН розрушила ГУЛАГ. Вiн дивуеться, як могли терпiти смерть I знущання в”язнi ГУЛАГ-у 30 рокiв – I тiльки з приходом в ГУЛАГ захiдних украiнцiв в кiнцi сорокових в зонах почалися повстання, якi проивели до пом”якшення режиму I введення госпрозрахунку з оплатою працi в’язнiв в 1952 роцi – ще Дракон був живий!
Вiхи бойовоi слави ОУН в ГУЛАГ-овi – Екiбастуз, Кенгiр, Воркута.
Слава ОУН!
Вiчна иам”ять Мирославi Стецько!
"Не знаю, где -- как (резать стукачей стали во всех Особлагах, даже в инвалидном
Спасске!), а у нас это началось с приезда Дубовского этапа -- в основном
западных украинцев, ОУНовцев. Для всего этого движения они повсеместно
сделали очень много, да они и стронули воз. Дубовский этап привЈз к нам
бациллу мятежа.
Молодые, сильные ребята, взятые прямо с партизанской тропы, они в
Дубовке огляделись, ужаснулись этой спячке и рабству -- и потянулись к ножу.
В Дубовке это быстро кончилось мятежом, пожаром и расформированием. Но
лагерные хозяева, самоуверенные, ослеплЈнные (тридцать лет они не встречали
никакого сопротивления, отвыкли от него) -- не позаботились даже держать
привезЈнных мятежников отдельно от нас. Их распустили по лагерю, по
бригадам. Это был приЈм ИТЛ: распыление там глушило протест. Но в нашей, уже
очищающейся, среде распыление только помогло быстрее охватить всю толщу
огнем.
Новички выходили с бригадами на работу, но не притрагивались к ней или
для вида только, а лежали на солнышке (лето как раз!) и тихо беседовали. Со
стороны в такой момент они очень походили на блатных в законе, тем более,
что были такие же молодые, упитанные, широкоплечие.
Да закон и прояснялся, но новый удивительный закон: "умри в эту ночь, у
кого нечистая совесть!"
Теперь убийства зачередили чаще, чем побеги в их лучшую пору. Они
совершались уверенно и анонимно: никто не шЈл сдаваться с окровавленным
ножом; и себя и нож приберегали для другого дела. В излюбленное время -- в
пять часов утра, когда бараки отпирались одинокими надзирателями, шедшими
отпирать дальше, а заключЈнные еще почти все спали, -- мстители в масках
тихо входили в намеченную секцию, подходили к намеченной вагонке и
неотклонимо убивали уже проснувшегося и дико вопящего или даже не
проснувшегося предателя. Проверив, что он мЈртв, уходили деловито.
Они были в масках, и номеров их не было видно -- спороты или покрыты.
Но если соседи убитого и признали их по фигурам -- они не только не спешили
заявить об этом сами, но даже на допросах, но даже перед угрозами кумовьЈв
теперь не сдавались, а твердили: нет, нет, не знаю, не видел. И это не была
уже просто древняя истина, усвоенная всеми угнетЈнными: "незнайка на печи
сидит, а знайку на верЈвочке ведут", -- это было спасение самого себя!
Потому что назвавший был бы убит в следующие пять часов утра, и благоволение
оперуполномоченного ему ничуть бы не помогло.
И вот убийства (хотя их не произошло пока и десятка) стали нормой,
стали обычным явлением. ЗаключЈнные шли умываться, получали утренние пайки,
спрашивали: сегодня кого-нибудь убили? В этом жутком спорте ушам заключЈнных
слышался подземный гонг справедливости.
Это делалось совершенно подпольно. Кто-то (признанный за авторитет)
где-то кому-то только называл: вот этого! Не его была забота, кто будет
убивать, какого числа, где возьмут ножи. А боевики, чья это была забота, не
знали судьи, чей приговор им надо было выполнить.
И надо признать -- при документальной неподтверждЈнности стукачей! --
что неконституированный, незаконный и невидимый этот суд судил куда метче,
насколько с меньшими ошибками, чем все знакомые нам трибуналы, тройки,
военные коллегии и ОСО.
Рубиловка, как называли еЈ у нас, пошла так безотказно, что захватила
уже и день, стала почти публичной. Одного маленького конопатого "старшего
барака", бывшего крупного ростовского энкаведешника, известную гниду, убили
в воскресенье днЈм в "парашной" комнате. Нравы так ожесточились, что туда
повалили толпой -- смотреть труп в крови.
Затем в погоне за предателем, продавшим подкоп под зону из режимки --
барак 8 (спохватившееся начальство согнало туда главных дубовцев, но
рубиловка уже отлично шла и без них), мстители побежали с ножами средь бела
дня по зоне, а стукач от них -- в штабной барак, за ним и они, он -- в
кабинет начальника лаготделения жирного майора Максименко, -- и они туда же.
В это время лагерный парикмахер брил майора в его кресле. Майор был по
лагерному уставу безоружен, так как в зону не полагается им носить оружия.
Увидев убийц с ножами, перепуганный майор вскочил из-под бритвы и взмолился,
так поняв, что будут сейчас его резать. С облегчением он заме тил, что режут
у него на глазах стукача. (На майора никто и не покушался. Установка
начавшегося движения была: резать только стукачей, а надзирателей и
начальников не трогать.) ВсЈ же майор выскочил в окно, недобритый, в белой
накидке, и побежал к вахте, отчаянно крича: "Вышка, стреляй! Вышка,
стреляй!" Но вышка не стреляла...
Все умы перебирают: кого взяли? кого оставили? как понять смысл
перетасовки? И довольно быстро замысел хозяев проясняется: в одной половине
(2-й лагпункт) остались только щирые украинцы, тысячи две человек. В
половине, куда нас пригнали, где будет 1-й лагпункт -- тысячи три всех
остальных наций -- русские, эстонцы, литовцы, латыши, татары, кавказцы,
грузины, армяне, евреи, поляки, молдаване, немцы, и разный случайный народ
понемногу, подхваченный с полей Европы и Азии. Одним словом -- "единая и
неделимая". (Любопытно. Мысль МВД, которая должна была бы освещаться учением
социалистическим и вненациональным, идЈт по той же, по старой тропинке:
разделять нации.)
Разломаны старые бригады, выкликаются новые, они пойдут на новые
объекты, они жить будут в новых бараках -- чехарда! Тут разбора не на одно
воскресенье, а на целую неделю. Порваны многие связи, перемешаны люди, и
забастовка, так уж кажется назревшая, теперь сорвана... Ловко!
В лагпункте украинцев осталась вся больница, столовая и клуб. А у нас
вместо этого -- БУР. Украинцев, бендеровцев, самых опасных бунтарей отделить
от БУРа подальше. А -- зачем так?
Скоро мы узнаем, зачем так. По лагерю идЈт достоверный слух (от
работяг, носящих в БУР баланду), что стукачи в своей "камере хранения"
обнаглели: к ним подсаживают подозреваемых (взяли двух-трЈх там-здесь), и
стукачи пытают их в своей камере, душат, бьют, заставляют раскалываться,
называть фамилии! Кто режет?? Вот когда замысел прояснился весь -- пытают!
Пытает не сама псарня (вероятно, нет санкции, можно нажить неприятность), а
поручили стукачам: ищите сами своих убийц! Рвения им не впрыскивать. И так
хлеб свой оправдывают, дармоеды. А бендеровцев для того и удалили от БУРа,
чтоб не полезли на БУР.
Мы, четверть сотни новоприбывших, большей частью западные украинцы,
сбились в одну бригаду и удалось договориться с нарядчиками иметь бригадира
из своих -- того же Павла Боронюка. Получилась из нас бригада смирная,
работящая (западных украинцев, недавно от земли, еще не
коллективизированной, не подгонять надо было, а впору, пожалуй, удерживать!)
Скрипникова рассказывает о таком случае. Одна западная украинка имела
10 лет за мужа-бендеровца, от неЈ потребовали теперь признать, что сидит за
мужа-бандита. "Ни, нэ скажу". -- "Скажи, на свободу пойдешь!" -- "Ни, нэ
скажу. Вин -- нэ який не бандит, вин -- ОУНовец". -- "Ну, а не хочешь --
сиди!" (председатель комиссии -- СоловьЈв). -- Прошло всего несколько дней,
и к ней пришЈл на свидание едущий с севера муж. У него было 25 лет, он легко
признал себя бандитом и помилован. Он не оценил жениной стойкости, а
накинулся на неЈ с упрЈками: "Та казала б, шо я -- дьявол с хвостом, шо
копыта у меня бачила. А яка мини теперь справа с хозяйством та детьми?"
А украинцы? Мы давно не говорим -- "украинские националисты", мы
говорим только "бендеровцы", и это слово стало у нас настолько ругательным,
что никто и не думает разбираться в сути. (Еще говорим -- "бандиты" по тому
усвоенному нами правилу, что все в мире, кто убивает за нас -- "партизаны",
а все, кто убивает нас -- "бандиты", начиная с тамбовских крестьян 1921года.)
Большевики до прихода к власти приняли вопрос без затруднений. В
"Правде" 7 июня 1917 года Ленин писал: "мы рассматриваем Украину и другие
невеликорусские области как аннексированные русским царем и капиталистами".
Он написал это, когда уже существовала Центральная Рада. А 2 ноября 17 года
была принята "Декларация прав народов России" -- ведь не в шутку же? ведь не
в обман заявили, что имеют право народы России на самоопределение вплоть до
отделения? Полугодом позже советское правительство просило кайзеровскую
Германию посодействовать Советской России в заключении мира и определении
точных границ с Украиной -- и 14 июня 1918 г. Ленин подписал такой мир с
гетманом Скоропадским. Тем самым он показал, что вполне примирился с
отделением Украины от России -- даже если Украина будет при этом
монархической!
Но странно. Едва только пали немцы перед Антантой (что не могло иметь
влияния на принципы нашего отношения к Украине!), за ними пал и гетман, а
наших силЈнок оказалось побольше, чем у Петлюры (вот еще ругательство:
"петлюровцы". А это были украинские горожане и крестьяне, которые хотели
устроиться жить без нас) -- мы сейчас же перешли признанную нами границу и
навязали единокровным братьям свою власть. Правда, еще 15-20 лет потом мы
усиленно и даже с нажимом играли на украинской мове и внушали братьям, что
они совершенно независимы и могут от нас отделиться, когда угодно. Но как
только они захотели это сделать в конце войны, мы объявили их
"бендеровцами", стали ловить, пытать, казнить и отправлять в лагеря. (А
"бендеровцы", как и "петлюровцы", это всЈ те же украинцы, которые не хотят
чужой власти. Узнав, что Гитлер не несЈт им обещанной свободы, они и против
Гитлера воевали всю войну, но мы об этом молчим, это так же невыгодно нам,
как Варшавское восстание 1944 г.)
Почему нас так раздражает украинский национализм, желание наших братьев
говорить и детей воспитывать, и вывески писать на своей мове? Даже Михаил
Булгаков (в "Белой гвардии") поддался здесь неверному чувству. Раз уж мы не
слились до конца, раз уж мы разные в чем-то (довольно того, что это ощущают
они, меньшие!) -- очень горько! но раз уж это так? раз упущено время и
больше всего упущено в 30-е и 40-е годы, обострено-то больше всего не при
царе, а после царя! -- почему нас так раздражает их желание отделиться? Нам
жалко одесских пляжей? черкасских фруктов?
Мне больно писать об этом: украинское и русское соединяются у меня и в
крови, и в сердце и в мыслях. Но большой опыт дружественного общения с
украинцами в лагерях открыл мне, как у них наболело. Нашему поколению не
избежать заплатить за ошибки старших.
Вiхи бойовоi слави ОУН в ГУЛАГ-овi – Екiбастуз, Кенгiр, Воркута.
Слава ОУН!
Вiчна иам”ять Мирославi Стецько!
"Не знаю, где -- как (резать стукачей стали во всех Особлагах, даже в инвалидном
Спасске!), а у нас это началось с приезда Дубовского этапа -- в основном
западных украинцев, ОУНовцев. Для всего этого движения они повсеместно
сделали очень много, да они и стронули воз. Дубовский этап привЈз к нам
бациллу мятежа.
Молодые, сильные ребята, взятые прямо с партизанской тропы, они в
Дубовке огляделись, ужаснулись этой спячке и рабству -- и потянулись к ножу.
В Дубовке это быстро кончилось мятежом, пожаром и расформированием. Но
лагерные хозяева, самоуверенные, ослеплЈнные (тридцать лет они не встречали
никакого сопротивления, отвыкли от него) -- не позаботились даже держать
привезЈнных мятежников отдельно от нас. Их распустили по лагерю, по
бригадам. Это был приЈм ИТЛ: распыление там глушило протест. Но в нашей, уже
очищающейся, среде распыление только помогло быстрее охватить всю толщу
огнем.
Новички выходили с бригадами на работу, но не притрагивались к ней или
для вида только, а лежали на солнышке (лето как раз!) и тихо беседовали. Со
стороны в такой момент они очень походили на блатных в законе, тем более,
что были такие же молодые, упитанные, широкоплечие.
Да закон и прояснялся, но новый удивительный закон: "умри в эту ночь, у
кого нечистая совесть!"
Теперь убийства зачередили чаще, чем побеги в их лучшую пору. Они
совершались уверенно и анонимно: никто не шЈл сдаваться с окровавленным
ножом; и себя и нож приберегали для другого дела. В излюбленное время -- в
пять часов утра, когда бараки отпирались одинокими надзирателями, шедшими
отпирать дальше, а заключЈнные еще почти все спали, -- мстители в масках
тихо входили в намеченную секцию, подходили к намеченной вагонке и
неотклонимо убивали уже проснувшегося и дико вопящего или даже не
проснувшегося предателя. Проверив, что он мЈртв, уходили деловито.
Они были в масках, и номеров их не было видно -- спороты или покрыты.
Но если соседи убитого и признали их по фигурам -- они не только не спешили
заявить об этом сами, но даже на допросах, но даже перед угрозами кумовьЈв
теперь не сдавались, а твердили: нет, нет, не знаю, не видел. И это не была
уже просто древняя истина, усвоенная всеми угнетЈнными: "незнайка на печи
сидит, а знайку на верЈвочке ведут", -- это было спасение самого себя!
Потому что назвавший был бы убит в следующие пять часов утра, и благоволение
оперуполномоченного ему ничуть бы не помогло.
И вот убийства (хотя их не произошло пока и десятка) стали нормой,
стали обычным явлением. ЗаключЈнные шли умываться, получали утренние пайки,
спрашивали: сегодня кого-нибудь убили? В этом жутком спорте ушам заключЈнных
слышался подземный гонг справедливости.
Это делалось совершенно подпольно. Кто-то (признанный за авторитет)
где-то кому-то только называл: вот этого! Не его была забота, кто будет
убивать, какого числа, где возьмут ножи. А боевики, чья это была забота, не
знали судьи, чей приговор им надо было выполнить.
И надо признать -- при документальной неподтверждЈнности стукачей! --
что неконституированный, незаконный и невидимый этот суд судил куда метче,
насколько с меньшими ошибками, чем все знакомые нам трибуналы, тройки,
военные коллегии и ОСО.
Рубиловка, как называли еЈ у нас, пошла так безотказно, что захватила
уже и день, стала почти публичной. Одного маленького конопатого "старшего
барака", бывшего крупного ростовского энкаведешника, известную гниду, убили
в воскресенье днЈм в "парашной" комнате. Нравы так ожесточились, что туда
повалили толпой -- смотреть труп в крови.
Затем в погоне за предателем, продавшим подкоп под зону из режимки --
барак 8 (спохватившееся начальство согнало туда главных дубовцев, но
рубиловка уже отлично шла и без них), мстители побежали с ножами средь бела
дня по зоне, а стукач от них -- в штабной барак, за ним и они, он -- в
кабинет начальника лаготделения жирного майора Максименко, -- и они туда же.
В это время лагерный парикмахер брил майора в его кресле. Майор был по
лагерному уставу безоружен, так как в зону не полагается им носить оружия.
Увидев убийц с ножами, перепуганный майор вскочил из-под бритвы и взмолился,
так поняв, что будут сейчас его резать. С облегчением он заме тил, что режут
у него на глазах стукача. (На майора никто и не покушался. Установка
начавшегося движения была: резать только стукачей, а надзирателей и
начальников не трогать.) ВсЈ же майор выскочил в окно, недобритый, в белой
накидке, и побежал к вахте, отчаянно крича: "Вышка, стреляй! Вышка,
стреляй!" Но вышка не стреляла...
Все умы перебирают: кого взяли? кого оставили? как понять смысл
перетасовки? И довольно быстро замысел хозяев проясняется: в одной половине
(2-й лагпункт) остались только щирые украинцы, тысячи две человек. В
половине, куда нас пригнали, где будет 1-й лагпункт -- тысячи три всех
остальных наций -- русские, эстонцы, литовцы, латыши, татары, кавказцы,
грузины, армяне, евреи, поляки, молдаване, немцы, и разный случайный народ
понемногу, подхваченный с полей Европы и Азии. Одним словом -- "единая и
неделимая". (Любопытно. Мысль МВД, которая должна была бы освещаться учением
социалистическим и вненациональным, идЈт по той же, по старой тропинке:
разделять нации.)
Разломаны старые бригады, выкликаются новые, они пойдут на новые
объекты, они жить будут в новых бараках -- чехарда! Тут разбора не на одно
воскресенье, а на целую неделю. Порваны многие связи, перемешаны люди, и
забастовка, так уж кажется назревшая, теперь сорвана... Ловко!
В лагпункте украинцев осталась вся больница, столовая и клуб. А у нас
вместо этого -- БУР. Украинцев, бендеровцев, самых опасных бунтарей отделить
от БУРа подальше. А -- зачем так?
Скоро мы узнаем, зачем так. По лагерю идЈт достоверный слух (от
работяг, носящих в БУР баланду), что стукачи в своей "камере хранения"
обнаглели: к ним подсаживают подозреваемых (взяли двух-трЈх там-здесь), и
стукачи пытают их в своей камере, душат, бьют, заставляют раскалываться,
называть фамилии! Кто режет?? Вот когда замысел прояснился весь -- пытают!
Пытает не сама псарня (вероятно, нет санкции, можно нажить неприятность), а
поручили стукачам: ищите сами своих убийц! Рвения им не впрыскивать. И так
хлеб свой оправдывают, дармоеды. А бендеровцев для того и удалили от БУРа,
чтоб не полезли на БУР.
Мы, четверть сотни новоприбывших, большей частью западные украинцы,
сбились в одну бригаду и удалось договориться с нарядчиками иметь бригадира
из своих -- того же Павла Боронюка. Получилась из нас бригада смирная,
работящая (западных украинцев, недавно от земли, еще не
коллективизированной, не подгонять надо было, а впору, пожалуй, удерживать!)
Скрипникова рассказывает о таком случае. Одна западная украинка имела
10 лет за мужа-бендеровца, от неЈ потребовали теперь признать, что сидит за
мужа-бандита. "Ни, нэ скажу". -- "Скажи, на свободу пойдешь!" -- "Ни, нэ
скажу. Вин -- нэ який не бандит, вин -- ОУНовец". -- "Ну, а не хочешь --
сиди!" (председатель комиссии -- СоловьЈв). -- Прошло всего несколько дней,
и к ней пришЈл на свидание едущий с севера муж. У него было 25 лет, он легко
признал себя бандитом и помилован. Он не оценил жениной стойкости, а
накинулся на неЈ с упрЈками: "Та казала б, шо я -- дьявол с хвостом, шо
копыта у меня бачила. А яка мини теперь справа с хозяйством та детьми?"
А украинцы? Мы давно не говорим -- "украинские националисты", мы
говорим только "бендеровцы", и это слово стало у нас настолько ругательным,
что никто и не думает разбираться в сути. (Еще говорим -- "бандиты" по тому
усвоенному нами правилу, что все в мире, кто убивает за нас -- "партизаны",
а все, кто убивает нас -- "бандиты", начиная с тамбовских крестьян 1921года.)
Большевики до прихода к власти приняли вопрос без затруднений. В
"Правде" 7 июня 1917 года Ленин писал: "мы рассматриваем Украину и другие
невеликорусские области как аннексированные русским царем и капиталистами".
Он написал это, когда уже существовала Центральная Рада. А 2 ноября 17 года
была принята "Декларация прав народов России" -- ведь не в шутку же? ведь не
в обман заявили, что имеют право народы России на самоопределение вплоть до
отделения? Полугодом позже советское правительство просило кайзеровскую
Германию посодействовать Советской России в заключении мира и определении
точных границ с Украиной -- и 14 июня 1918 г. Ленин подписал такой мир с
гетманом Скоропадским. Тем самым он показал, что вполне примирился с
отделением Украины от России -- даже если Украина будет при этом
монархической!
Но странно. Едва только пали немцы перед Антантой (что не могло иметь
влияния на принципы нашего отношения к Украине!), за ними пал и гетман, а
наших силЈнок оказалось побольше, чем у Петлюры (вот еще ругательство:
"петлюровцы". А это были украинские горожане и крестьяне, которые хотели
устроиться жить без нас) -- мы сейчас же перешли признанную нами границу и
навязали единокровным братьям свою власть. Правда, еще 15-20 лет потом мы
усиленно и даже с нажимом играли на украинской мове и внушали братьям, что
они совершенно независимы и могут от нас отделиться, когда угодно. Но как
только они захотели это сделать в конце войны, мы объявили их
"бендеровцами", стали ловить, пытать, казнить и отправлять в лагеря. (А
"бендеровцы", как и "петлюровцы", это всЈ те же украинцы, которые не хотят
чужой власти. Узнав, что Гитлер не несЈт им обещанной свободы, они и против
Гитлера воевали всю войну, но мы об этом молчим, это так же невыгодно нам,
как Варшавское восстание 1944 г.)
Почему нас так раздражает украинский национализм, желание наших братьев
говорить и детей воспитывать, и вывески писать на своей мове? Даже Михаил
Булгаков (в "Белой гвардии") поддался здесь неверному чувству. Раз уж мы не
слились до конца, раз уж мы разные в чем-то (довольно того, что это ощущают
они, меньшие!) -- очень горько! но раз уж это так? раз упущено время и
больше всего упущено в 30-е и 40-е годы, обострено-то больше всего не при
царе, а после царя! -- почему нас так раздражает их желание отделиться? Нам
жалко одесских пляжей? черкасских фруктов?
Мне больно писать об этом: украинское и русское соединяются у меня и в
крови, и в сердце и в мыслях. Но большой опыт дружественного общения с
украинцами в лагерях открыл мне, как у них наболело. Нашему поколению не
избежать заплатить за ошибки старших.
Відповіді
2003.03.14 | Бєлочка
Хоч мертвих можна називати справжнім ім"ям?
Яка "Мирослава"???? Зовсім подуріли.2003.03.14 | Захисник свого села
Ярослави Йосипівни Стецько - вибачаюсь Модераторам - виправт (-)
2003.03.17 | Сергiй
Цiкаво, чи читали Солженiцина украiнофоби в украiнському урядi
Вiдмовляючи ОУН - УПА в повнiй реабiлiтацii i визнаннi воюючою стороною?2003.03.17 | Захисник свого села
как похороны викинга -- древний скандинавский обычай вместе с
Аресты или взятия на этап -- это трудно было различить -- продолжалисьтеперь уже без первичных предосторожностей. Отправляли куда-то маленькие
этапы человек по двадцать -- по тридцать. И вдруг 19 февраля стали собирать
огромный этап человек в семьсот. Этап особого режима: этапируемых на выходе
из лагеря заковывали в наручники. Возмездие судьбы! Украинцы шли на этот этап еще гуще, чем мы.
Правда, перед самым их отъездом они салютовали нашей разбитой
забастовке. Новый деревообделочный комбинат, сам весь тоже зачем-то из
дерева (в Казахстане, где леса нет, а камня много!) -- по невыясненным
причинам (знаю точно, был поджог) загорелся сразу из нескольких мест -- и в
два часа сгорело три миллиона рублей. Тем, кого везли расстреливать, это
было как похороны викинга -- древний скандинавский обычай вместе с героем
сжигать и его ладью.
Так вот, приехавшие в Кенгир воры уже слышали немного, уже ожидали, что
дух боевой на каторге есть. И прежде чем они осмотрелись и прежде чем
слизались с начальством, -- пришли к паханам выдержанные широкоплечие
украинцы, сели поговорить о жизни и сказали им так: "Мы -- представители.
Какая в Особых лагерях идЈт рубиловка -- вы слышали, а не слышали --
расскажем. Ножи теперь делать мы умеем не хуже ваших. Вас -- шестьсот
человек, нас -- две тысячи шестьсот. Вы -- думайте и выбирайте. Если будете
нас давить -- мы вас перережем."
Вот этот-то шаг и был мудр и нужен был давно! -- повернуться против
блатных всем остриЈм! увидеть в них -- главных врагов!
Конечно, Голубым только и было надо, чтобы такая свалка началась. Но
прикинули воры, что против осмелевшей Пятьдесят Восьмой один к четырЈм идти
им не стоит. Покровители -- всЈ-таки за зоной, да и хрена ли в этих
покровителях? Разве воры их когда-нибудь уважали? А союз, который предлагали
хлопцы -- был весЈлой небывалой авантюрой, да еще кажется открывал и дорожку
-- через забор в женскую зону.
И ответили воры: "Нет, мы умнее стали. Мы будем с мужиками вместе!"
Эта конференция не записана в историю, и имена участников еЈ не
сохранились в протоколах. А жаль. Ребята были умные.
А между тем именно здесь, в женской зоне, было главное политическое
оправдание, которым перед своими высшими могли защититься каратели! Они
вовсе не были простаками! Прочли ли они где-нибудь такое или придумали, но в
понедельник впустили в женскую зону фотографов и двух-трЈх своих верзил,
переодетых в заключЈнных. Подставные морды стали терзать женщин, а фотографы
фотографировать. Вот от какого произвола защищая слабых женщин, капитан
Беляев вынужден был открыть огонь!
В утренние часы понедельника напряжЈнность сгустилась над баррикадой и
проломленными воротами хоздвора. В хоздворе лежали неубранные трупы.
ПулемЈтчики лежали за пулемЈтами, направленными на те же всЈ ворота.
В освобожденных мужских зонах ломали вагонки на оружие, делали щиты из
досок, из матрацев. Через баррикаду кричали палачам, а те отвечали. Что-то
должно было сдвинуться, положение было неустойчиво слишком. Зэки на
баррикаде готовы были и сами идти в атаку. Несколько исхудалых сняли рубахи,
поднялись на баррикаде и, показывая пулемЈтчикам свои костлявые груди и
рЈбра, кричали: "Ну, стреляете, что же! Бейте по отцам! Добивайте!"
И вдруг на хоздвор к офицеру прибежал с запиской боец. Офицер
распорядился взять трупы, и вместе с ними краснопогонники покинули хоздвор.
Минут пять на баррикаде было молчание и недоверие. Потом первые зэки
осторожно заглянули в хоздвор. Он был пуст, только валялись там и здесь
лагерные чЈрные картузики убитых с нашитыми лоскутиками номеров.
(Позже узнали, что очистить хоздвор приказал министр внутренних дел
Казахстана, он только что прилетел из Алма-Аты. Унесенные трупы отвезли в
степь и закопали, чтоб устранить экспертизу, если еЈ потом потребуют.)
Покатилось "Ура-а-а!.. Ура-а-а.." -- и хлынули в хоздвор и дальше в
женскую тюрьму -- и всЈ соединилось! ВсЈ было свободно внутри главной зоны!
-- только 4-й тюремный лагпункт оставался тюрьмой.
На всех вышках стало по четыре краснопогонника! -- было кому в уши
вбирать оскорбления! Против вышек собирались и кричали им (а женщины,
конечно, больше всех): "Вы -- хуже фашистов!.. Кровопийцы!.. Убийцы!.."
Обнаружился, конечно, в лагере священник и не один, и в морге уже
служили панихидную службу по убитым и умершим от ран.
Что за ощущения могут быть те, которые рвут грудь восьми тысячам
человек, всЈ время и давеча и только что бывших разобщенными рабами -- и вот
соединившихся и освободившихся, не по-настоящему хотя бы, но даже в
прямоугольнике этих стен, под взглядами этих счетверЈнных конвоиров?!
Экибастузское голодное лежание в запертых бараках -- и то ощущалось
прикосновением к свободе! А тут -- Февральская революция! Столько
подавленное -- и вот прорвавшееся братство людей! И мы любим блатных! И
блатные любят нас! (Да куда денешься, кровью скрепили! Да ведь они от своего
закона отошли!) И еще больше, конечно, мы любим женщин, которые вот опять
рядом с нами, как полагается в человечестве, и сЈстры наши по судьбе!
В столовой прокламации: "Вооружайся, чем можешь, и нападай на войска
первый!" На кусках газет (другой бумаги нет) чЈрными или цветными буквами
самые горячие уже вывели в спешке свои лозунги: "Хлопцы, бейте чекистов!"
"Смерть стукачам, чекистским холуям!" В одном-другом-третьем месте лагеря,
только успевай -- митинги, ораторы! И каждый предлагает своЈ! Думай -- тебе
думать разрешено -- за кого ты? Какие выставить требования? Чего мы хотим?
Под суд Беляева! -- это понятно! Под суд убийц! -- это понятно. А дальше?..
Не запирать бараков, снять номера! -- а дальше?..
А дальше -- самое страшное: для чего это начато и чего мы хотим? Мы
хотим, конечно, свободы, одной свободы! -- но кто ж нам еЈ даст? Те суды,
которые нас осудили -- в Москве. И пока мы недовольны Степлагом или
Карагандой, с нами еще разговаривают. Но если мы скажем, что недовольны
Москвой... нас всех в этой степи закопают.
А тогда -- чего мы хотим? Проламывать стены? Разбегаться в пустыню?..
Часы свободы! Пуды цепей свалились с рук и плеч! Нет, всЈ равно не
жаль! -- этот день стоил того!
Требования-просьбы восставших были приняты еще в первые два дня и
теперь повторялись многократно:
-- наказать убийцу евангелиста;
-- наказать всех виновных в убийствах с воскресенья на понедельник в
хоздворе;
-- наказать тех, кто избивал женщин;
-- вернуть в лагерь тех товарищей, которые за забастовку незаконно
посланы в закрытые тюрьмы;
-- не надевать больше номеров, не ставить на бараки решЈток, не
запирать бараков;
-- не восстанавливать внутренних стен между лагпунктами;
-- восьмичасовой рабочий день, как у вольных;
-- увеличение оплаты за труд (уж не шла речь о равенстве с вольными),
-- свободная переписка с родственниками и иногда свидания;
-- пересмотр дел.
Управление лагеря дало нам хозрасчЈт,
то есть такую систему, при которой труд, совершенный нами, не просто канывал
в ненасытное хайло ГУЛага, но оценивался, и 45% его считалось нашим
заработком (остальное шло государству). Из этого "заработка" 70% забирал
лагерь на содержание конвоя, собак, колючки, БУРа, оперуполномоченных,
офицеров режимных, цензорных и воспитательных, -- всего, без чего мы не
могли бы жить, -- зато оставшиеся тридцать-десять процентов всЈ же
записывали на лицевой счЈт заключЈнного, и хоть не все эти деньги, но часть
их (если ты ни в чем не провинился, не опоздал, не был груб, не разочаровал
начальства) можно было по ежемесячным заявлениям переводить в новую лагерную
валюту -- боны, и эти боны тратить. И так была построена система, что чем
больше ты лил пота и отдавал крови, тем ближе ты подходил к тридцати
процентам, а если ты горбил недостаточно, то весь труд твой уходил на
лагерь, а тебе доставался шиш.
И большинство -- о, это большинство нашей истории, особенно когда его
подготавливают изъятиями! -- большинство было заглатывающе радо такой
уступке хозяев и теперь укладывало своЈ здоровье на работе, лишь бы купить в
ларьке сгущЈнного молока, маргарина, поганых конфет или в "коммерческой"
столовой взять себе второй ужин. А так как расчЈт руда вЈлся по бригадам, то
и всякий кто не хотел укладывать своЈ здоровье за маргарин -- должен был
класть его, чтобы товарищи заработали.
Гораздо чаще прежнего стали возить в зону и кинофильмы. Как всегда в
лагерях, в деревнях, в глухих поселках, презирая зрителей, не объявляли
названия загодя, -- свинье ведь тоже не объявляется заранее, что будет
вылито в еЈ корыто. ВсЈ равно заключЈнные -- да не те ли самые, которые
зимой так героически держали голодовку?! -- теперь толпились, захватывали
места за час до того, как еще занавесят окна, нимало не беспокоясь, сто'ит
ли этого фильм.
Хлеба и зрелищ!.. Так старо, что и повторять неудобно...
На раннем рассвете 25 июня в пятницу в небе развернулись ракеты на
парашютах, ракеты взвились и с вышек -- и наблюдатели на крышах бараков не
пикнули, снятые пулями снайперов. Ударили пушечные выстрелы! СамолЈты
полетели над лагерем бреюще, нагоняя ужас. Прославленные танки Т-34,
занявшие исходные позиции под маскировочный рЈв тракторов, со всех сторон
теперь двинулись в проломы. (Один из них всЈ-таки попал в яму.) За собой
одни танки тащили цепи колючей проволоки на козлах, чтобы сразу же разделять
зону. За другими бежали штурмовики с автоматами в касках. (И автоматчики и
танкисты получили водку перед тем. Какие б ни были спецвойска, а всЈ же
давить безоружных спящих легче в пьяном виде.) С наступающими цепями шли
радисты с рациями. Генералы поднялись на вышки стрелков и оттуда при дневном
свете ракет (а одну вышку зэки подожгли своими угольниками, она горела)
подавали команды: "Берите такой-то барак!.. Кузнецов находится там-то!.."
Они не прятались, как обычно, на наблюдательном пункте, потому что пули им
не грозили.13
Издалека, со строительных конструкций, на подавление смотрели вольные.
Проснулся лагерь -- весь в безумии. Одни оставались в бараках на
местах, ложились на пол, думая так уцелеть и не видя смысла в сопротивлении.
Другие поднимали их идти сопротивляться. Третьи выбегали вон, под стрельбу,
на бой или просто ища быстрой смерти.
Бился Третий лагппункт -- тот, который и начал (он был из
двадцатипятилетников, с большим перевесом бендеровцев.) Они... швыряли
камнями в автоматчиков и надзирателей, наверно и серными угольниками в
танки... О толчЈном стекле никто не вспоминал. Какой-то барак два раза с
"ура" ходил в контратаку...
Танки давили всех попадавшихся по дороге (киевлянку Аллу Пресман
гусеницей переехали по животу). Танки наезжали на крылечки бараков, давили
там (эстонок Ингрид Киви и Махлапу).14 Танки притирались к стенам бараков и
давили тех, кто виснул там, спасаясь от гусениц. СемЈн Рак со своей девушкой
в обнимку бросились под танк и кончили тем. Танки вминались в дощатые стены
бараков и даже били внутрь бараков холостыми пушечными выстрелами.
Вспоминает Фаина Эпштейн: как во сне отвалился угол барака, и наискосок по
нему, по живым телам, прошел танк; женщины вскакивали, метались; за танком
шЈл грузовик, и полуодетых женщин туда бросали.
Пушечные выстрелы были холостые, но автоматы и штыки винтовок --
боевые. Женщины прикрывали собой мужчин, чтобы сохранить их -- кололи и
женщин! Опер Беляев в это утро своей рукой застрелил десятка два человек.
После боя видели, как он вкладывал убитым в руки ножи, а фотограф делал
снимки убитых бандитов. Раненная в лЈгкое, скончалась член Комиссии Супрун,
уже бабушка. Некоторые прятались в уборные, их решетили очередями там.15
Кузнецова арестовали в бане, в его КП, поставили на колени. Слученкова
со скрученными руками поднимали на воздух и бросали обземь (прием блатных).
Потом стрельба утихла. Кричали: "Выходи из бараков, стрелять не будем!"
И, действительно, только били прикладами.
По мере захвата очередной группы пленных, еЈ вели в степь через
проломы, через внешнюю цепь конвойных кенгирских солдат, обыскивали и клали
в степи ничком, с руками протянутыми над головой. Между такими распято
лежащими ходили лЈтчики МВД и надзиратели и отбирали, опознавали, кого они
хорошо раньше видели с воздуха или с вышек.
(За этой заботой никому не был досуг развернуть "Правду" этого дня. А
она была тематическая -- день нашей родины: успехи металлургов, шире
механизированные уборочные работы! Историку легко будет обозреть нашу
Родину, какой она была в тот день.)
Любознательные офицеры могли осмотреть теперь тайны хоздвора: откуда
брался ток и какое было "секретное оружие".
Победители-генералы спустились с вышек и пошли позавтракать. Никого из
них не зная, я берусь утверждать, что аппетит их в то июньское утро был
безупречен и они выпили. Шумок от выпитого нисколько не нарушал
идеологической стройности в их голове. А что было в груди -- то навинчено
было снаружи.
Убитых и раненых было: по рассказам -- около шестисот, по материалам
производственно-плановой части кенгирского отделения, как познакомились с
ними через несколько месяцев -- более семисот.16 Ранеными забили лагерную
больницу и стали возить в гордскую. (Вольным объясняли, что войска стреляли
только холостыми патронами, а убивали друг друга заключЈнные сами.)
Рыть могилы заманчиво было заставить оставшихся в живых, но для
большего неразглашения это сделали войска: человек триста закопали в углу
зоны, остальных где-то в степи.
… началась советско-германская война -- через 10 лет после
душегубской коллективизации, через 8 лет после великого украинского мора
(ш е с т ь м и л л и о н о в м Ј р т в ы х и даже не замечены соседнею
Европой), через 4 года после бесовского разгула НКВД, через год после
кандальных законов о производстве, и всЈ это -- при 15-миллионных лагерях в
стране и при ясной памяти еще всего пожилого населения о дореволюционной
жизни, -- естественным движением народа было -- вздохнуть и освободиться,
естественным чувством -- отвращение к своей власти. И не "застиг врасплох" и
не "численное превосходство авиации и танков" (кстати, всеми численными
превосходствами обладало РККА) так легко замыкало катастрофические котлы --
по 300 тысяч (Белосток, Смоленск) и по 650 тысяч вооруженных мужчин (Брянск,
Киев), разваливало целые фронты, и гнало в такой стремительный и глубокий
откат армий, какого не знала Россия за все 1000 лет, да наверно и ни одна
страна, ни в одной войне, -- а мгновенный паралич ничтожной власти, от
которой отшатнулись подданные как от виснущего трупа. (Райкомы, горкомы
сдувало в пять минут, и захлебнулся Сталин.) А в 1941 году это сотрясение
могло пройти доконечно (к декабрю 1941 г. 60 миллионов советского населения
из 150 уже было вне власти Сталина). Не зря колотился сталинский приказ
(0019, 16.7.41): "На всех (!) фронтах имеются многочисленные (!) элементы,
которые даже бегут навстречу противнику (!) и при первом соприкосновении с
ним бросают оружие". (В Белостокском котле, начало июля 1941, при 340
тысячах пленных было 20 тысяч перебежчиков!) Положение казалось Сталину
настолько отчаянным, что в октябре 1941 он телеграфно предлагал Черчилю
высадить на советскую территорию 25-30 английских дивизий -- какой коммунист
глубже падал духом! Вот настроение того времени: 22 августа 1941 г. командир
436-го стрелкового полка майор Конов открыто объявил своему полку, что
переходит к немцам, чтобы влиться в Освободительную армию для свержения
Сталина, -- и пригласил с собой желающих. Он не только не встретил
сопротивления, но в е с ь п о л к пошЈл за ним! Уже через три недели Конов
создал на т о й стороне добровольческий казачий полк (он сам был донским
казаком). Когда он прибыл в лагерь военнопленных под Могилевым для вербовки
желающих, то из 5000 тамошних пленных -- 4000 тут же выразило желание идти к
нему, да он их взять не мог. В лагере под Тильзитом в том же году половина
советских военнопленных -- 12 тыс. человек -- подписали заявление, что
пришла пора п р е в р а т и т ь в о й н у в г р а ж д а н с к у ю. Мы не
забыли и всенародное движение и Локтя Брянского: создание автономного
русского самоуправления еще до прихода немцев и независимо от них,
устойчивая процветающая область из 8 районов, более миллиона жителей.
Требования локотян были совершенно отчЈтливы: русское национальное
правительство, русское самоуправление во всех занятых областях, декларация о
независимости России в границах 1938 г. и создание освободительной армии под
русским командованием. А группа ленинградской молодежи свыше 1000 человек
(студент Рутченко) вышла в леса под Гатчину, чтоб дождаться немцев и
бороться против сталинского режима.
Но вся хитрость и сила системы в том, что смертная наша связь основана
на неведении. Их сочувствие к нам карается как измена родине, их желание с
нами поговорить -- как нарушение священной присяги. И зачем говорить с нами,
когда придЈт политрук в час, назначенный по графику, и проведЈт с ними
беседу -- о политическом и моральном лице охраняемых врагов народа. Он
подробно и с повторениями разъяснит, насколько эти чучела вредны и тяготят
государство. (Тем заманчивее проверить их как живую мишень.) Он принесЈт под
мышкой какие-то папки и скажет, что в спецчасти лагеря ему дали на один
вечер дела. Он прочтет оттуда машинописные бумажки о злодеяниях, за которые
мало всех печей Освенцима -- и припишет их тому электрику, который чинил
свет на столбе, или тому столяру, у которого рядовые товарищи такие-то
неосторожно хотели заказать тумбочку.
Политрук не собьЈтся, не оговорится. Он никогда не расскажет мальчикам,
что люди тут сидят и просто за веру в Бога, и просто за жажду правды, и
просто за любовь к справедливости. И еще -- ни за что вообще.
Вся сила системы в том, что нельзя человеку просто говорить с
человеком, а только через офицера и политрука.
Вся сила этих мальчиков -- в их незнании.
Вся сила лагерей -- в этих мальчиках. Краснопогонниках. Убийцах с вышек
и ловцах беглецов.
2003.03.18 | Ярина
Украiнськi кiнематографiсти мають прекрасну тему - повстання
ОУН-УПА в ГУЛАГ-у. Хто зможе?2003.03.18 | Сергiй
А й дiйсно - УПА бореться в ГУЛАГ-у проти чекiстiв. Дуже наочно
про завдання УПА.2003.03.19 | Ярина
Де взяти грошi на такий фiльм? (-)