Умер Александр Солженицын
08/04/2008 | Майдан-ІНФОРМ
В Москве на 90-м году жизни скончался выдающийся русский писатель, лауреат Нобелевской премии Александр Солженицын.
Об этом сообщают российские информационные агентства со ссылкой на семью писателя.
Причиной смерти стала острая сердечная недостаточность.
Александр Солженицын - автор множества романов и повестей, среди наиболее известных - "Один день Ивана Денисовича", "В круге первом", "Архипелаг ГУЛАГ", "Раковый корпус", историческая эпопея "Красное колесо". В 60-е и 70-е годы писатель участвовал в диссидентском движении, был выслан из СССР. Вернулся в Россию в 1994 году.
Об этом сообщают российские информационные агентства со ссылкой на семью писателя.
Причиной смерти стала острая сердечная недостаточность.
Александр Солженицын - автор множества романов и повестей, среди наиболее известных - "Один день Ивана Денисовича", "В круге первом", "Архипелаг ГУЛАГ", "Раковый корпус", историческая эпопея "Красное колесо". В 60-е и 70-е годы писатель участвовал в диссидентском движении, был выслан из СССР. Вернулся в Россию в 1994 году.
Відповіді
2008.08.04 | Хвізик
вічная йому пам‘ять
2008.08.04 | sama
Ця людина мала два етапи у
світосприйманні.На першому викликала захоплення, а імперські амбіції другого-зовсім інші почуття.Та про мертвих- або добре або ніяк.Хай упокоїться його душа з миром.Співчуття родині і шанувальникам.
2008.08.04 | Пошановувач
Царство Небесне рабу твоєму, Господи!
Олександр Солженіцин наодинці переміг комунізм. Його "Архипелаг" був водневою бомбою для комунізму як політичного режиму. Смерть СРСР-івського концтабору та сьогоднішня агонія комунізму на пострадянському просторі - результат дії "Архипелагу" та його противокомуністичного антидоту.Цим твором було відкрито звірячу сутність комунізму а його апологети позбавлені всіх можливих і неможливих аргументів. Хто на сліпий-той бачить. Хто не глухий-той чує.Не треба ставити за провину великій людині фізіологічний консерватизм всіх, хто старший 70 років. І доктор Спок помер прихильником тюремного виховання. В сучасній Росії ніхто не дав би висловитись Солженіцину, або, як завжди, оголосили б його божевільним.
Солженіцин, Волею Божою спасенний від страшної хвороби, своїм життям і своєю творчістю зробив більше, ніж міг. Простимо ж йому те, що ми, сидячі перед ноутбуками і компьютерами у вільній державі за чашкою кави, ситі й чисті, свіжі і вільні, вважаємо його помилками.
Почитайте те, що він в "Архипелазі", здається, у третьому томі, писав про нас, українців 40 років тому. І скажіть, чи в одній літері він помилився?
Відійшла у Вічне Небо, виконавши предначертане Богом, Велика Людина, життю і товрчості якої і наша держава, більше чи менше, в той чи інший ступінь, зобов"язана своїм вільним існуванням. Простимо ж його по християнському.
Царство Небесне рабу Божому Олександру і вічна пам'ять!
Прости, Господи, гріхи його та дай йому вічний спокій в Царстві Твоїм!
Амінь!
2008.08.04 | hrushka
Re: Ця людина мала два етапи у
Щодо двох етапів чи сторін Солженіцена можна прочитати в Guardian:http://www.guardian.co.uk/commentisfree/2008/aug/04/solzhenitsyn.russia
2008.08.04 | Володимир
Re: Умер Александр Солженицын
Велика людина. Його "Архіпелаг" - потужний засіб для прочищення мозку від авторитарної пропаганди. Хоча сам письменник не був демократом. Парадокс. Багато можна було б сказати, але - не на часі.Вічна пам'ять.
2008.08.04 | catko
так. про мертвих нічого поганого - Бог йому простить(/)
"Это все – придуманная невдавне фальшь, что чуть не с IX века существовал особый украинский народ с особым нерусским языком", – Александр Солженицын "Как нам обустроить Россию".2008.08.04 | Адвокат ...
Пан Бог прощає усих, простить і його.
2008.08.05 | Тарас Токар
Про шовінізм Солженіцина знав весь Світ. Це не було секретом
2008.08.05 | Володимир
Re: Про шовінізм Солженіцина знав весь Світ. Це не було секретом
Позитив "Гулагу" переважує негатив - його шовінізм.2008.08.05 | Адвокат ...
Коли,-- як. Тоді,-- так. Зара,-- ні. ІМНО,-- ясен пєнь.
2008.08.05 | BIO
Объективка без конъюнктурненькой мути(/)
Кончина праведника4 АВГУСТА 2008 г. АЛЕКСЕЙ МАКАРКИН
В Москве на 90-м году жизни скончался Александр Солженицын — последний из остававшихся в живых российских Нобелевских лауреатов в области литературы. Человек, ставший эпохой в истории русского художественного слова.
Солженицын был одним из тех русских писателей, в творчестве которых нечто близкое себе могут найти люди, придерживающиеся разных, часто полярных идейных направлений. Либералу вряд ли понравятся резкие характеристики членов Временного правительства в «Марте 17-го», но ему будут близки и понятны образы Нержина и Герасимовича, свободолюбие автора «Архипелага». Консерватор будет озадачен образом Иннокентия Володина, но последние «узлы» «Красного колеса» явно созвучны его мироощущению. Мыслящий коммунист может быть шокирован показом Ленина в «Августе 14-го», но при этом восхищаться «Матрениным двором». Разве что фанатичный поклонник Сталина вряд ли найдет в солженицынском творчестве что-то близкое себе, но это вполне закономерно. Сторонник превращения России (а в идеале и всего мира) в одну большую казарму несовместим с писателем-гуманистом, имевшим собственный драматический лагерный опыт.
Трудно переоценить вклад Солженицына в формирование политического сознания российской интеллигенции ХХ века. В хрущевское время появилось немало книг, посвященных лагерной теме (пока при Брежневе сама эта тематика не оказалась под запретом), но «Один день Ивана Денисовича» выделялся на общем фоне как яркое художественное произведение, показавшее внутренний мир «лагерника», — не героя, но и не сломленного заключением человека. В уже самиздатовском «Архипелаге ГУЛАГ» писатель перешел с микро- на макроуровень, дав эпическое описание беспощадной системы насилия, органически свойственной советскому варианту тоталитаризма (эта книга сыграла большую роль в том, что недавние почитатели «истинного социализма», извращенного злым Сталиным, лишались своих иллюзий). «В круге первом» и «Раковый корпус» — произведения, показывающие драматическое столкновение свободы и несвободы в условиях тоталитарного государства. Демонстрирующие характеры людей, попавших в экстремальную ситуацию лагерного барака — пусть и относительно благоустроенного (все же первый, а не девятый круг гулаговского ада), но от этого морально не менее страшного — или больницы для обреченных на смерть.
Эмигрантский период творчества Солженицына сопровождался его попытками ответить на тяжелый вопрос о причинах гибели старой России и победы большевиков. В «Августе 14-го» он видел альтернативу большевистской анархии в русских образованных профессионалах — таких как инженер Ободовский (персонаж, имевший конкретного прототипа — Петра Пальчинского, одного из героев «Архипелага»). Позднее он испытал явное разочарование в либеральной «образованщине», по его мнению, вызвавшей революционную смуту: достаточно проследить эволюцию образа Ободовского от «Августа 14-го» к «Марту 17-го». Именно поэтому Солженицын стал чужим не только для поклонников советской власти (он был таковым для них всегда), но и для либеральной части общества, моральным образцом для которой являлся академик Сахаров, соратник Солженицына по диссидентскому движению и его идеологический оппонент.
Получивший университетское образование в советское время, боевой офицер времен войны (капитан артиллерийской разведки, кавалер двух орденов), учитель математики в провинциальной Рязани, Солженицын по своему менталитету был человеком старой, досоветской России. Возможно, что свою роль в этом сыграли семейные корни и глубокий интерес к истории. Его традиционалистская система взглядов последних десятилетий не погасила в нем уважения к свободе и интеллектуальной независимости человека. Яркое подтверждение этого — сериал «В круге первом», снятый в последние годы при непосредственном участии самого писателя. Этим консерватор Солженицын принципиально отличался от реакционных охранителей, для которых свобода не является высокой ценностью, а ради «охранительства» возможны компромиссы с любыми, даже тоталитарными, силами. В «Матренином дворе» Солженицын писал о том, что не стоит село без праведника: он сам был таким праведником, без которого не стоит страна. При этом праведник — это не идол, а человек из плоти и крови, со своими эмоциями и предпочтениями, со своими гениальными прозрениями и спорными высказываниями. Не ошибается ведь только Бог, а бесспорные истины часто настолько пресны, что выглядят скучными и банальными.
Большой писатель не всегда может быть «гуру» для общества (яркий пример — Лев Толстой с его идеями реформирования христианства). Солженицын предлагал современной России вернуться к образцам России дореволюционной, от земского самоуправления до элементов государственного устройства. Даже в одиозной еврейской политике царского правительства он находил немало разумного, что привело к резкой критике в адрес его последней книги «Двести лет вместе». Представляется, что этот большой человек мог либо принимать явление целиком, практически без оговорок (царская Россия, личность Столыпина), либо точно так же полностью отвергать его (личности Ленина, Сталина и их присных, в последние десятилетия жизни либералы и либерализм). Можно сказать, что Солженицын создавал свою утопию, апеллируя к историческому опыту, который не может быть воспроизведен в современной стране. Это ни в коей степени не отрицает ценности самого опыта и значимости интеллектуальных дискуссий, стимулируемых последними книгами писателя.
Драма Солженицына состояла еще и в том, что он был выслан из «самой читающей в мире страны» (пусть даже ее жители читали далеко не всегда высокую литературу) и продолжал воспринимать ее в таком качестве. Тем более что приход его книг к массовому читателю в начале 90-х годов стал масштабным событием, но связанным не столько с востребованностью солженицынского слова, сколько с общей сенсационностью, быстро приевшимся вкусом запретного плода, который вдруг стал общедоступным. К моменту же возвращения писателя на родину интерес к его мнению еще более снизился — занятым поиском хлеба насущного либо дележом активов было не до рекомендаций Солженицына по обустройству России. Наверное, страна много потеряла от того, что его точка зрения не стала в 90-е годы предметом серьезного внимания всего общества (а не только интеллектуалов), а оказалась «затерта» более острыми новостями. О многих героях тех лет сейчас уже никто не вспоминает. О Солженицыне будут помнить, как помнят Пушкина и Толстого.
Антиреволюционный пафос писателя (он не принимал не только Октябрь и Февраль 17-го, но и Французскую революцию — отсюда его сочувствие вандейским монархистам и франкистам времен Гражданской войны в Испании) был использован в «антиоранжевой» политической кампании последнего времени — его статья о Февральской революции была опубликована огромным тиражом. Но, в отличие от многих участников этой кампании, Солженицын был полностью искренен и высказывал свою позицию пусть небеспристрастно (все же он был писателем, а не академическим историком), но прямо и последовательно, вне зависимости от сиюминутного контекста.
Такой Солженицын оказался несовместим с ельцинской Россией, которая стремилась на Запад, воспринимая писателя как фигуру сугубо архаичную (отсюда и ответная реакция, выразившаяся, в частности, в отказе от ордена Андрея Первозванного). Отсюда вполне закономерно и принятие писателем России путинской, в которой он видел возрождение традиций старой империи — неудивительно и принятие им Государственной премии, которую, впрочем, страна «задолжала» ему еще с хрущевских времен. С его смертью Россия потеряла великого писателя, эмоционально защищавшего консервативные ценности и при этом продолжавшего быть поборником свободы.
Автор — вице-президент Центра политических технологий
http://ej.ru/?a=note&id=8275
2008.08.05 | Євген Захаров
От международного общества "Мемориал"
СКОНЧАЛСЯ АЛЕКСАНДР СОЛЖЕНИЦЫНОт Международного общества «Мемориал»
Нам выпала завидная и нелегкая участь — быть современниками Александра Солженицына. Огромный литературный талант, многообразие форм, в которых этот дар реализовывался, единство биографии и творчества, — все это делает Солженицына одной из самых ярких фигур в русской и мировой культуре ХХ века.
Обычно масштаб личности и таланта художника и мыслителя осознается не сразу, иногда — спустя десятилетия. Мы лишь сейчас начинаем понимать, что жили в одно время и на одной земле с Варламом Шаламовым и Василием Гроссманом. С Солженицыным было по-другому: в то ноябрьское утра 1962 года, когда читающая Россия впервые открыла одиннадцатую книжку «Нового мира», всем стало ясно, что начался новый этап в русской литературе.
В 1967, в письме к Съезду советских писателей, читающей публике открылся новый Солженицын: блестящий политический публицист, бескомпромиссный борец за гражданские свободы, прежде всего — за свободу мысли и слова. Правозащитники считали Солженицына своим; в течение нескольких лет в стране и в мире его рассматривали как диссидента №1. Но Солженицын не был только диссидентом: он умел совместить в себе политического борца с режимом и человека, мечтающего о прекращении двухвекового противостояния правительства и общества, о Великом Примирении российской власти и российской интеллигенции.
С середины 1970-х, своим «Письмом вождям Советского Союза», несколькими эссе, опубликованными в собранном им и его единомышленниками сборнике «Из-под глыб», статьями, написанными в изгнании, Солженицын заявляет о себе как об оригинальном и сильном политическом мыслителе. Его суровая критика механизмов современной демократии, секуляризации западного общества, других основ современной европейской цивилизации создали ему устойчивую репутацию «антизападника» и даже националиста. Но Солженицын, подобно его предшественнику Достоевскому, не вписывается в рамки этих определений. Его поиски «особого пути» для России были не чем иным, как искренней попыткой соединить то, что он считал русскими национальными ценностями, с христианской культурой Европы, продолжением духовных поисков российских религиозных философов конца XIX–начала XX века.
Ни мы, да и никто другой, не можем претендовать на то, чтобы сегодня, сейчас оценить значение интеллектуального наследия Солженицына-мыслителя. Об историософских взглядах, политической философии и публицистике Солженицына будут спорить еще много десятилетий. А, может быть, эти дискуссии, подобно спорам вокруг Достоевского и Толстого, будут длиться всегда, — по крайней мере, до тех пор, пока существует как социально-культурное явление сама российская интеллигенция. Однако, — независимо от отношения современников и потомков к общественно-политическим позициям Александра Исаевича, — та невероятная энергия, та яростная убежденность и тот литературный блеск, с которыми Солженицын формулировал и отстаивал свои взгляды, сами по себе делают его публицистику выдающимся явлением культуры.
Для нас, для Международного общества «Мемориал», огромное значение имеет труд Солженицына «Архипелаг ГУЛаг». В этом, по определению автора, «опыте художественного исследования» ему удалось совместить два ранее разделенных потока памяти о государственном терроре: непосредственный личный опыт свидетелей и жертв крупнейшей национальной катастрофы столетия, и попытки критического осмысления известных и вновь открывшихся исторических фактов. Основным итогом этой работы стало даже не столько новое знание о терроре, сколько обретение целостности исторического понимания. По существу, «Архипелаг ГУЛаг» — это титаническая попытка создать новое национальное историческое сознание, альтернативное лживой, полной умолчаний и фальсификаций, официальной версии советской истории.
На многие годы вперед, вплоть до последних лет перестройки, «Архипелаг ГУЛаг» стал одним из наиболее востребованных и наиболее преследуемых текстов Самиздата. Его изымали на обысках, за его чтение или хранение выгоняли с работы и отчисляли из вузов, за его распространение и размножение арестовывали и судили. Однако, несмотря на это, экземпляры зарубежных изданий тайно ввозились в СССР, а здесь книгу в сотнях экземпляров печатали фотоспособом, копировали на множительных аппаратах и перепечатывали на пишущих машинках.
На Западе «Архипелаг ГУЛаг» также произвел ошеломляющее впечатление как неопровержимое по достоверности свидетельство цены и итогов коммунистического эксперимента. Канцелярская аббревиатура названия «Главное Управление лагерей» стала метафорой, и слово «Гулаг» вошло во все словари мира как одно из обозначений понятия «гуманитарная катастрофа политического происхождения и национального или глобального масштаба».
С «Архипелага ГУЛаг» начинается новый этап в осмыслении отечественной истории ХХ века. Необходимость работы с прошлым во имя будущего стала очевидной для многих людей. Сначала такие люди насчитывались десятками, потом их стали сотни и тысячи. Попытки независимых исторических исследований в 1970-е, широкое общественное движение конца 1980-х, мемориальская работа, начавшаяся в 1990-е и продолжающаяся по сей день, — отправной точкой для всего этого был грандиозный «опыт художественного исследования», осуществленного Александром Солженицыным.
Теперь многие начнут говорить о «конце эпохи Солженицына». Мы категорически с этим не согласны. «Эпоха Солженицына», эпоха востановления исторической памяти, не кончается с его уходом.
Москва, 4 августа 2008 г.
2008.08.05 | Адвокат ...
Соррі, але маю одну поправку. Хучь, і не маю на ні права
хвормальнеґо.Нам выпала нєзавидная и нелегкая участь... далі за текстом.
2008.08.06 | Євген Захаров
Re: Соррі, але маю одну поправку. Хучь, і не маю на ні права
Ну, я тут з тобою категорично не згодний!Навпаки! Жити в одну епоху з таким письменником - це справді заздрісна участь. Не враховуючи усі справедливі претензії, які до нього можна висунути...
Візьми і перечитай "Один день Ивана Денисовича" - ти вже мабуть, забув, яка це по справжньому велика література...
2008.08.06 | Адвокат ...
Мабуть,-- забув, мабуть, ти,-- правий! Соррі!
2008.08.06 | Давид Михаэли
Мой Солженицын
Мой СолженицынСтаренькая «Спидола» по-русски, но явно зарубежным, «не нашим» голосом» уведомила сквозь помехи: «Продолжаем чтение глав из романа Александра Солженицына…» Название романа я не запомнил (какой-то «круг», что ли), а имя автора мне – тогда не то четырнадцати -, не то даже тринадцатилетнему, ничего не сказало. Много позже, читая «В круге первом», я узнал тот недослушанный эпизод. Иннокентия Володина, уже разоблаченного стараниями «шарашечных» акустиков, вызывают срочным звонком – якобы на работу, получить долгожданные документы для загранкомандировки… На самом деле - в западню, и дорога его – не в ООН, а на Лубянку…
Пройдет еще сколько-то времени – и одноклассник шопотом поинтересуется, слыхал ли я про такой роман – «Архипелаг благ». Это ему так послышалось – тоже по радио, конечно. Я на тот момент уже успел раскрыть слегка пожелтевшие «новомировские» страницы: «В пять часов, как всегда, пробило подъем – молотком об рельс у штабного барака… Холодно было, и надзирателю неохота было долго рукой махать». Холодно было читать. Адским холодом - не первого, а скорее, девятого круга Дантова ада – веяло с этих страниц, и это ощущение я запомнил навсегда, хотя потом и читал где-то, что Варлам Шаламов назвал детским изображенный в «Одном дне Ивана Денисовича» лагерь. Ему, конечно, виднее. Сам Александр Исаевич признавал, что его опыт не идет с шаламовским ни в какое сравнение. Ну а мне-то сравнивать было, слава Богу, не с чем. Мое первое ощущение от повести – нарастающий, невыразимый и не объясняемый никакими человеческими словами кошмар.
Точное название новой книги – вовсе не романа - мы узнали довольно скоро. Советская же печать и постаралась, остервенело склоняя во всех падежах «литературного власовца» и «отщепенца» и «забывая» при этом, как заметил в одном интервью сам автор, разъяснить, о чем, в конце концов, повествует крамольное сочинение, и что такое ГУЛАГ.
Истинность древнего изречения насчет Юпитера, который сердится, и, значит, не прав, была явлена во всей красе. Режим взвыл, как ошпаренный кипятком (да так оно, в сущности, и было), от ярости даже забывая о приличиях. Кажется, единственный раз на моей памяти рупоры официальной пропаганды унизились до обыгрывания фамилии Слишком, видимо, велико оказалось искушение: «Со-лже…», а главное – уж очень зашкаливала злоба – до этики ли тут?
О мертвых либо хорошо, либо ничего. Не знаю, в какой мере придерживались этой максимы сами ее древние авторы. В наше время с ней уж точно не больно считаются. Да и вряд ли тот, о ком речь, хотел бы чтобы на него, выражаясь словами Маяковского, «навели хрестоматийный глянец». К написанному и сказанному им в разное время по-разному можно относиться – и относятся. Но перестают ли быть для нас Гоголь или Достоевский великими писателями из-за, скажем, сомнительных моральных поучений первого или юдофобских выпадов второго (впрочем, в этом вопросе и первый изрядно отличился)?
Помню, читая увесистый «еврейский», двухтомник, я все время досадовал: ну зачем ему это понадобилось? Стоило ли рисковать репутацией, так открыто демонстрируя то, что, кажется, Жаботинский называл национальной сытостью? На полном серьезе уверять, что никакого целенаправленного преследования евреев в царской России не было, а погромы – результат нерадивого управления, и только? Или – иронизировать по поводу спешки, с которой Временное правительство выбросило на свалку дискриминационные законы – неужели, мол, более важного дела не нашлось? И это пишет автор пронизанной состраданием книги о лагерях…
Бесконечное «Красное колесо» мне не удалось одолеть и до половины, и, по-видимому, я в этом не одинок. Хотя, помнится, авторские отступления – о Николае II, царице, Столыпине - прочел на одном дыхании, не отрываясь. Так же, как «Архипелаг ГУЛАГ».
Теперь я думаю, что, как ко всем этим книгам ни относись, не написать их Солженицын не мог. Потому что «ведь это все – Россия», как сказано в «Архипелаге», а обо всем, что есть Россия, он должен был говорить, пусть и заносило на поворотах, пусть и противоречил он иной раз сам себе: изобличал лагерную систему – и скорбел об «обвале» державы, на этой самой системе, на костях ее жертв и возведенной. «Мало в нем было линейного», - эти слова Мандельштама о самом себе к Солженицыну относятся в полной мере. Да и могло ли быть иначе?
За всяческими толкованиями и оценками всего им написанного и сказанного дело не стало – и в будущем наверняка не станет. Но сейчас – не до них.
Сейчас хочется - о другом. О главном. И снова в памяти - голос диктора, пробивающийся сквозь волчье завывание глушилок: «Продолжаем чтение книги Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ».
Чтение надо продолжать. Оно по-прежнему актуально. Потому что Архипелаг все еще не утонул навсегда.
5.08.2008
2008.08.06 | Адвокат ...
Боже мій! І у Вас була "Спідола"...
2008.08.07 | Роман Сербин
De mortuis nil nisi bonum про мертвих ніщо, хіба добре
Солженіцин справді заслужив собі на велику пошану і славу за свою відвагу і за свої твори. І цю пошану й славу він дістав за життя, і мабуть залишиться вона й по смерті. Світ попращав його з гонорами. Про мертвих ніщо, хіба добре. Цього треба дотримуватися до часу похоронів, коли забувається усе що людина зробила не приємного, некориснго й шкідливого. Але це не залишається на вічність. Історія має осудити більш об'єктивно...Не можна, на приклад, брати за добре, його ставлення до України, уже від 1970-х років, коли він почав сходити на імперіалістичні рейки. І українцям, як кому, треба ставитися до Солженіцина осторожно і з критичним аналізом не лише його відваги (у відвазі немає сумніву, але сама відвага не етична категорія), а також і його світогляду. В останньому, Солженіцин мені нагадує Пестеля та його ставлення до України у його "конституції" — "Русской правде". Шкода що останній (мені відомий) виступ Солженіцина на українську тему був його зловісний (іншого слова нема) лист до Думи, "Поссорить родные народы". Цей текст облетів Європу й Північну Америку і навіть передовій канадській газеті Globe and Mail підсунув це звернення "канадський агент Солженіцина", правда, під іншим заголовком (The Ukrainian famine was not a genocide), бо оригінальна назва з газети "Известия" не була б зрозумілою у Канаді. Тому може й не треба говорити про добу Солженіцина поки не розберемося, що вона в себе має включати.
2008.08.07 | Георгій
De mortuis aut bene, aut nihil. Memory Eternal.
Ніколи нe забудeмо "Один дeнь...", "Архіпeлаг Гулаг," "жить нe по лжи."