02/12/2004 | Олег Верник "Ліва ініціатива"

Открытые письма

Александр Бренер, Барбара Шурц

Маленькое письмо о большой «левой идее»

«We are not inventors of anything. We
Are just readers of Marx, and political
Revolutionary agitators in our time»
Toni Negri, Trani Prison, November 1980

Нижеследующий текст является довольно запоздалой репликой на беседу, проведённую в 3-м и 4-м номерах «Логоса» за 2000-й год под заглавием «Философия, консюмеризм и левая идея». В ходе этой беседы, в которой участвовали В. Анашвили, В. Руднев, А. Иванов, а также Д. Куюнджич, несколько раз конвульсивно вспыхивала и гасла тема «левого»: левой философии, левой методологии, левой политики, левого праксиса...

Поскольку мы, авторы этого письма (два художника и автора, в настоящее время живущие в Вене, один из которых к тому же имеет российское прошлое) пытаемся работать с «левой идеей», нас крайне заинтересовала дискуссия в «Логосе». Трудно, однако, назвать обсуждение левой темы на страницах журнала концептуальным или сколько-нибудь последовательным... Спорадические замечания о «левой идее», провоцируемые время от времени В. Рудневым, исходили в основном от директора издательства «Ad Marginem» Александра Иванова, который в обаятельном хлестаковском стиле пытался «объединить тему левого дискурса с темой консюмеризма». Каким же образом? А вот каким: А. Иванов ссылался на факты успешной продажи на Западе произведений Малевича и Родченко, то есть советского «левого искусства». По словам А. Иванова, не матрёшки, а именно супрематисты и конструктивисты хорошо «идут» «на Унтерденлинден», и именно эта «встреча консюмеристского пространства с пространством левой эстетики» жизненна и продуктивна...

Смехотворное умозаключение!.. Любой мало-мальски сведущий левый из «культурного контекста» знает, что западные коллекционерские (частные и институциональные) стратегии по закупке и репрезентации русского (и не только русского) искусства не имеют никакого отношения к левому дискурсу. Эти стратегии полностью укладываются в логику корпоративных либеральных (и консервативных) культурных политик (музейных и галерейных), которые как раз и подвергаются (уже, по меньшей мере, лет тридцать) ожесточённой критике слева. Впрочем, А. Иванов вообще, кажется, склонен сваливать в одну кучу «левое» и «либеральное», «левое» и «политически корректное»... «Сегодня левая идеология «это часть того набора, который называется политическая корректность», - вещает А. Иванов. Трогательная неряшливость на кухне у философа-издателя!.. Ведь хорошо известно, что само выражение «политическая корректность» запущено в социокультурный обиход американскими правыми (Хилтоном, Крамером и другими авторами журнала «The New Criterion») специально, чтобы дискредитировать «культурных левых». И эти последние никогда данный термин «аутентично» не употребляют, а лишь «цитируют» его в своей критике правых... Но давайте свернём с Унтерденлинден, где торгуют хохломой и Троцким, на Бродвей, где ещё сохранились хорошие bookstores... Не слишком философски А. Иванов подкрепляет свою мысль о встрече рынка и левой идеи тем, что в любом приличном американском книжном магазине есть «две полки Бурдье и три полки Делёза». Из этого, видимо, следует, что все посетители такого магазина - левые и уж, конечно, «политически корректные»... Ха-ха-ха!.. Дальше А. Иванов советует нашей «молодёжи», у которой наконец появилась «возможность бывать везде в мире», побольше путешествовать и обращать внимание на «пространство западного города», где проявляется «консюмеристская функция левой эстетики и философии»... Тут издателя хочется спросить: а какая это молодёжь «получила возможность бывать в мире»? Небогатое московское студенчество? Юные нувориши? Молодые симпатичные бандиты? Дети рабочих окраин? Бывшие советские граждане с израильским ценным паспортом? Или авторы издательства «Ad Marginem»? Не такие уж это пустые вопросы для того, кто рекомендует поближе познакомиться с нынешним левым дискурсом, ведь именно этот дискурс пристально занимается вопросом о «новых границах в Европе», о мигрантах, о беженцах, о передвижении рабочей силы из бывшего «второго» и «третьего» миров в мир первый, где, между прочим, «городское пространство» пронизано не только токами консюмеризма, но находится ещё и под неусыпным полицейским надзором.

Но вернёмся к вопросу, настойчиво задаваемому в ходе беседы В. Рудневым А. Иванову: что же это вообще такое сейчас «левый дискурс, левая позиция»?

Мы вовсе не считаем себя экспертами и знатоками актуального (и тем более исторического) левого движения. Однако полагаем, что ответить на вопрос о левом в январе 2001-го года проще, чем, например, в 1985-м или, скажем, 1996-м году. И вот почему: в самое последнее время, со времён знаменитой демонстрации в Сиетле против Международного Валютного Фонда в ноябре 1999 года, в мире вновь обнаружилась чёткая граница между левым и нелевым, а точнее, левым и неолиберальным (к неолиберальному ныне принадлежит широкий спектр идеологических сил от новейшей социал-демократии Шрёдера и Блэра до новых правых вроде Буханана в США и Хайдера в Австрии). В сущности именно после Сиэттла стало ясно, что водораздел между нелевыми и левыми проходит в этом пункте: либо вы принимаете планетарный капитализм и рыночную логику, либо вы их отвергаете. Либо вы соглашаетесь с глобализацией капитализма, либо вы ей сопротивляетесь. Те, кто били стёкла в витринах банков и травились слезоточивым газом на улицах Сиеттла (а потом Вашингтона, Праги, Ниццы), принадлежат, безусловно, к противникам капитализма и являются левыми активистами, а те, кто небрежно и не слишком критично рассуждают о связи консюмеризма с «политически корректной» левой идеей... наверное, правильнее назвать их либералами.

Безобидное на первый взгляд слово «глобализация» здесь поистине ключевое. Глобализация - это идеологический дискурс, призванный легитимизировать экономические стратегии современного империалистического капитализма. Ха-ха-ха! Именно на таком языке говорят сегодня левые, мы не шутим. И это вовсе не мёртвый язык ископаемого марксизма, а вполне оперативная, дающая необходимые теоретические инструменты, лексика (за которой сложная, ризоматическая методология). Вышеприведённая дефиниция (глобализации) принадлежит одному из важных левых философов современной Франции Жаку Рансье. Но с этим дискурсом работает не один Рансье, но многие левые философы, социологи и историки (и не только во Франции) - Пьер Бурдье, Этьен Балибар, Саския Сассен, Йохаим Хирш, Тони Негри и Майкл Хардт, Ноам Хомский, Масаё Миёши и др.

Позволим себе одну каплю экономической истории. Глобализация капитализма, как известно, началась не вчера. Уже в 1975 году модель «социального» государства (welfare state) стала вытесняться агрессивной неолиберально-монетаристской доктриной. Давление оказывалось сначала на страны Латинской Америки и Африки, где займы «помощи» международных финансовых организаций (МВФ, МБРР) привели к девальвации национальной валюты, приватизации экономики и обнищанию беднейших слоёв населения. А после коллапса социалистического блока на рубеже 80-90-х годов односторонняя логика капитализма окончательно взяла верх и стала проявляться везде более или менее одинаково: сокращение расходов на социальные нужды и образование, отказ от политики максимальной занятости, дерегулирование социальной и экономической сфер, и как результат - прогрессирующая асимметрия между бедными и богатыми. Проще говоря: бедные беднеют, богатые богатеют, а завоевания «просвещённого разума» катастрофически редуцируются.

Так вот: именно эти политические и экономические процессы вызвали новейшую поляризацию левых и (нео)либеральных сил в мире. Эти же глобальные изменения способствовали новому самосознанию левых. И надо сразу заметить: теперешнее левое сознание сильно отличается от того левого дискурса, который владел умами, например, в 1960-70-е годы. Хотя, конечно же, теоретическая база сегодняшних левых была заложена именно в шестидесятые.

Можно сказать, что политические взгляды актуальных левых выпестованы тремя крупнейшими философскими движениями послевоенного периода - (пост)марксизмом, постструктурализмом и феминизмом. Альтюссер, Лакан, Фуко, Делёз и Гваттари, Деррида, Бурдье, чуть позже Нанси и Лаку-Лабарт - это само собой... Ну, разумеется, Ги Дебор... Но почему в беседе в «Логосе» не всплыло имя крупнейшего марксиста Анри Лефевра (сильно, кстати, повлиявшего на Дебора)? Франкфуртская школа, Беньямин - отлично... Но был ещё Тони Негри, было могучее влияние Грамши, был Фанон... И почему не упомянуты французский феминизм, Джудит Батлер, Нэнси Фрэзер? В восьмидесятые Лакло и Муфф работали с теорией Грамши и одновременно с деконструкцией... Кстати, на левых в этот же период массивно влияли и работы В. Н. Волошинова, не говоря уже о Бахтине (без маски)... И даже Ленин... А Мао?! Как же без Мао?! Ха-ха-ха!.. Жижек!.. Касториадис!.. Хоми Бхабха!..

Мы не философы и не будем ими прикидываться. Но «левая идея» - это не только философия. Это ещё и праксис, то есть социальный и политический активизм. Лучшие левые питались хорошей философией, многие левые довольствовались теоретическими отбросами, но никакие левые немыслимы без политического праксиса.

В 60-70-е действовали милитантские левые - Weather Underground (в США), RAF и Revolutionare Zellen (в Германии), «красные бригады» в Италии, агрессивно-феминистические, ленинистские, троцкистские и анархистские группы в Европе и Америке... Ульрика Майнхоф и другие члены RAF писали тексты высокого теоретического уровня. Интеллектуальная база Revolutionдre Zellen и некоторых других левых формирований может показаться сегодня сомнительной или просто отсутствующей... Люди увлекались большевистской традицией, кое-кто из анархистов ограничивался Бакуниным... И всё-таки милитанты - это часть левого движения, левой идеи... Нередуцируемая, важная часть.

В 80-е левый радикализм был предан анафеме, «культурные левые» занялись ироническими играми «субверсии», возобладали непрямые институциональные стратегии. Вскоре во Франции, а затем и в США начался «критический» пересмотр наследия Сартра, Альтюссера, Фуко, Делёза... Что левые получили взамен?… Салонных «неогуманистических» философов, после первого же миттерановского коктейля бросившихся в объятия корпоративной буржуазии (Бернар Кушнер, Ги Скарпета и др.)? В Америке просияло солнце «институциональной критики»... Рорти производил либеральную ревизию левой американской истории...
Институциональные левые деполитизировали левую мысль, свели её к функциям культурного «диалога», «коммуникации», «договора». Любимой их темой стали «культурные различия». Как чёрта, боялись они слова «капитализм». Напряжённейшая теория Фанона и Негри, Фуко и Делёза, Агамбена и Лаззарато, обращённая к весьма гетерогенной социальной аудитории, уступила место академическому блефу и интеллектуальному трёпу в культурном гетто. В 80-е годы катастрофически падает уровень и качество массового политического активизма, зато прорастают разнообразные артистические стратегии, заигрывающие с политическим.

Левая идея, как прекрасно известно, никогда не развивалась планомерно и поступательно, но всегда конвульсивно, мучительно и, как говорил Фуко, «специфически», в зависимости от места и политических обстоятельств (мы оставляем здесь в стороне тотализующее идеологическое давление СССР и еврокоммунизма). Левому движению имманентны разрывы (в традиции), коллапсирующие жесты и, к сожалению, ревизионизм. А иногда и гнусное ренегатство. Откуда все эти ожиревшие Даниэли Кон-Бендиты и похабные Йошки Фишеры? Откуда вся эта новейшая «лейбористская» сволочь?.. Откуда академическая усталость Деррида? Что стряслось с Филиппом Соллерсом и Юлией Кристевой, увязнувшими в интеллектуальном католицизме? А что поделать с этими старыми пакостными Бернаром-Анри Леви и Глюксманом, демагогически вопящими об универсальности… прав человека? А откуда взялось мультикультуралистское хихиканье в стане «культурных левых», вся эта пыхтящая дискурсивная индустрия? Откуда? А оттуда: устали, скурвились, износились, опузатились, пригрелись у кормушек, обхаркались... Обросли масс-медиальными и академическими лаврами, словно непристойной дремучей волоснёй... Зато Тони Негри вернулся из университетской Франции в итальянскую поганую тюрьму, чтобы поддержать старых зэков-леваков, так и не дождавшихся амнистии... Впрочем, довольно эмоций... «Сдержим же слезы», как рекомендовал мыслитель.

Достоверно утверждать можно лишь одно: в левом лагере, как прежде, так и сейчас, идёт война. Именно теперь, когда раздаются теоретические призывы «крепить цепочки эквиваленций» и структурировать зоны солидарности, среди левых нет и тени согласия. И дело здесь не во всегдашних дрязгах и междоусобицах, вызываемых борьбой за власть и успех, а в чём-то посерьёзней. А именно: по корпусу «культурных левых», которые привыкли выставлять себя за подлинную левую элиту, нанесён чувствительный удар. Этот весёлый и неожиданный удар произведён сегодняшними радикальными демократами, анархистами - людьми, бившими стекла в Сиэтле. Да, это новая левая сила в мире.

Тут мы на секунду отвлечёмся от призрачной «левой идеи» и окунёмся в пучину конкретной политической современности, свидетелями и участниками которой мы сами стали.

26 сентября 2000 года в Праге усилиями нескольких тысяч демонстрантов было создано поистине выдающееся событие - массовая демонстрация, вылившаяся в уличные бои с полицией и битьё витрин. Итак: да здравствует сопротивление капиталу и его экспансии! Однако сразу оговоримся: это пульсирующее, как сердце кашалота на палубе китобойного судна, событие принадлежит не медленно агонизирующему двадцатому столетию, но ещё неведомому, хотя и будоражащему наше воображение, океаническому двадцать первому веку. Да, да: беспорядки в центре чешской столицы были вовсе не жалким рудиментом прошлого, но началом чего-то нового, а точнее, вечно обновляющегося, имя чему - анархизм... Нам хотелось бы в это верить... Впрочем, анархисты никогда не говорят о своих планах и не признают прогнозов.

Скажем сразу и без обиняков: пражские беспорядки удовлетворяют всем основным теоретическим требованиям, которые мы, авторы этого текста, к левому активизму предъявляем. Во-первых, пражское событие, как и полагается подлинному активистскому жесту, породило глубочайшее неудовольствие в кругах правящего истэблишмента - в среде чешской государственной власти, впрочем, как и в высших эшелонах международной либерально-капиталистической элиты. (Даже FBI засуетилось...). Акулы бизнеса и ехидны полицейского порядка брезгливо морщились и злобно кривились. Это, несомненно, главный эффект и фундаментальная задача актуального левого сопротивления - неудовольствие, которое мокрой крысой вторгается в души толстосумов и держиморд. Оцарапывающее и высасывающее неудовольствие просто необходимо! И демонстранты, подчеркнём это ещё раз, добились глубинных кишечных судорог новейшей буржуазии.

Во-вторых, и это тоже поистине великолепно, пражские беспорядки носили творчески-коллективный характер. Вспомним здесь Лотреамона, сказавшего: «Поэзия должна твориться всеми, а не одиночками». Это, несомненно, так, и поэзия уличных боёв в Праге - лучшее подтверждение дюкассовской истины. Не стоит забывать: социо-политическая (репрессирующая) активность самозванных левых «лидеров» и «вожаков», разного рода «профессионалов» и «экспертов» нынешнего левого движения - это чаще всего вульгарные карьеристские устремления будущих хозяев жизни, готовых в любой момент продаться неолиберальным масс-медиа и жирным институциям. К чёрту коррумпированных «профессионалов»! Только вулканическая коллективная активность по уничтожению собственности этих господ может стать сейчас новым полновесным словом в левой культуре. Уничтожайте капиталистическую собственность! И пусть это уничтожение набегает волна за волной, как атаки «синего блока» на полицейские заслоны в Праге. Анархическая активность - это деятельность, основанная на принципе произвольности и одновременно подрывающая этот принцип. Эта активность произвольно избирает не только собственный конец, но и собственное начало... И когда набегает новая анархическая волна, все старые становятся чем-то далёким, канувшим в прошлое: новое начало делается всё более категоричным, опасным, угрожающим... Однако прошлое не исчезает начисто - оно, как неожиданное прикосновение лезвия, пробуждает свирепость настоящего.

И, наконец, третьим важнейшим свойством пражского действа была его антитехнологичность. Что это может значить? Давайте-ка разберёмся... Разумеется, демонстранты использовали разные и многие технологии: они организовывались в блоки, выкрикивали лозунги и слоганы, выкапывали булыжники из мостовой, кидали в полицию коктейли Молотова, строили баррикады, и т. д., и т. п. Всё это, разумеется, технологии, а как же иначе... Но под «антитехнологичностью» мы понимаем нечто другое. А именно: внутренний разрыв с идеологией технологий, расстройство и аннигиляцию этой идеологии в физических актах столкновения с полицией и уничтожения собственности. Подлинная проблема активистов заключалась в том, чтобы встать лицом к лицу с полицейской структурой, как последним и наиболее очевидным воплощением иерархического мышления, свойственного государству и обществу. Однако именно это мышление и обеспечивает непрерывный «прогресс» технологий (читайте Лаку-Лабарта)! Таким образом, встать «лицом к лицу» с полицией означало попытку разорвать с великой гегемониальной традицией, опиравшейся в своём историческом развитии на такие категории, как сакральность и мифологичность, бог и символ, разум и знак, смысл и структура, техника и творчество... Проблема заключалась в том, чтобы бросить вызов силлогизму и морали, гуманизму и романтизму, «сознанию» и «бессознательному», «человеку» и «бесконечности»!.. Разумеется, в подобных терминах свою задачу формулировали далеко не все активисты... Но это и не обязательно... Дело ведь в том, что антитехнологичность подразумевает не просто анализ и критику тех или иных институций и механизмов, но скорее безостановочную смену анализов и критик, превращение критики в такую сверхскоростную операцию, которая не управляется из какого-то центра, но вырабатывается из недр некоей активной пустоты или, можно ещё сказать, из всех подвижных точек бурлящего океана. Ясно это»!..

А сейчас забудьте весь этот метафизический устаревший бред об «антитехнологичности», Лотреамоне и прочем... То, что произошло в Праге, было актуальной политикой и только политикой. А политикой мы называем вызов, бросаемый исключёнными («маргинальными») группами (и индивидами) наличествующим структурам власти. Только через этот вызов, переходящий в физическое действие, осуществляется реальный политический акт. Политика, таким образом, это не переговоры официальных представителей МВФ и World Bank, а камни, бросаемые в полицию.

Давайте-ка, перечислим некоторые факты и социо-политические аспекты пражской демонстрации. Перечислим их в форме вопросов, на которые сами же и постараемся дать немедленные ответы. Эти вопросы и ответы нужны, прежде всего, нам самим для нашего дальнейшего размышления, а также для нашего сопротивленческого праксиса. Мы тут не даём никаких рекомендаций, а просто пытаемся соображать. (Мы помним о «бесчестии говорить от имени других и за других», как сказал Фуко. Мы говорим только «от себя»).

1. Что такое МВФ (Международный Валютный Фонд) и World Bank, против которых была устроена пражская демонстрация?

МВФ и World Bank сейчас - это органы транснационального глобализированного капитализма. Они снабжают кредитами разные (в том числе «посткоммунистические» и «развивающиеся») страны с целью переструктурировать экономики этих стран в сторону неолиберального хищничества. Они вовсе не борются с бедностью, как пытаются внушить это широкой общественности, но экономически и идеологически закабаляют новые регионы и социальные группы. Они блокируют альтернативные (некапиталистические) инициативы и являются воплощением новейшего экономического империализма.

2. Кто выступает против МВФ? Кто участвовал в демонстрациях в Праге?

Это весьма широкий спектр объединений и индивидов. Важнейшим организатором пражской демонстрации был INPEG - коллектив, включающий в себя защитников окружающей среды, правозащитников, автономов, анархистов... Однако в Праге были и другие группы - социалистические, троцкистские, ленинистские, феминистские... Были люди из «третьего мира», были индивидуалистические анархисты, были всякого рода попутчики и наблюдатели... Были люди, идентифицирующие себя с угнетёнными, хотя и обутые в кроссовки «NIKE»... Соответственно, требования демонстрантов также отличались разнообразием: от мягких протестов («Drop the depts!») до «вандалистских» антисобственнических призывов и актов, подразумевающих немедленное уничтожение мирового капитализма. Да славится во веки веков битьё витрин в McDonald-s!

3. Кто верит в «диалог» и «переговоры», а кто не верит?

Вопрос о диалоге с капиталистами живо обсуждался в среде протестующих. Многие активисты осознают, что диалог в принципе невозможен, что он может вылиться лишь в пошлую масс-медиальную коммуникацию, которая выгодна власти и никому более. Идея диалога - это типичный «фасад» репрезентативной демократии, за которым - цинизм сильных мира сего и бессилие угнетённых. 23 сентября в пражском Замке Вацлав Гавел организовал переговоры, в которых участвовали глава МВФ Кёлер, президент World Bank Вольфенсон, Сорос и отдельные представители демонстрантов. (Впрочем, некоторых из последних вообще не впустили в Чехию). Эти переговоры кончились ничем, а точнее пивом и сосисками в саду Замка.

4. Как реагировали официальные СМИ (средства массовой информации) на события в Праге?

СМИ никогда не являются «независимыми» или «объективными». СМИ служат власти - либо открыто и цинично, либо бессознательно и трусливо. (Независимыми бывают только локальные голоса и издания). СМИ в Праге распространяли пропаганду МВД Чехии и зачастую истерически поддерживали полицию в её брутальных действиях. СМИ трактовали разрушения собственности в Праге как «вандализм» и «терроризм». СМИ скрывали факты массовых арестов протестующих. Разумеется, так поступали не все СМИ, но почти все.

5. Вопрос о насилии. Кто в Праге творил насилие - демонстранты, швырявшие камни и бившие витрины, или представители власти?

В обыденном сознании (как и в официальной версии событий) насилие ассоциировалось с булыжниками, швыряемыми в полицию, то есть с демонстрантами. Однако очевидно, что систематическое (брутальное и субтильное) насилие и смерть продуцируются государственным порядком и его службами, а вовсе не альтернативными левыми движениями. Так было и в Праге, где 27-го сентября были арестованы 420 человек, а 28-го - уже 890. Задержанные полицией люди избивались, многим из них было отказано в элементарных правах (на адвоката, на арестантский паёк, на телефонный звонок).

6. Была ли акция в Праге успешной?

Если сравнивать пражское событие с акцией в Сиэтле, то сопротивленческий «сюрприз» не повторился. Не было того накала, массового энтузиазма, разрушительной феерии. Зато в Праге стояли 11 тысяч специально подготовленных полицейских, которых не было в Сиэтле. Были «чёрные списки», из-за которых в Чехию не смогли въехать многие активисты. То есть осуществлялись превентивные полицейские меры, которые негативно повлияли на ситуацию. И всё же пражская демонстрация была достижением: конференция банкиров закончилась на день раньше плана. Смешно? Да нисколько! 26 сентября, повторим это ещё раз, показало, что в мире появилась политическая сила, готовая на открытый конфликт с властью. Это не так уж мало! Да, да!

Мы сами были в Праге и находились в первых рядах «синего» анархистского блока, штурмовавшего полицейские кордоны на одном из подходов к Дворцу Конгрессов. Полиция была подготовлена неплохо. В дело сразу пошла специальная бронированная машина, поливающая демонстрантов водой. Рядом с защищёнными пластиковыми щитами фараонами стояли два бронетранспортёра и танк. И всё-таки атака анархистов была великолепна. Камни, припасенные заранее, пошли в ход моментально. Щиты и шлемы трещали под ударами булыжников. Какие-то фараоны были вынуждены сразу покинуть тройную шеренгу. Их товарищи под руки уводили шатающихся копов прочь. Но вскоре полицейские стали перебрасывать камни обратно в атакующих. Мы видели серьёзно раненых демонстрантов - с выбитыми зубами, кровоточащими головами, переломанными ногами... Какой-то парень с обезумевшими глазами и полным крови ртом пробежал мимо... Мы тоже швыряли камни, нас заливало водой... Панки хохотали рядом... Всюду шныряли малосимпатичные пронырливые репортёры... Анархисты провожали их ругательствами...

На этом остановимся... Ya basta!.. Даёт наше описание хоть какое-то представление о том, что такое левое движение сейчас? Если нет, тем хуже и для нас, и для наших читателей...

Некоторые институциональные левые обвиняют новейшее анархистское движение в том, что помимо идеи «прямого действия», здесь царит полное отсутствие теории. Это не так. «Анархисты-примитивисты» работают с текстами Джона Зерзана, «экологические анархисты» занимаются Бурдье, активисты из Италии и Испании ссылаются на Фуко... Мы тоже несколько раз называли здесь его имя, и не совсем случайно... Именно в текстах Фуко мы находим чрезвычайно ценный концепт, принципиально важный не только для нынешнего анархизма, но и для других ответвлений левого самоорганизованого и децентрализованного движения сегодня. Мы имеем в виду, прежде всего, работу «Что такое автор?».

Действительно, наметившаяся реполитизация отдельных социальных групп (левой молодёжи, профсоюзов, антифашистов, иммигрантов и т. п.) в разных частях мира ставит вопрос «громадной теоретической важности»! - о способах ведения «локальной и специфической» (Фуко) борьбы против разных противников: неолиберализма, традиционного консерватизма, новых правых, культурного популизма, фасадного нонконформизма, различных «прогрессивных» институций, обслуживающих интересы политических и культурных элит... Как вести борьбу, как сопротивляться расползанию капиталистических инстинктов и порядков во все стороны, во все места, во все тела, во все дискурсы, во все объекты». Откуда черпать знание, которое в глазах многих обесценено пассивностью, трусостью, ренегатством и властолюбием самих левых за всю долгую историю их существования? Ответ Фуко: не нужно хвататься за близлежащие модные дискурсы, за сегодняшние рецепты, за «актуальные» технологии.

Скорости, навязанные современной культуре (и политике), это всего лишь скорости капитала. Нужно резко затормозить, остановить или замедлить движение... Нужно совершить то, что Фуко в «Что такое автор?» называет «возвращением к...». Нужно глубоко войти в историю левой культуры и начать пристально работать с этой историей, черпая в ней новые возможности. Вспомним (вопреки Бодрийару) Фуко: «Чтобы было возвращение (к основателям дискурсивности), нужно, на самом деле, чтобы сначала было забвение, и забвение - не случайное, не покров непонимания, но - сущностное и конститутивное забвение... Нужно, чтобы это неслучайное забвение было облечено в точные операции, которым можно было бы найти место, проанализировать их... Забвение не добавляется извне, оно часть самой дискурсивности... Возвращение обращается к тому, что присутствует в тексте, или, точнее говоря, тут происходит возвращение к самому тексту, но в то же время и к тому, что в тексте маркировано пустотами, отсутствием, пробелом. Происходит возвращение к некой пустоте, о которой забвение умолчало или которую оно замаскировало, которую оно покрыло ложной и дурной полнотой, и возвращение должно заново обнаружить и этот пробел, и эту нехватку... Отсюда, естественно, следует, что это возвращение, которое составляет часть самого дискурса, беспрестанно его видоизменяет, что возвращение к тексту не есть историческое дополнение, которое якобы добавляется к самой дискурсивности и её якобы дублирует неким украшением, но возвращение есть действенная и необходимая работа по преобразованию самой дискурсивности».

О чём тут идёт речь?.. О многом, в том числе и о том, что не существует «нормативного» или «канонического» чтения и понимания (а также и знания), как не существует, по Беньямину, и одной истории... Но ведь на это как раз претендовала гегемониальная левая идея - сначала в лице большевиков, затем маоистов, затем институциональных авторов... Сначала претендовали на абсолютное владение революционной истиной, на штурмовой захват истории, на покорение истинного дискурса, потом на овладение критикой... Motherfuckers!.. На самом деле многие из них просто не умели читать!

«Возвращение к...» в значении Фуко уже практиковалось отдельными философами. К Марксу пытался возвращаться Альтюссер, потом - Негри, Лакан возвращался к Фрейду, Жижек возвращался к Лакану и Марксу... «Возвращение к...» - это необходимая процедура мысли. Теперешние левые должны это хорошенько усвоить.

«Сущностное и конститутивное» институциональное забвение «левой идеи» и левой культуры (культуры Розы Люксембург и Лукача, испанских анархистов и Грамши, советских продуктивистов и Антонена Арто, Эммы Голдман и Пазолини, Марты Рослер и Густава Метцгера, Джека Смита и Аллана Секулы...) уже произошло. Это забвение сопровождалось нагромождением большого количества «украшений» и «дополнений»... Ха-ха!.. Ну а теперь нужно подумать о «возвращении». В этом, среди прочего, и состоит сейчас «левая идея»...

P.S. А если Александр Иванов по-настоящему интересуется левой эстетикой (а не продажами с молотка фотографий Родченко), то мы ему советуем (без всякого хамства при этом) читать американский художественно-критический журнал «Остовеr» (кстати говоря, получивший своё название не без поддержки русской революции и известного фильма Эйзенштейна). И вообще, побольше читать авторов этого журнала - Бенджамина Бухло, Тимоти Кларка, Тьерри де Дюва, Сержа Гильбо... Это левые историки и исследователи, которые действительно критично (даже и в том значении критики, на котором настаивает А. Иванов) занимаются историей модернизма (в том числе и советского) и постмодернизмом. Правда, сразу хотим предупредить А. Иванова: все эти авторы тоже настроены антикапиталистически и антиконсюмеристски. Видимо, без этого «левой идеи» просто не существует.

Вена