Що ж стоїть за концепцією "єдності"?
12/05/2004 | stesin
Свого часу мене дуже зацікавило питання - звідки й чому для провладного блоку "ЗаЄдУ" випливла саме концепція "єдності", який мессидж вона мала нести?
Зрозуміло, що в тому конкретному випадку слово "єдність" означало: "Дорогі вівці, ви разом з нами, вовками, є частиною єдиного ринку баранини і шерсті. Отже не опирайтесь, не борсайтесь, будьте з нами єдині, і не заважайте нам вас стригти й різати, ми вам за це може ще й їсти даватимемо". Мессидж - консервація існуючого стану справ, збереження стабільності аж до стагнації включно.
А що, декому подобається, особливо тим, хто "вибився нагору" і не хоче, щоб була соціальна та бізнесова конкуренція, щоб суперники і конкуренти дихали в спину... та й взагалі щоб суперники/конкуренти існували.
Напевне, політологи "ЗаЄди", обираючи таку неоднозначну політичну парадигму, опирались на якісь фундаментальні дослідження і розвели немало високопарного словоблуддя навколо цього вибору.
Нарешті, мені ось впала в око зовсім недурна стаття, де досить простими словами розбирається концепція "єдності" як політологічної сутності. Рекомендую почитати, ось текст. Доволі цікаво та пізнавально. По тексту виділення жирним - мої.
Головний месидж, як я його зрозумів, такий: "Демократія є антиподом єдності". Цікаво, чи не так?
ЕДИНСТВО КАК НАЧАЛО РАЗРУШЕНИЯ
Само по себе большинство не имеет права на эксклюзивное правление
Стала уже общим местом одна истина: большевизм никуда не делся ни из общественного сознания, ни из практической жизни. Ну разве ушел из политики принцип: «кто не с нами, тот против нас»? Или разве изжили мы в себе чуть ли не тотемическое преклонение перед понятием «большинство»? Отказались ли мы от политической философии, признающей лишь идейную гомогенность общества, на популярном языке звучащую как единство? Ответы отрицательные.
«Уши» большевизма торчат и в нашей на первый взгляд вполне демократической Конституции. А потому каких бы личностей в качестве президентов мы по ней ни избирали, режим все равно останется персоналистским. Разве что при небольшой популярности президент будет ограничен в проведении своей, возможно, и правильной политики, а при «занебесном рейтинге» без всяких видимых последствий сможет игнорировать критику.
Оба случая плохи, ибо страна останется стратегически непредсказуемой прежде всего для нас самих. Да что там непредсказуемость. Политический маятник с такой огромной амплитудой попросту разнесет государство.
Любая власть хочет управлять всем, что видит, и при этом иметь если не народную любовь к себе, то поголовное «чувство глубокого удовлетворения». И бессмысленно ее корить за это. Просто при демократии такое стремление ограничивается определенными механизмами, а при ее отсутствии неизбежно приводит к принудительному «единству». Вот только рано или поздно страх, поддерживающий «единство», перестает действовать, и тогда общество взрывается, а государство распадается.
Об этой опасности еще Аристотель предупреждал: «Ясно, что государство при постоянно усиливающемся единстве перестанет быть государством. Ведь по своей природе государство представляется неким множеством. Если же оно стремится к единству, то в таком случае из государства образуется семья, а из семьи — отдельный человек: семья, как всякий согласится, отличается большим единством, нежели государство, а один человек — нежели семья. Таким образом, если бы кто-нибудь и оказался в состоянии осуществить это, то все же этого не следовало бы делать, так как он тогда уничтожил бы государство».
В любой ценности (если только она не основана на оправдании зла) всегда есть рациональное зерно. Удаление же этих зерен из публичной политики создает базу для взаимной вражды, для той самой «холодной гражданской войны». Нам кажется (и нам внушают), что единая для всего народа (национальная) идея — искомое благо. Глубокая ошибка. Ибо разве можно найти политическую идею (если, конечно, она не констатирует что-то общепринятое, вроде: «свежий воздух полезен»), которая была бы воспринята всеми и при этом абсолютно добровольно? Нет, конечно.
Люди могут не сознавать, что руководствуются определенными ценностями. Но именно из этого и складывается жизнь — как частная, так и публичная. При этом в голове у каждого человека всегда есть определенный «ценностный букет», на основе которого составляется в том числе и идеальный образ его страны. А в каждом «букете» есть свои «доминантные цветы». Для одних это свобода. Что вовсе не означает враждебности к государственной власти. Иные «зацикливаются» на безопасности. Но и ими в норме не отвергаются права человека. В сознании третьих на первый план выступает могущество (величие) державы. Но и такая доминанта, как правило, не предопределяет в тех же людях социального мазохизма. Все социологические исследования показывают, как в головах одних и тех же людей совмещаются на первый взгляд несовместимые ценности.
Однако политики упорно делят нас по примитивным лекалам, требуя выбрать в «букете ценностей» что-то одно, через выборы выжимают признание в упрощенной «самоидентификации»: ты кто: либерал? — проходи туда; патриот? — тебе сюда; млеешь от правителя? — тогда к нам. Почему?
Да потому, что любой наш политик понимает (ибо так устроена система!), что он на коне, лишь когда правит «самодержавно», а значит, все иные ценности, циркулирующие в совокупном общественном организме, в лучшем случае оказываются личной проблемой их носителей, а в худшем и носителям несдобровать.
В России феномен обладания властью до сих пор представляется по Людовику XIV: «Государство — это я». И потому всякий входящий на властный олимп пытается все обустроить так, чтобы никакой другой государственный или общественный институт не смел мешать. А мешать у нас — это думать по-другому.
Тут, впрочем, ничего нового. Даже в библейские времена, когда роль ограничителей власти играли пророки, а общество было отнюдь не секулярным, все равно и их нередко гнали и даже убивали, ибо они говорили правителям не очень приятные вещи: «И сказал Иосафат: нет ли здесь еще пророка Господня? Спросим и у него. И сказал царь Израильский Иосафату: есть еще один человек, чрез которого можно вопросить Господа; но я не люблю его, потому что он не пророчествует обо мне доброго, а постоянно пророчествует худое; это Михей, сын Иемвлая» (2 Пар. 18: 6-7).
Господство такой философии ведет к тому, что все бегут объединяться, укрупняться, порой на самой беспринципной основе, в соответствии с логикой: «с мелюзгой никто не будет считаться» (а скоро маниакальная идея укрупнения оформится уже и законодательно). Вот и превращается политическая жизнь в небольшой набор примитивных «измов». В таких условиях куда податься, например, верующему в Бога либералу, если отечественный либерализм демонстративно секулярен (иногда в нем слышны даже богоборческие мотивы)? Или как быть правому государственнику, если государственники сбежались на левый фланг и пытаются скрыть непреодолимую пропасть между советской и исторической российской государственностью? Или человеку левых убеждений, если он не мыслит себя рядом с националистами? Вот и подалась едва ли не половина избирателей в неголосующие, ибо во всех наших «измах» одни важные ценности отсекаются от других, не менее близких тем же самым людям.
Демократия противоположна не только политическому монополизму, но и идейному единству. И чем дифференцированнее идеологическая жизнь, тем на самом деле лучше для общественного самочувствия. Вот почему Россия, берусь утверждать, беременна именно демократией, а не диктатурой. Только демократией не в качестве туманного лозунга (мы эту стадию прошли), а в качестве конкретного инструмента для обеспечения неизбывного стремления человека к уважению и самоуважению (это стремление в самой природе человека, ибо Бог создал его по образу и подобию Своему, и потому никто не смеет относиться к человеку как к «средству производства»).
В наших условиях легально разрешить Россию «от бремени» способен лишь тот политик, который окажется готовым пожертвовать комфортом «высокого рейтинга» ради будущего страны и посвятит себя созданию системы, основанной на принципиально иной политической философии. Эта философия зиждется в общем-то на простой мысли: ни один нормальный человек не желает зла своей стране. Тут никакой утопии, все вполне рационально: раз это мой дом, раз в нем будут жить мои дети и внуки — значит, он мне как минимум небезразличен.
Правящих, однако, страшит, что полюса в антиномии «хорошо» — «плохо» по отношению к стране у разных людей (общественных групп) имеют разные образы. И поскольку они не умеют управлять в условиях разноголосицы, а саму ее считают бедствием, постольку предпочитают заниматься унификацией, укрупнением, вертикалями, а носителей иных взглядов зачисляют (пока еще в мягкой форме) в предатели.
Выход между тем рядом. Он — в переходе к такой политической системе, которая бы обеспечивала механизмы выбора стратегических целей развития исключительно на основе политического компромисса. В которой не будут множиться «маргиналы», ибо не станут отсекаться мнения, основанные на ценностях, легально представленных и «аутсайдерами». В которой понятие «большинство» не будет восприниматься как мандат на эксклюзивное правление. Переход к такой системе потребует и другой формы правления, и другой избирательной системы, и даже коренного пересмотра такой «мелочи», как регламенты работы законодательных органов.
В какой-то мере противореча самому себе, скажу, что проповедуемая здесь философия тоже обозначается «измом». Это, как ни странно, — либерализм. Но лишь в том редком смысле, в каком его понимал прекрасный испанский философ Х. Ортега-и-Гассет: «Либерализм — и сегодня стоит об этом помнить — предел великодушия; это право, которое большинство уступает меньшинству, и это самый благородный клич, когда-либо прозвучавший на Земле».
Михаил КРАСНОВ, вице-президент фонда «ИНДЕМ»
02.12.2004
Джерело: http://2004.novayagazeta.ru/nomer/2004/89n/n89n-s18.shtml
Зрозуміло, що в тому конкретному випадку слово "єдність" означало: "Дорогі вівці, ви разом з нами, вовками, є частиною єдиного ринку баранини і шерсті. Отже не опирайтесь, не борсайтесь, будьте з нами єдині, і не заважайте нам вас стригти й різати, ми вам за це може ще й їсти даватимемо". Мессидж - консервація існуючого стану справ, збереження стабільності аж до стагнації включно.
А що, декому подобається, особливо тим, хто "вибився нагору" і не хоче, щоб була соціальна та бізнесова конкуренція, щоб суперники і конкуренти дихали в спину... та й взагалі щоб суперники/конкуренти існували.
Напевне, політологи "ЗаЄди", обираючи таку неоднозначну політичну парадигму, опирались на якісь фундаментальні дослідження і розвели немало високопарного словоблуддя навколо цього вибору.
Нарешті, мені ось впала в око зовсім недурна стаття, де досить простими словами розбирається концепція "єдності" як політологічної сутності. Рекомендую почитати, ось текст. Доволі цікаво та пізнавально. По тексту виділення жирним - мої.
Головний месидж, як я його зрозумів, такий: "Демократія є антиподом єдності". Цікаво, чи не так?
ЕДИНСТВО КАК НАЧАЛО РАЗРУШЕНИЯ
Само по себе большинство не имеет права на эксклюзивное правление
Стала уже общим местом одна истина: большевизм никуда не делся ни из общественного сознания, ни из практической жизни. Ну разве ушел из политики принцип: «кто не с нами, тот против нас»? Или разве изжили мы в себе чуть ли не тотемическое преклонение перед понятием «большинство»? Отказались ли мы от политической философии, признающей лишь идейную гомогенность общества, на популярном языке звучащую как единство? Ответы отрицательные.
«Уши» большевизма торчат и в нашей на первый взгляд вполне демократической Конституции. А потому каких бы личностей в качестве президентов мы по ней ни избирали, режим все равно останется персоналистским. Разве что при небольшой популярности президент будет ограничен в проведении своей, возможно, и правильной политики, а при «занебесном рейтинге» без всяких видимых последствий сможет игнорировать критику.
Оба случая плохи, ибо страна останется стратегически непредсказуемой прежде всего для нас самих. Да что там непредсказуемость. Политический маятник с такой огромной амплитудой попросту разнесет государство.
Любая власть хочет управлять всем, что видит, и при этом иметь если не народную любовь к себе, то поголовное «чувство глубокого удовлетворения». И бессмысленно ее корить за это. Просто при демократии такое стремление ограничивается определенными механизмами, а при ее отсутствии неизбежно приводит к принудительному «единству». Вот только рано или поздно страх, поддерживающий «единство», перестает действовать, и тогда общество взрывается, а государство распадается.
Об этой опасности еще Аристотель предупреждал: «Ясно, что государство при постоянно усиливающемся единстве перестанет быть государством. Ведь по своей природе государство представляется неким множеством. Если же оно стремится к единству, то в таком случае из государства образуется семья, а из семьи — отдельный человек: семья, как всякий согласится, отличается большим единством, нежели государство, а один человек — нежели семья. Таким образом, если бы кто-нибудь и оказался в состоянии осуществить это, то все же этого не следовало бы делать, так как он тогда уничтожил бы государство».
В любой ценности (если только она не основана на оправдании зла) всегда есть рациональное зерно. Удаление же этих зерен из публичной политики создает базу для взаимной вражды, для той самой «холодной гражданской войны». Нам кажется (и нам внушают), что единая для всего народа (национальная) идея — искомое благо. Глубокая ошибка. Ибо разве можно найти политическую идею (если, конечно, она не констатирует что-то общепринятое, вроде: «свежий воздух полезен»), которая была бы воспринята всеми и при этом абсолютно добровольно? Нет, конечно.
Люди могут не сознавать, что руководствуются определенными ценностями. Но именно из этого и складывается жизнь — как частная, так и публичная. При этом в голове у каждого человека всегда есть определенный «ценностный букет», на основе которого составляется в том числе и идеальный образ его страны. А в каждом «букете» есть свои «доминантные цветы». Для одних это свобода. Что вовсе не означает враждебности к государственной власти. Иные «зацикливаются» на безопасности. Но и ими в норме не отвергаются права человека. В сознании третьих на первый план выступает могущество (величие) державы. Но и такая доминанта, как правило, не предопределяет в тех же людях социального мазохизма. Все социологические исследования показывают, как в головах одних и тех же людей совмещаются на первый взгляд несовместимые ценности.
Однако политики упорно делят нас по примитивным лекалам, требуя выбрать в «букете ценностей» что-то одно, через выборы выжимают признание в упрощенной «самоидентификации»: ты кто: либерал? — проходи туда; патриот? — тебе сюда; млеешь от правителя? — тогда к нам. Почему?
Да потому, что любой наш политик понимает (ибо так устроена система!), что он на коне, лишь когда правит «самодержавно», а значит, все иные ценности, циркулирующие в совокупном общественном организме, в лучшем случае оказываются личной проблемой их носителей, а в худшем и носителям несдобровать.
В России феномен обладания властью до сих пор представляется по Людовику XIV: «Государство — это я». И потому всякий входящий на властный олимп пытается все обустроить так, чтобы никакой другой государственный или общественный институт не смел мешать. А мешать у нас — это думать по-другому.
Тут, впрочем, ничего нового. Даже в библейские времена, когда роль ограничителей власти играли пророки, а общество было отнюдь не секулярным, все равно и их нередко гнали и даже убивали, ибо они говорили правителям не очень приятные вещи: «И сказал Иосафат: нет ли здесь еще пророка Господня? Спросим и у него. И сказал царь Израильский Иосафату: есть еще один человек, чрез которого можно вопросить Господа; но я не люблю его, потому что он не пророчествует обо мне доброго, а постоянно пророчествует худое; это Михей, сын Иемвлая» (2 Пар. 18: 6-7).
Господство такой философии ведет к тому, что все бегут объединяться, укрупняться, порой на самой беспринципной основе, в соответствии с логикой: «с мелюзгой никто не будет считаться» (а скоро маниакальная идея укрупнения оформится уже и законодательно). Вот и превращается политическая жизнь в небольшой набор примитивных «измов». В таких условиях куда податься, например, верующему в Бога либералу, если отечественный либерализм демонстративно секулярен (иногда в нем слышны даже богоборческие мотивы)? Или как быть правому государственнику, если государственники сбежались на левый фланг и пытаются скрыть непреодолимую пропасть между советской и исторической российской государственностью? Или человеку левых убеждений, если он не мыслит себя рядом с националистами? Вот и подалась едва ли не половина избирателей в неголосующие, ибо во всех наших «измах» одни важные ценности отсекаются от других, не менее близких тем же самым людям.
Демократия противоположна не только политическому монополизму, но и идейному единству. И чем дифференцированнее идеологическая жизнь, тем на самом деле лучше для общественного самочувствия. Вот почему Россия, берусь утверждать, беременна именно демократией, а не диктатурой. Только демократией не в качестве туманного лозунга (мы эту стадию прошли), а в качестве конкретного инструмента для обеспечения неизбывного стремления человека к уважению и самоуважению (это стремление в самой природе человека, ибо Бог создал его по образу и подобию Своему, и потому никто не смеет относиться к человеку как к «средству производства»).
В наших условиях легально разрешить Россию «от бремени» способен лишь тот политик, который окажется готовым пожертвовать комфортом «высокого рейтинга» ради будущего страны и посвятит себя созданию системы, основанной на принципиально иной политической философии. Эта философия зиждется в общем-то на простой мысли: ни один нормальный человек не желает зла своей стране. Тут никакой утопии, все вполне рационально: раз это мой дом, раз в нем будут жить мои дети и внуки — значит, он мне как минимум небезразличен.
Правящих, однако, страшит, что полюса в антиномии «хорошо» — «плохо» по отношению к стране у разных людей (общественных групп) имеют разные образы. И поскольку они не умеют управлять в условиях разноголосицы, а саму ее считают бедствием, постольку предпочитают заниматься унификацией, укрупнением, вертикалями, а носителей иных взглядов зачисляют (пока еще в мягкой форме) в предатели.
Выход между тем рядом. Он — в переходе к такой политической системе, которая бы обеспечивала механизмы выбора стратегических целей развития исключительно на основе политического компромисса. В которой не будут множиться «маргиналы», ибо не станут отсекаться мнения, основанные на ценностях, легально представленных и «аутсайдерами». В которой понятие «большинство» не будет восприниматься как мандат на эксклюзивное правление. Переход к такой системе потребует и другой формы правления, и другой избирательной системы, и даже коренного пересмотра такой «мелочи», как регламенты работы законодательных органов.
В какой-то мере противореча самому себе, скажу, что проповедуемая здесь философия тоже обозначается «измом». Это, как ни странно, — либерализм. Но лишь в том редком смысле, в каком его понимал прекрасный испанский философ Х. Ортега-и-Гассет: «Либерализм — и сегодня стоит об этом помнить — предел великодушия; это право, которое большинство уступает меньшинству, и это самый благородный клич, когда-либо прозвучавший на Земле».
Михаил КРАСНОВ, вице-президент фонда «ИНДЕМ»
02.12.2004
Джерело: http://2004.novayagazeta.ru/nomer/2004/89n/n89n-s18.shtml
Відповіді
2004.12.05 | Гюльчатай
И что из нее следует.
Следует то, что "победа демократических сил" будеть возможна только при достаточной интенсивности частных инициатив, конкретных индивидуальных форм гражданского поведения.Грубо говоря: Не на митингах все решится.
Следует то, что претензии к штабам НУ - в известной мере являются сожалениями о том, что они не хотят за меня сделать мою работу...