«Не суждено от участи нам скрыться...»
«Не суждено от участи нам скрыться...»
6 января великому украинскому поэту Васылю Стусу исполнилось бы 70 лет. Предлагаем вниманию читателей статью о нем и несколько переводов стихов из книги „Палимпсесты” на русский язык Марлены Рахлиной.
Васыль Стус родился 6 января
4 сентября
Этот день – фатальный в биографии поэта. И не только потому, что вследствие этого поступка уже 20 сентября Стуса исключают из аспирантуры и затем увольняют из архива, вычеркивают сборник «Зимові дерева» («Зимние деревья») из издательских планов «Радянського письменника», устанавливают за ним надзор КГБ. Фатальность состоит еще и в том, что по странному стечению обстоятельств, ровно через 20 лет, в ночь на 4 сентября 1985 года Стус погибнет в карцере пермского лагеря особого режима, не дожив, возможно, нескольких месяцев до освобождения и последующей полной реабилитации.
В двадцать последних лет жизни поэта укладывается немало важных событий. Бракосочетание с Валентиной Попелюх и рождение сына Дмитрия, выход книги стихов «Зимние деревья» в брюссельском издательстве (1970), создание многих стихов и ряда блестящих литературоведческих исследований, активное участие в диссидентском движении. Все это прерывает первый арест 12 января 1972 года:
Не суждено от участи нам скрыться, ударил гром – и сразу – круговерть! Вся жизнь вверх дном. Ты – все, что может сниться, смертопрозябанье, жизнесмерть.
(«Не суждено от участи нам скрыться...»)
Стусу инкриминировали 14 стихотворений и 10 правозащитных и литературных статей. Среди них статья-эссе о творчестве П.Тычины “Феномен доби” (“Феномен эпохи”), в которой исследуется влияние партийности литературы на творчество. Ему инкриминировали и составление в 1970 самиздатского сборника своих стихов “Веселий цвинтар” (“Веселое кладбище”), в котором речь шла «об условиях жизни советских людей, о социалистической демократии» и «возводится клевета на мероприятия КПСС в связи с празднованием 100-летия со дня рождения основателя советского государства». 7 сентября
С февраля 1973 года Стус – в мордовских политических лагерях. Солагерник Стуса Михаил Хейфец характеризует его так: “Он был гордый и гонористый, как китайский император... С начальством и ментами говорил тоном победителя и прокурора на будущем Нюрнбергском процессе, а краснопогонники были для него преступниками, о которых он собирает данные, чтобы потом передать суду правдивую, хоть и небеспристрастную информацию”. Cтус участвовал во всех протестных акциях политзаключенных. В письме от 1.08.1976 в ПВС СССР он отказывается от советского гражданства, поскольку в этой стране его права человека “нагло нарушаются”. Он много пишет, переводит. Время от времени стихи забирали при обысках. В письме к ПЕН-клубу от 11 сентября
11 января
В августе
В октябре
На свободе Васыль Стус пробыл меньше года. 14 мая
Условия содержания Стуса в пермской политзоне особого режима были крайне тяжелыми. Тем не менее, он много писал и переводил. Примерно 250 верлибров и 250 переводов должны были составить книгу, названную им “Птах душі” (“Птица души”). Но все написанное немедленно конфисковывалось. Судьба этих текстов до сих пор неизвестна. Согласно официальному ответу на запрос родных, они уничтожены в связи с ликвидацией лагеря. В то же время в учетной карточке в лагере отмечено, что сразу после смерти Стуса тексты были вывезены в Москву.
28 августа
Вопреки невозможным условиям существования или, говоря его словами, «смертопрозябанья», Васыль Стус все годы в заключении продолжал писать. Версии его «Палимпсестов» одна за одной проникали за стены тюрьмы – и дальше, за «железный занавес». Его поэзия свободна от оголенной публицистичности, присущей многочисленным произведениям диссидентов. Стихи Стуса – стихи выдающегося поэта, а не политика. Его поэтическое творчество питается глубинными философскими и религиозными вопросами о судьбе человека, заброшенного в пограничную бытийную ситуацию. Все силы его уникальной творческой личности направлены на решение вечных, «проклятых» проблем бытия.
Евгений Захаров
------ | ||
У німій, ніби смерть, порожнечі свічад пересохла імла шебершить, мов пісок, і високий, як зойк, тонкогорлий співак став ширяти над тілом своїм. Дух підноситься д'горі. У зашморзі бід аж зайшовся кривий од волання борлак, аж огранням дзеркал заросилася кров! Ніч зсідається, наче кришталь. Начувайсь, навіжена, скажена душе! Бо вдивляння, вслухання – зненацька уб'ють! І зверескнула нервів утята струна, і зверескнув пугкий напівсон кришталю, і зверескнула пустка свічад. | В зеркалах пустота – онемевшая смерть, пересохшая мгла шебуршит, как песок, а высокий, как вопль, тонкогорлый певец воспаряет над телом своим. Дух витает все выше, но в петле беды захлебнется от крика хрипящий кадык, и на гранях зеркал – там росинками кровь, ночь сгущается, словно хрусталь. Жди беды, берегись-ка, шальная душа, ибо зренье и слух – вдруг нежданно убьют! Вот и взвизгнула рваная нервов струна, вот и, вспугнутый, взвизгнул сквозь дрему хрусталь, завизжала зеркал пустота. | |
------ | ||
Як тихо на землі! Як тихо! І як нестерпно – без небес! Пантрує нас за лихом лихо, щоб і не вмер і не воскрес. Ця Богом послана Голгота веде у паділ, не до гір. І тінь блукає потаймир, щовбами сновигає потай. Пощо, недоле осоружна, оця прострація покор? Ця Богом послана Голгота оцих волань охриплий хор? Та мури, мов із мертвих всталі, похмуро мовили: Чекай, ще обрадіє із печалі твій обоюдожалий край. | Как тихо на земле! Как тихо! Как нестерпимо – без небес! Нас сторожит за лихом лихо, чтобы не умер, не воскрес. Мне Богом данная Голгофа, ведет в долину, а не ввысь. В ущельях тени пронеслись как отзвук тайной катастрофы. Зачем, к чему, судьба-злосчастье, покорности немой позор? Мне богом данная Голгофа, стенаний тех охрипший хор? Но стены, как из мертвых, встали, сказали хмуро: Уповай, еще восстанет из печали твой обоюдоострый край! | |
------ | ||
Ти тут. Ти тут. Вся біла, як свіча, - так полохко і тонко палахкочеш і щирістю обірваною врочиш, тамуючи ридання з-за плеча. Ти тут. Ти тут. Як у заждалім сні – хустинку бгаєш пальцями тонкими, і поглядами, рухами палкими примарною ввижаєшся мені. І враз – ріка! З розлук правікових наринула, найшла і захопила. Та квапилася моторошна хвиля у берегах, мов коні, торопких. Зажди! Нехай паде над нами дощ Спогадувань святошинських, пречиста. О, залишись! Не смій іти до міста занудливих майданів, вулиць, площ. Ти ж вирвалася, рушила – гірський повільний поповз, опуст, розпадання материка, раптовий зсув і дляння, і трепет рук, і тремт повік німий. Пішла – тунелем довгим – далі – в ніч – у морок – сніг – у вереск заметілі. Тобі оббухли слізьми губи білі. Прощай. Не озирайся. І не клич. Прощай. Не озирайся. Благовість про тогосвітні зустрічі звістує зелена зірка вечора. Крихкий зверескнув яр. Скажи – синочок мій нехай віка без мене довікує. Прощай. Не озирайся. Озирнись!!! | Ты тут. Ты тут. Подобная свече, так трепетно трепещешь и открыто, но эта щедрость от чужих сокрыта, таишь рыданье на моем плече. Ты тут, ты тут, как в долгожданном сне, платочек мнешь в руке – со мною рядом, горячечным движением и взглядом, виденьем приближаешься ко мне. И вдруг – река! Из вековых разлук нахлынула, пришла и захватила волна мгновенная. Как быстрый конь, спешила средь берегов, стремительных, как лук. Не торопись! Пусть дождь воспоминаний, пречистая, над нами свет прольет. Постой, не возвращайся в город тот несносных улиц, площадей и зданий. Но ты рванулась – почва задрожала и поползла – обвал, уничтоженье материка, недвижное движенье, дрожанье век и трепет рук. Бежала туннелем длинным – дальше, в ночь, во мрак, в мерцание, и в снег, и в крик метели. Слезой набухли губы, побелели. Прощай и не гляди. Да будет так! Прощай и не оглядывайся. Высь звездой зеленою благую весть пророчит – нам на том свете – встречу обещает. Вдруг взвизгнул яр зеленый что есть мочи. Скажи – сынок пусть без меня мужает. Прощай. Не озирайся. Оглянись! | |
------ | ||
Верни до мене, пам'яте моя! Нехай на серце ляже ваготою моя земля з рахманною журбою, хай сходить співом горло солов'я в гаю нічному. Пам'яте, верни із чебреця, із липня жаротою. Хай яблука осіннього достою в мої червонобокі виснуть сни. Нехай Дніпра уроча течія бодай у сні, у маячні струмує. І я гукну. І край мене почує. Верни до мене, пам'яте моя! | Вернись ко мне, о память! Ты – моя! Пускай страданье на сердце мне ляжет, – черна моей земли святая тяжесть – исходит песней горло соловья. О память – чабрецом пропахший сад, – вернись из лета, налитого соком, и в снах моих – горячих, краснобоких – пусть яблоки осенние висят. И пусть Днепра волшебная струя хотя бы в снах, в бреду меня колышет. Я крикну, – родина меня услышит. Вернись ко мне, о память! Ты – моя! | |
------ | ||
Як добре те, що смерті не боюсь я і не питаю, чи тяжкий мій хрест. Що перед вами, судді, не клонюся в передчутті недовідомих верств. Що жив, любив і не набрався скверни ненависті, прокльону, каяття. Народе мій, до тебе я ще верну, як в смерті обернуся до життя своїм стражденним і незлим обличчям. Як син, тобі доземно уклонюсь і чесно гляну в чесні твої вічі і в смерть із рідним краєм поріднюсь. | Как хорошо, что смерти не боюсь я, не спрашиваю, тяжек ли мой крест, и перед вами, судьи, не склонюсь я в предчувствии неисходимых верст. Что жил, любил, не каялся, не проклял и не возненавидел. Я вернусь к тебе, народ, из своего далека, как в смерти к новой жизни обернусь лицом и страждущим, и незлобивым. Я по-сыновьи в ноги поклонюсь и честно в честные глаза взгляну. Мы живы. С родной страной я на смерть породнюсь. | |
------ | ||
ЗА ЛІТОПИСОМ САМОВИДЦЯ Украдене сонце зизить схарапудженим оком, мов кінь навіжений, що чує під серцем ножа, за хмарами хмари, за димом пожарищ – високо зоріє на пустку давно збайдужіле божа. Стенаються в герці скажені сини України, той з ордами бродить, а той накликає москву; заллялися кров'ю всі очі пророчі. З руїни підводиться мати – в годину свою грозову: – Найшли, налетіли, зом'яли, спалили, побрали з собою в чужину весь тонкоголосий ясир бодай ви пропали, синочки, бодай ви пропали, бо так не карав нас і лях, бусурмен, бузувір. І Тясмину тісно од трупу козацького й крові і Буг почорнілий загачено трупом людським. Бодай ви пропали, синочки, були б ви здорові у пеклі запеклім, у райському раї страшнім. Поли з вас наріжуть, натешуть на гузня вам палі і крові наточать – упийтесь пекельним вином. А де Україна? Все далі, все далі, все далі. Шляхи поростають дрімучим терпким полином. Украдене сонце зизить схарапудженим оком, мов кінь навіжений, що чує під серцем метал. Куріє руїна. Кривавим стікає потоком і сонце татарське – стожальне – разить наповал. | ИЗ „ЛЕТОПИСИ САМОВИДЦА” Украдено солнце. Косит перепуганным оком, как бешеный конь. Ему чудится: в сердце – ножом! За тучами тучи, за дымом пожарищ высоко глядит на пустыню давно равнодушный божок. Безумные, рвутся на бой сыновья Украины: тот с ордами бродит, а этот – забредил Москвой. И кровью налитое око пророчит: руины разверзлись – и мать поднимается в час роковой. – Нашли, налетели, помяли, сожгли и забрали, добычу тонкоголосую тащит аркан! Ах, чтоб вы пропали, сыночки, ах, чтоб вы пропали: ведь так не карал нас и лях, изувер, басурман! И Тясмину тесно от трупов казацких, от крови, и Буг почернел от тех трупов у всех на виду, ах, чтоб вы пропали, сыночки, чтоб были здоровы, в том райском ужасном раю и в том адском аду! Порежут на кожи вас, задницы жженым пропалят, и крови нацедят: упейтесь тем адским вином. А где Украина? Все дале, и дале, и дале, пути зарастают полынью – седым бурьяном. Украдено солнце. Косит перепуганным оком, как конь обезумевший чует под сердцем металл. Дымятся руины, кровавым стекают потоком, татарское солнце, стожалое, бьет наповал. | |
------ | ||
На Лисій горі догоряє багаття нічне і листя осіннє на Лисій горі догоряє. А я вже забув, де та Лиса гора, і не знаю, чи Лиса гора впізнала б мене. Поро вечорова, поро тонкогорлих розлук! І я вже не знаю, не знаю, не знаю, не знаю, чи я ще живий чи помер чи живцем помираю, бо все відгриміло, відгасло, відграло довкруг. І ти – наче птаха – понад безголів'ям летиш, над нашим, над спільним, понад світовим безголів'ям. Пробач. Я не буду. Це просто прорвалось знічев'я... Коли б ти лиш знала, о, як ти ще й досі болиш... І досі ще пахнуть журливі долоні твої і губи – гіркі – аж солоні – подосі ще пахнуть. І тінь твоя, тінь проліта – схарапудженим птахом. І глухо, як кров ув аортах, солоні гримлять солов'ї. |
На Лысой горе догорают уголья костра, осенние листья на Лысой горе догорают. Где Лысая эта гора, я забыл, и не знаю, узнала б меня – не узнала бы Лысая эта гора. Вечернее время, пора тонкогорлых разлук... Уже я не знаю, не знаю, не знаю, не знаю, живой ли я, мертвый, живьем ли уже умираю: ведь все отгремело, затихло, угасло вокруг. И ты, словно птица, над участью злою летишь, над нашим, над общим несчастьем и над мирозданьем. Прости. Я не буду. Вот вырвалось как-то, нежданно. Когда бы ты знала, о, как я тобою томим, и все еще пахнут печально ладони твои, и горько-соленые губы как пахнут, еще не забыл я, и тень твоя, тень – пролетит, словно птиц всполошили, и глухо так, кровью в аортах, солено гремят соловьи. |
|
------ | ||
Плач, небо, плач і плач. Пролий невтомне море тонкоголосих вод і серце одволож. Здається – от-от-от, здається – тільки вчора раптово запопав тебе смертельний дрож. Плач, небо, плач і плач. Минуле не вернути, сьогодні згибіло, майбутнього нема. Щось на душі лежить, чого повік не збути ні з серця вирвати несила. Задарма. Плач, небо, плач і плач. Пролляйся, небокраю, і зорі, опадіть з потьмарених небес. Чи в світі є сурма, що по мені заграє останньої уже, щоб більше не воскрес. Струмуй, ясна водо! Знова біда нас косить. І ще не зіп'ялись – а вже чигає скін. О Господи, скажи, хіба ж тобі не досить погромів і офір, і ґвалтів, і руїн? Струмуй, ясна водо! Ти, смолокрила хмаро, благослови мене. Ти, блискавко, звістуй. Нехай святиться світ – йому бо ніч до пари. То ти, водо, струмуй, а ти, бідо, лютуй. | Плачь, небо, неустанно плачь! Пролей потоки тонкоголосых вод и сердце мне омой, все чудится – вчера на нас свалилось горе, и смертная вдруг нас одолела дрожь. Плачь, небо, плачь и плачь. Нам не вернуть былое, сегодня – сгинуло, а будущего – нет. И что-то на душе лежит такое, чего избыть не сможешь. Это бред. Плачь, небо, плачь и плачь! Дождем напропалую, и звезды пусть падут с нахмуренных небес. Найдется ль трубный глас, что сможет отходную сыграть в последний раз, чтоб больше не воскрес? Струись, светлей, вода. Опять беда накатит. Мы не окрепли – а за дверью – смерть. О Господи, скажи, тебе еще не хватит погромов и руин, обманутых сердец? Струись, светлей, вода! Ты, туча, смолокрыло благослови меня! Ты, молния, светись Мир да святится – ночь его укрыла. А ты, вода, струись! А ты, беда, ярись! | |
Відповіді
2008.02.04 | сябр
Re: «Не суждено от участи нам скрыться...»
Наводити Стуса в Україні у російському перекладі - те саме, що Пушкіна в Росії цитувати у перекладі азербайджанською. Навіщо нівечити поезію? Чи це експортна стаття. на Росію розрахована?