02/12/2003 | Clevinger

Андреас Каппелер
МАЗЕПИНЦЫ, МАЛОРОССЬІ, ХОХЛЫ: УКРАИНЦЫ В ЭТНИЧЕСКОЙ ИЕРАРХИИ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ



Историки часто склонны рассматривать историю собственной нации как единичный случай. Нечасто они прибегают к сравнениям либо должным образом учитывают широкий контекст полиэтнической империи. Это можно сказать и об исследованиях по истории украинцев в российском и советском государстве. В этой статье я попытаюсь определить общие принципы и структуры Российской империи и выявить место украинцев в рамках «этнической иерархии».

В Российской империи, как и в других многонациональных государствах, до новейшей эпохи такие этнические факторы как язык, культура и, как правило, даже религия играли подчиненную роль 1. Важнейшими элементами легитимации и организации являлись государь и династии, сословный порядок общества и имперская идея. Лояльность по отношению к государю и империи и сословная принадлежность имели большее значение, чем принадлежность к этнической или конфессиональной группе.

Тем не менее с точки зрения имперского центра более сотни этнических групп царской империи, зафиксированных в переписи 1897 года, не обладали равными правами. Они были выстроены по иерархии, игравшей большую роль в царской политике.

Я различаю три иерархии. Критерием одной является политическая лояльность, второй — сословно-социальные факторы, третья выстраивалась по культурным критериям, таким как религия, жизненный уклад и язык. Все три иерархии влияли друг на друга. Они не были статичны и изменялись в течение столетий. Менялось как положение отдельных этнических групп в этих иерархиях, так и реальное значение самих иерархических структур. Эта модель трех иерархий не дает конкретной, определенной картины, а носит идеально-типический характер. Вероятно, ее можно было бы применить для изучения других многонациональных государств, например, империи Габсбургов или Османской империи.







ИЕРАРХИЯ ПО ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛОЯЛЬНОСТИ




Лояльность подданных по отношению к государю и правящей династии — основной стержень Российской империи. Безопасность власти и социально- политическая стабильность являлись приоритетами для центра. Поэтому лояльность нерусского населения окраин имела для него первостепенное значение. С точки зрения царского правительства положение этносов в неофициальной иерархии зависело от степени их лояльности (действительной или предполагаемой). Так, например, большинство кочевников, а позднее поляков и евреев считались ненадежными подданными, в то время как к прибалтийским немцам, финнам и армянам до середины XIX века относились как к верным слугам царя.

В XVII столетии украинцы воспринимались имперским центром как ненадежные казаки (черкасы). Казаки, по крайней мере определенная их часть, были связаны со степью, и потому считались бунтовщиками и потенциальными предателями, как и калмыки, крымские татары и другие кочевники 2. Частые колебания Богдана Хмельницкого и его последователей в политической ориентации между Россией, Речью Посполитой, Крымским ханством и Османской империей лишь усиливали подобное недоверие. Начиная с XVIII века центр считал, по меньшей мере, часть украинцев нелояльными сепаратистами, мазепинцами.

Недоверие центра к украинской элите уменьшалось по мере постепенной интеграции казачьих высших слоев гетманства в русское дворянство. С середины XVIII века многие ее представители — К. Разумовский, О. Безбородько, П. Завадовский и В. Кочубей — состояли на службе у государынь и государей России. Казаки-бунтовщики и мазепинцы постепенно превращались в малороссов, верных служителей династии. Так в первой половине XIX века в общественном сознании России стал преобладать положительный образ малороссов, воспринимавшихся как колоритный вариант русского народа 3. Несмотря на повышение статуса высших слоев Гетманщины в иерархии лояльности благодаря их успешной интеграции в высшие круги русского общества, на исходе XIX столетия был возрожден образ предателей-мазепинцев, чтобы скомпрометировать представителей украинского национального движения и соединить их в общественном мнении с поляками или австро-венграми.

В середине XIX века в самом низу иерархической лестницы политической лояльности находились поляки, евреи, крымские татары, народы Северного Кавказа, а наверху — финны, прибалтийские немцы и армяне. Три последних народа в последней четверти века один за другим потеряли репутацию верных слуг царя и скатились с пирамиды лояльности. Связано это было с распространением национальной идеи и обусловленной этим иерархизацией этносов империи по принципу культуры. Украинцы вновь спустились по ступеням иерархической лестницы. Это было следствием первых политических требований, выдвинутых украинским национальным движением. Сыграл роль и тот факт, что украинцы зачастую рассматривались в тесной связи с поляками, с которыми после восстания 1863 г. ассоциировался образ предателей. Неслучайно умеренные требования украинского национального движения получили название «польской» или «иезуитской интриги». Эта связь с поляками объясняется сословной иерархией.







СОСЛОВНАЯ ИЕРАРХИЯ




Ключевым принципом, гарантировавшим с XVI века целостность Российской империи, была кооптация нерусских элит в высшие круги империи 4. Это соответствовало основной сословной структуре царской империи и ее важнейшему политическому стержню — союзу правящей династии и дворянства. Образцом служило русское дворянство, зародившееся в Московском государстве и упрочившее свои позиции в XVIII веке.

Поэтому решающее значение для иерархического деления постоянно растущего числа нерусских этносов имело наличие у них собственной элиты, вопрос о ее лояльности к царю и соответствии модели русского дворянства. Если эта элита владела землей и крестьянами, обладала самобытной признанной высокой культурой, она признавалась равноправной с русским дворянством и занимала вместе с русскими высшие ступени в иерархии.

Уже в XVI веке лояльная мусульманская элита волжских татар (не подвергшихся уничтожению и не бежавших) была кооптирована в дворянство империи, ей даже были пожалованы русские крестьяне-христиане. Следующей за ней в XVII веке стала полонизированная шляхта Смоленска, в XVIII веке — дворяне — прибалтийские немцы и польская шляхта, в XIX веке финляндско-шведское, румыно-бессарабское и грузинское дворянство, а также, с определенными ограничениями, мусульманская аристократия Крыма, Закавказья и некоторых этносов Северного Кавказа. В последней же трети XIX века мусульманская аристократия Средней Азии более не кооптировалась в дворянство империи. Русские дворяне в принципе не имели никаких преимуществ по сравнению с нерусскими интегрированными дворянами, так же как и русские горожане и крестьяне, поставленные в правовом и социальном плане даже в худшие по сравнению с нерусскими условия.

Нерусской аристократии было гарантировано сохранение ее привилегий, веры и земельных владений (вместе с крестьянами), а с течением времени ее статус пришел в соответствие со статусом русского дворянства. В ответ они, как и русское дворянство, состояли на царской службе, военной или гражданской, и обеспечивали социально-политическую стабильность в своих регионах. Принцип кооптации сохранялся до середины XIX века. Тот факт, что среди кооптированной верхушки были неправославные и даже нехристиане, свидетельствует о том, что автократия большее значение придавала сословному фактору, нежели православию и народности.

Если кооптированная знать проявляла нелояльность к царю или подозревалась в этом, правительство, разумеется, отзывало часть привилегий. В первую очередь это затронуло поляков после восстаний 1830 — 1831 и 1863 гг. Такая реакция была логичной, т. к. лояльность по отношению к государю и правящей династии была необходимым условием союза с элитами. Таким образом, иерархия, основанная на сословных критериях, и иерархия по степени лояльности были тесно связаны друг с другом.

На следующей ступени социальной иерархии стояли этнические группы, высший слой которых не соответствовал модели русского дворянства. И этим высшим слоям были гарантированы привилегии и определенные права самоуправления, однако они не признавались полноценными, равноправными с русскими дворянами, и потому за исключением некоторых высокопоставленных вельмож не были кооптированы в дворянство империи. В XVII и XVIII веках к этой группе прежде всего относились этносы периферийных регионов Востока и Юга империи, кочевники — башкиры, калмыки, буряты и в XIX веке казахи.

В XVII веке украинцы Гетманщины и их казацкие старшины рассматривались Москвой непосредственно в их связи со степью и могли в ту эпоху оказаться на этой второй иерархической ступени 5. Элиты этносов этой категории по сути имели две перспективы: либо они добивались признания как дворяне, либо опускались до состояния государственных крестьян или инородцев. В то время, как украинские казацкие высшие круги шли первым путем и постепенно становились малороссами, имперский центр все менее склонялся в XIX веке к признанию равноправными партнерами кочевых элит. И эта вторая ступень постепенно исчезала из иерархии.

Этнические группы, не имевшие собственной элиты, как правило, не могли стать партнерами царской империи. Это, правда, лишь отчасти относилось к мобилизованным диаспорным группам евреев, армян и греков, в XIX веке — волжских татар, — все они составляли средний городской слой и имели самостоятельные церковные организации 6. Царская империя долгое время была вынуждена ориентироваться на специфические способности этих групп и потому сотрудничала с ними. По этой причине их элиты были интегрированы в высшие городские сословия. Богатые купцы, высокопоставленное духовенство в определенной степени могли взять на себя исполнение роли дворянской элиты, выступив в качестве сотрудника и партнера империи. Эти группы поэтому можно поставить на третью ступень сословной пирамиды.

На четвертом уровне находились некоторые этносы, проживавшие на востоке. Они не имели собственного дворянства и состояли большей частью из крестьян, не зависевших, однако, от землевладельцев других этносов. Это относится к чувашам, мордве, черемисам, вотякам, коми-зырянам, якутам и прочим этническим группам Сибири, а также некоторым горным народам Кавказа, например, чеченцам.

Нижнюю ступень имперской иерархии занимали этнические группы, находившиеся в зависимости от элит других народов. Их значительную часть составляли крестьяне. Вместе с вышеупомянутыми этносами четвертой ступени, речь идет еще и о группах, описываемых исследователями национализма как «малые» или «молодые» народы, не обладающих ни собственной элитой, ни непрерывной государственной традицией, ни развитым языком, ни высокоразвитой культурой 7. В Российской империи к этой категории принадлежали финны, эстонцы, латыши, литовцы, белорусы и украинцы, до разделов относившиеся к Речи Посполитой. Долгое время эти крестьянские народы не рассматривались центром как самостоятельные этнические группы и субъекты политики, но воспринимались только в контексте отношений с владевшим ими дворянством. Такая опосредованность привела к тому, что имперский центр долгое время соединял эстонцев и латышей с прибалтийскими немцами, а литовцев, белорусов и правобережных украинцев с поляками.

Сословная иерархия — от этносов с поместным дворянством до земледельческих народов, не имевших собственного среднего и высшего слоя, представляла важный структурный элемент царской империи. Она прежде всего определяла иерархию культур и языков. В связи с этим считалось, что высокоразвитой культурой и языком могли обладать только этносы с собственной аристократией — поляки, шведские финны, прибалтийские немцы и татары, с некоторыми ограничениями — евреи, армяне и грузины. Языки прочих народов, зачастую долго не имевших письменных стандартов, среди них и украинский, официально не признавались.

Характерно, что украинцы изначально располагались на двух разных ступенях этнической иерархии: украинцы казацкого Гетманата — на второй, а остальные украинцы, лишь в конце XVIII века попавшие под русское владычество, на последней. Высшие круги казачества в конце XVIII века добились кооптации в дворянство империи и тем самым теоретически создали предпосылки для восхождения на первую ступень пирамиды 8. Происходившая одновременно постепенная аккультурация казачьего дворянства привела, однако, к тому, что малороссы перестали восприниматься центром как самостоятельная этническая группа. Но, поскольку к равноправному теперь с русским малоросскому дворянству все чаще стали относиться как к русскому, все украинцы бывшего гетманства воспринимались как региональный вариант русских, что вообще лишило их собственного места в этнической иерархии. Если бы их признали самостоятельной этнической группой, они скатились бы на нижнюю ступень, как крестьянский народ, покоренный чужой (русской) элитой. Этому способствовало то, что с разделами Польши большое число украинцев попало под русское господство, украинцев, прежде в большинстве своем находившихся в зависимости от польского дворянства и потому стоявших на последней ступени, занимаемой крестьянскими народами. Таким образом в XIX веке в глазах русских массы украинцев стали хохлами, прототипом нецивилизованного крестьянина. Они перестали быть прямым объектом царской политики и воспринимались как функция доминировавшей в регионе польской или, соответственно, русской либо русифицированной элиты.

Позиция правительства, рассматривавшего украинцев в их зависимости от поляков, повлияла на царскую политику еще во второй половине XIX века. С другой стороны, в это время впервые царское правительство отступило от принципа кооперации с нерусским дворянством и попыталось земельными реформами 1863 и 1864 гг. противопоставить польских, литовских, белорусских и украинских крестьян их польским господам. Во всяком случае так было сделано в Правобережной Украине, причем достаточно непоследовательно 9. Позднее во время революции 1905 г. правительству стало ясно, что тем самым оно подорвало основы самодержавия.







КРУГИ КУЛЬТУРЫ




В этнической иерархии Российской империи доминировали сословные категории. Начиная с XVIII века, однако с ними начинают соперничать факторы культуры и частично их перекрывают. Вначале речь шла о конфессионально-религиозном факторе, всегда бывшем официальным критерием разграничений, но подчинявшемся сословному принципу. Некоторое время в начале XVIII века нехристиане выделялись как иноверцы. Просвещенный абсолютизм Екатерины II снизил значение религии и выдвинул на первый план эволюционистски понятый критерий жизненного уклада, в первую очередь разграничение прогрессивного оседлого образа жизни и отсталого кочевого уклада инородцев. При Николае I и Александре III вновь возросло значение православия как опоры государственной политики.

По мере распространения концепции нации как преодолевшей сословные границы секуляризованной политической волевой общности и этнической культурной общности, постепенно в течение XIX века выявились и русские этнонациональные элементы. Они смешивались с принципами династии, сословий, цивилизации и религии, не преодолев полностью традиционные интеграционные и разграничительные факторы в царской политике. Гораздо сильнее, чем на политику правительства, новые факторы влияли на русское общество, все более и более охватываемого национальным движением 10.

Культурная иерархия этносов Российской империи определяла степень инаковости, altérité, основанную на различиях жизненных укладов, религии и языка/культуры. В XIX веке ее можно представить в виде системы концентрических кругов, расходящихся от «своего» центрального круга русских вовне ко все более чужому. Вся система подданных империи была отделена от внешнего своей оппозицией к иностранцам (иностранным подданным).

Подданные государя вначале были юридически разделены на две группы: природных («натуральных») и инородцев (иноплеменников, аллогенов) 11. Со времен реформ Сперанского к инородцам относилось неоседлое население империи, т. е. кочевники — калмыки, казахи, буряты и прочие этносы Сибири. Критерием разграничений здесь служил жизненный уклад. Кочевники-инородцы не были полноправными гражданами Российской империи, права их были ограничены, но, с другой стороны, их обязанности были также незначительны, к тому же они имели определенные права самоуправления.

Этот принцип впоследствии был нарушен, когда к юридической категории инородцев были причислены евреи, не получившие при этом освобождения ни от налогов, ни от несения службы, например, рекрутской повинности. Если и не формально, то на практике инородцами считались и оседлые мусульмане Туркестана; их статус туземцев во многом соответствовал статусу кочевников Средней Азии. Таким образом во второй половине XIX века оценка кочевого образа жизни как отсталого с точки зрения цивилизации перестала быть основным критерием, определяющим принадлежность к инородцам. Таким критерием стала иная раса. Инородцы, составлявшие внешний круг культурной иерархии Российской империи, были этносами государства, считавшимися неспособными к интеграции по причине своеобразия культуры и расы. Потому они были вычленены из массы природных граждан и дискриминированы. С другой стороны, и интеграционное давление на них было невелико.

Следующий круг от края к центру определялся противопоставлением христиане — нехристиане. Религиозный критерий в иерархии этносов давно уже стал играть известную роль. В первой половине XVIII века проводилась даже насильственная христианизация, однако со времени царствования Екатерины II нехристиан, проживающих в Российской империи, (за исключением евреев) в широких масштабах больше не трогали. Было гарантировано отправление нехристианских вероисповеданий; неправославным была запрещена только миссионерская деятельность. Государство пыталось контролировать иноверцев, создавая официальные учреждения. Круг оседлых нехристиан, не причисленных к инородцам, состоял из некоторых мусульманских этносов — волжских татар, башкир, крымских татар и мусульман Кавказского региона. В то время остатки народов Севера и Сибири, исповедовавшие анимистические верования, а также буддисты и евреи принадлежали к внешнему кругу инородцев. Итак, второй круг в значительной степени охватывал этносы, верхние слои которых были частично интегрированы в дворянство Российской империи. Во второй половине XIX века царское государство почти не прикладывало усилий, чтобы обратить мусульман империи в христианство или русифицировать их в языковом аспекте.

Следующий круг ближе к центру составляли неправославные христиане. Европеизированная официальная Россия гарантировала отправление других христианских исповеданий и признавала их церковные организации. Запрет был наложен только на миссионерскую деятельность. Православная церковь лишь спорадически пыталась заниматься миссионерством среди неправославных христиан. Все это, в первую очередь, относится к этносам с собственной землевладельческой или городской элитой, — к грегорианцам (армянам), католинам (полякам) и лютеранам (финнам и прибалтийским немцам). Напротив, среди народов, состоявших преимущественно из крестьянских нижних слоев, — эстонцев, латышей, литовцев и белорусских католиков, в XIX веке православная церковь неоднократно проповедовала. Униаты белорусы и украинцы вообще не признавались католиками, а считались отпавшими от православия еретиками. Поэтому их церковная организация была распущена в 1839 г. и окончательно запрещена в 1875.

С шестидесятых годов XIX века царское правительство постепенно вводило ограничения в отношении церквей и духовенства некоторых неправославных христианских этносов, после чего частично перешло к языковой ассимиляционной политике. В первую очередь, это затронуло поляков (а с ними и литовцев), что явилось реакцией на январское восстание 1863 г. И только в конце XIX — начале XX века последовали ограничительные меры по отношению к лютеранской церкви и немецкому языку в прибалтийских провинциях и к армянской церкви и ее школам. Русификация и распространение православия были вызваны не только культурно-религиозными соображениями, здесь сыграл роль и критерий политической лояльности. Представления о недостаточной лояльности некоторых нерусских этносов, подозревавшихся к тому же в подрывных контактах с иностранными державами, породили введение ограничений националистического характера.

Православные этносы империи составляли три внутренних круга. Конфессионально они были теснее связаны с государем, правящей династией и империей, что официально было воплощено в православии, одним из трех ключевых принципов. Православная церковь была признана «ведущей и правящей» в Российской империи. Только она имела право на миссионерскую деятельность, а отпадение от православной веры до 1905 года строго запрещалось под угрозой уголовно-правового преследования.

Во внешнем круге православных находились православные неславяне — грузины, румыны Бессарабии, христианизированные анимисты Средней Волги, Урала, Крайнего Севера и Сибири. В России православие нередко отождествлялось с русскостью, и в XIX веке православные этносы государства подвергались более сильному давлению с целью русификации, чем неправославные. Уже с середины XIX века для православных неславян — грузин и румын — были созданы русские школы, а в последней трети XIX века языковая политика русификации усилилась по отношению к этим этносам. У христианизированных анимистов в это же время, однако, поощрялось развитие школ с преподаванием на родном языке, чтобы сначала укрепить их в вере. У грузин ассимиляционная политика не имела продолжительного успеха, в то время как румынская элита Бессарабии частично была русифицирована, благодаря чему так называемые молдаване попали на край внутреннего круга восточных славян.

Круг православных славян был центром системы концентрических кругов. Официально понятие русский народ объединяло всех восточных славян, а великороссам, малороссам и белорусам отводилась лишь категория племени. Украинский и белорусский считались наречиями, а не языками, как русский 12. Потому ни письменность, ни высокоразвитая культура украинцев и белорусов, как и их элиты, не признавались самобытными.

Противопоставление русских и украинцев стало проблемой с началом украинского национального движения, в эпоху продолжавшегося формирования русской нации и возникновения во второй половине XIX века современного русского национализма. Если русская нация объединяла всех восточных славян, то формирование нации и национальное движение украинцев, самой крупной по численности после русских этнической группы империи, непосредственно угрожали целостности русской нации 13. Это стало причиной особенно жестокого преследования деятельности украинцев в области языка и культуры, что нашло выражение в запретах языка 1863 и 1876 гг. К тому же в первом указе прежде всего прослеживалась его антипольская направленность. Как говорилось выше, правобережные украинцы, белорусы и литовцы с давних времен рассматривались в их функциональной связи с польской элитой; их культурные устремления трактовались как «польская интрига», а языковые запреты должны были задеть и мятежных поляков. Антипольская направленность удара подчеркивается тем, что ограничения коснулись не только украинского и белорусского языков, но и литовского, например, запрет «латинско-польских шрифтов» в сочинениях на литовском языке.

Несмотря на репрессивную языковую политику до начала XX века украинцы не находились в центре внимания. Чаще всего правительство и общественность относились к ним как к лояльным малороссам, либо бесхитростным крестьянам, хохлам. Русское правительство не верило, что украинцы в состоянии собственными силами сформировать нацию, ему казалось, что они могут стать орудием в руках врагов России. Если из Малороссии исходила опасность, то виновны в этом были прежде всего не украинцы, а Польша и позднее Австрия, преследовавшие, как считалось, цель превратить малороссов в мазепинцев 14.

Украинцы и белорусы, подвергавшиеся жестоким репрессиям как этносы, в то же время в гораздо меньшей степени дискриминировались как отдельные личности, если сравнивать с этносами внешнего круга. Украинцам и белорусам, официально считавшимися русскими, в принципе была открыта любая карьера — при условии, что они владеют русским языком. Не было препятствий и у детей от смешанных браков русских и украинцев. Таким образом украинцы не вычленялись и не ущемлялись ни по конфессиональным, ни по расовым соображениям. Это, однако, не означало, что украинский язык и культура и украинский этнос как общность снискали глубокое уважение, напротив, их самобытность не признавалась, а их протагонисты высмеивали их как хохлов, либо боролись как с мазепинцами.

Граница между центральным кругом великороссов и вторым кругом прочих православных восточных славян в XIX веке была нечеткой. Как говорилось выше, с официальной точки зрения имели место различия между племенами и наречиями, которые, однако, становились столь значительны, что вопрос об этом задавался во время переписи населения 1897 г.

Система концентрических кругов таким образом была амбивалентна. Чем дальше этническая группа была удалена от православного русского центра, тем больше была правовая, социальная и политическая дискриминация ее членов, и тем меньше, с другой стороны, была угроза этнической субстанции как общности. Самым слабым ассимилирующее воздействие русского языка и культуры было на инородцев (не служивших в армии, за исключением евреев) и другие нехристианские этносы. Несколько сильнее оно было на неправославных христиан, особенно живших в центре империи, еще более значительно на православных неславян, таких как карелы, мордва или румыны, и сильнее всего — на православных восточных славян. Все это касается как поощряемой правительством русификации, так и естественной ассимиляции переселенцев в русские области или города с преобладающим русским населением.

То, что украинцы в отличие от большинства представителей невосточнославянских, соответственно неправославных этносов (например, поляков или евреев) признавались правительством и обществом принадлежащими к русской элите, увеличивало привлекательность восхождения по линии ассимиляции. Тем более, что в XIX веке украинцы находились на нижней ступени иерархии и на них смотрели как на хохлов. Образ необразованного, неполноценного крестьянского народа был принят и некоторыми украинцами. Они могли преодолеть свой комплекс неполноценности, только войдя в русскую общность и восприняв ее высокую культуру.

Все это было фоном, на котором некоторые украинцы, называемые украинской национальной стороной тоже пренебрежительно хохлами, переходили в более высокий социальный класс. Они делали карьеру в России и соединяли лояльность по отношению к императору и государству и приверженность русской развитой культуре с лояльностью к Украине и ее традициям. Эту важную группу, трудно поддающуюся анализу по источникам и потому систематически почти не изучавшуюся, составляли в большей или меньшей степени русифицированные украинцы. С украинской национальной точки зрения они анахронически считались коллаборационистами. При этом часто забывали, что царская империя даже в последние десятилетия своего существования не была мононациональным государством и что все еще живы были традиционные критерии династического сословного многонационального государства. В этих условиях не было ничего необычного в многонациональной принадлежности и лояльности. Не было необходимости в отождествлении себя исключительно с русскими или поляками, или украинцами; достаточной была лояльность к государству, что в любом случае означало и отказ от нелегальной деятельности, такой как украинофильская агитация. Другая возможность социального восхождения заключалась в принадлежности к «контрэлите» революционного движения, что опять-таки приводило к частичной русификации.

Не все из частично русифицированных и перешедших на более высокую социальную ступень, разумеется, становились русскими. Их идентификацию можно обозначить как ситуативную: ситуация в царской империи в последние годы ее существования требовала принятия русского языка и развитой культуры. Когда после 1917 года ситуация изменилась, многие малороссы вспомнили о скрывавшейся под русифицированной поверхностью своей украинской сути и стали сторонниками и даже министрами Украинской народной республики, а позже украинизированной в языковом отношении Украинской Советской республики.

Около 1900 года критерии политической лояльности и культуры сблизились. По примеру европейских мононациональных государств и в России распространяется точка зрения, что признание государства должно быть конгруэнтно вероисповеданию. Неправославные и нерусские, число которых увеличивалось не только за счет поляков и евреев, но и армян, российских немцев, считались a priori ненадежными и выделялись из русского общества понятием (в данном случае не юридическим, а политико-идеологическим) инородцы из круга «натурального» населения империи. Правительство следовало в этом националистическом направлении, набиравшем силу из-за внешнеполитической напряженности, чтобы использовать его для стабилизации власти. Оно делало это, однако, непоследовательно и достигло своей цели лишь отчасти и ценой продолжавшегося отчуждения большой части нерусского населения, составлявшего в 1897 году по меньшей мере 57 процентов от общего населения.







РЕЗЮМЕ




Положение украинцев в социально-политической системе Российского государства в XIX веке было неоднозначным. Царское правительство и русское общество считали их хохлами, малороссами или мазепинцами. Украинские крестьяне, продолжавшие жить в традиционном украиноговорящем мире оставались доброжелательными, безобидными, даже колоритными в своих танцах и песнях, но в целом некультурными, глупыми хохлами. Украинцы, вступившие на путь социального восхождения и определенной интеграции в русское общество, малороссы, считались, несмотря на некоторые языковые и культурные особенности, частью русского народа. Немногие украинцы, хотевшие развивать собственную самобытную культуру и к тому же создававшие национальные союзы и партии, наталкивались на непонимание в русском обществе: Почему они хотят отделиться от великой русской культуры и нации, предпочтя им провинциальную крестьянскую культуру? Как правило, опасными нелояльными мазепинцами украинцы становились только в связи с польским национальным движением или с австрийской внешней политикой. В последние годы перед началом первой мировой войны высказывалось мнение, в частности Петром Струве, что «украинофилы» могут создать опасность для целостности империи и русской нации 15.

Какие же общие выводы можно сделать, характеризуя царскую империю и русско-украинское взаимодействие?

Иерархии политической лояльности и сословий являлись определяющими структурными элементами Российской империи и не потеряли значения до самого ее конца. Они были дополнены и в какой-то степени даже перекрыты культурной иерархией этносов, роль которой возросла во второй половине XIX века. Учитывая взаимовлияния всех трех постоянно менявшихся иерархий, можно сказать, что сложная структура многонационального государства и традиционная политика правительства, соединенная с новыми элементами, отнюдь не целостная, не поддается одномерным определениям. Царская держава не была просто тюрьмой народов, как считал Ленин и национальные историки. Ключевое понятие «русификация» неадекватно описывает разнообразную национальную политику. Русская империя не была классическим колониальным государством, как часто утверждают. Украинцы — вовсе не народ, соединенный вечной дружбой с русскими, но и не дискриминированный во всех отношениях, угнетаемый колониальный народ. Но и русские тоже не были типичным имперским «народом-господином».

Попытка всеобъемлюще охарактеризовать царскую национальную политику понятием «русификация» подвергается с некоторых пор сомнениям в научных исследованиях 16. Необходимо, правда, отметить стремление русского правительства в течение продолжительного времени к поступательной административной, экономической, социальной, и отчасти, культурной интеграции нерусских этносов. Однако понятие русификации, по моему мнению, должно быть ограничено культурно-языковой сферой и применяться по отношению к политике, приоритетной целью которой является языковая культурная ассимиляция нерусских этносов русским 17. В этом смысле как таковой русификации не было в преднациональную эпоху, до середины XIX века. Многочисленные попытки административного и правового объединения государства, предпринимавшиеся начиная с XVIII века, направленные на обновление России, включавшие и продвижение русского языка как государственного и lingua franca, не могут рассматриваться как русификация в узком смысле слова. Когда в источниках речь идет о русификации, необходимо убедиться, используется ли понятие русский в этническом смысле или относится к империи, ее ценностям и нормам.

Целенаправленная культурно-языковая политика русификации обозначилась только с 1860-х гг., но и тогда она не оформилась во всеохватывающую концепцию, которая могла бы совершенно вытеснить традиционную наднациональную основную модель. Так большинство этносов Азии, отнесенных нами к внешним кругам культурной иерархии, почти не были затронуты русификаторскими мерами. А по отношению к неправославным этносам Запада, дворянство и высокоразвитый язык которых традиционно находились в равноправном положении, напротив, предпринимались агрессивные меры, направленные на языковую русификацию. Важнейшей причиной стало возникновение национальных движений как нерусских, так и русского. Они подрывали традиционную легитимацию царской державы и давали правительству повод в условиях усиливавшегося политического и социального кризиса сначала ставить на национальную карту, стремясь интегрировать дрейфующее в разные стороны русское общество. Правда, и эта политика продвигалась шажками и проводилась непоследовательно — сначала против мятежных поляков, только затем и с меньшей интенсивностью против прибалтийских немцев и армян, и совсем слегка затронула Финляндию. Результаты были обратные, и агрессивная русификация этносов, уже осознавших себя в национальном плане, сильнее активизировала национальные движения.

По отношению к православным этносам внутренних кругов культурно-языковая русификация началась еще раньше и имела определенные успехи, особенно, если этносы не имели собственных элит или ассимилировались в русское общество. Для центрального круга восточных славян, напротив, по мнению центра, русификация была не нужна, поскольку украинцы и белорусы и без того считались русскими. В связи с этим языковые запреты были направлены против тех немногих интеллектуалов, подстрекаемых из Польши, а затем из Австрии, пытавшихся из русских диалектов и региональных культур искусственно создать письменные языки и развитые культуры, чтобы раздробить русскую нацию и дестабилизировать царскую империю. С точки зрения национально активных украинцев в данном случае речь шла об агрессивной политике русификации. Эта политика по отношению к восточным славянам и отдельным православным неславянам имела значительно больший успех, чем по отношению к удаленным от русских и в национальном плане более консолидированных этносов.

Так же дифференцировано, по моему убеждению, нужно применять к царской империи понятие «колониализм». Большинство азиатских областей империи были бесспорно колониями, либо экономическими, как Туркестан, либо поселенческими, как Сибирь. Проживавшие там этносы находились на нижних ступенях сословной и культурной иерархий, на большой территориальной, социальной, культурной и расовой дистанции от русского имперского центра. С другой стороны, находившиеся под владычеством центра и, по меньшей мере, частично управляемые извне северо-западные окраины империи — Финляндия, прибалтийские провинции и Польша — в экономическом и культурном плане были значительно более развиты, чем русский центр, и потому не могут быть названы колониями 18.

Важное отличие от колониальных держав Запада состоит в том, что в структурированной по сословному принципу Российской империи не было деления на имперский русский господствующий слой и нерусские нижние слои. Правда, что большинство политической и военной элиты было русским или было русифицировано, но предпочтение, оказываемое русским как народу не было системой, напротив, по сравнению с нерусскими их нередко ущемляли. Так русские крепостные и их потомки находились в худшей правовой, экономической и социальной ситуации по сравнению с нерусскими государственными крестьянами на Востоке или с финскими, эстонскими и польскими крестьянами на Западе империи. Еще в 1897 году степень урбанизации и образования русских находилась на среднем уровне, если сопоставить их с другими этносами государства. Таким образом, у государственного народа не было правовых, экономических и социальных привилегий, как это имело место в западных колониальных империях.

Украина также не была классической колонией Российской империи. Отсутствовала как пространственная, культурная и расовая дистанция, так и правовая дискриминация украинцев по сравнению с русскими. Украинские историки тем временем вновь ставят вопрос, была ли Украина колонией европейского типа или внутренней колонией царской державы. Употребленное еще Лениным определение «внутренняя колония» было подхвачено украинскими экономистами 20-х гг. М. Волобуевым, М. Слабченко и М. Яворским, а позднее ученым-социологом Михаэлем Хехтером 19. Аргументы их носят преимущественно экономический характер, они подчеркивают экономическую зависимость, эксплуатацию и превращение периферийных этносов в инструмент политически доминирующего центра.

Понятие внутренней колонии не представляется мне адекватным для характеристики русско-украинских отношений в Российской империи 20. Несмотря на то, что в отношениях русского центра и украинской периферии очевидны элементы экономической зависимости, эксплуатации и ущемления культуры, слишком многое говорит против применения понятия колония. Например то, что царский центр видел в Украине часть матушки-России и, как было сказано выше, не дискриминировал украинцев как граждан по сравнению с русскими. Дабы избежать девальвации понятий, использование терминов колониализм, колониальный, колония должно ограничиваться классическим колониализмом, которого на Украине не было.

Модель сословно-социальной и культурной иерархии этносов может быть перенесена и на регион Украины, на ее этнические группы. В сословной иерархии Украины русские и поляки находились рядом, будучи противопоставлены в социальном плане прочим этносам, прежде всего основному слою украинских крестьян. То, что эта коалиция в значительной степени сохранилась, несмотря на многочисленные политические конфликты в Правобережной Украине, имевшие место до конца существования царской империи, показал Даниэль Бовуа 21. Тот факт, что с согласия царского правительства православные «малороссы» продолжали жить при социальной, экономической и частично даже культурной гегемонии польского дворянства, вновь свидетельствует о неизменной силе сословной иерархии.

В иерархиях культур и лояльности русские и украинцы, напротив, были естественными союзниками против чужаков. В последние десятилетия существования царской империи это были евреи, поляки и немцы. Русские националисты и, отчасти, даже само русское государство пыталось (и не всегда безуспешно) использовать антисемитизм, антипольские и антинемецкие кампании для интеграции всех православных восточных славян в «единую и неделимую Россию» 22. Во всяком случае близость культур могла обернуться и конфликтами, когда охваченные национальной идеей украинцы стали противостоять процессу поглощения своей культуры и языка русским языком и культурой. Союзниками украинского национального движения, направленного, в первую очередь, против русского государства, могли стать в этой ситуации евреи, поляки и немцы.

Эта эскизная модель, возможно, поможет объяснить русско-украинские отношения не только в царской империи, но и в Советском Союзе. Нарисованная здесь очень схематично иерархия национальностей пробилась и сквозь революцию. Правда, в Советском Союзе социальная иерархия была преобразована, а категории сословий и дворянства исчезли. Однако принцип кооптации нерусских элит все-таки оставался в силе, так же как и требование политической лояльности. Для новой социальной иерархии этносов важную роль играли сила промышленного пролетариата и укрепление позиций Коммунистической партии.

Изменилась и система концентрических кругов, выстроенных с учетом культурных аспектов. Так евреи (секуляризированные и русифицированные) в 20-е годы смогли покинуть черту оседлости. Однако дистанция между центром и азиатскими этносами, напротив, сохранилась. При Сталине русские вновь стали играть свою ведущую роль в культурной иерархии, право на которую было подвергнуто сомнению в 20-е гг. Условие сохранения политической лояльности оставалось решающим, и основанная на ней иерархия сталинской империи, связанная с царскими ценностными ориентирами, переняла некоторый порядок дореволюционной эпохи.

Украинцы со своим сильным крестьянским началом в эпоху между войнами так же стояли в социальной иерархии гораздо ниже русских и других более урбанизированных этносов, имевших свою промышленность. Культурное размежевание между украинцами и русскими выявилось отчетливее сначала вследствие роста национального самосознания революционных лет и украинизации 20-х гг. С индустриализацией и урбанизацией Украины положение украинцев в социальной иерархии улучшилось, а культурные границы с русскими снова были размыты.

Традиционная амбивалентность положения украинцев снова проявилась, когда при Сталине оживились русские национальные и имперские элементы. С одной стороны, их близость к русскому ядру обуславливала особо чувствительную реакцию на (предполагаемую) нелояльность или движение к национальному отделению. Это выразилось в особенно репрессивной советской политике по отношению к Украине в 30-е гг. и снова в 70-е. С точки зрения центра и русского общества украинские националисты петлюровцы и бандеровцы стали преемниками мазепинцев. «Удар ножом в спину», нанесенный Советскому Союзу украинским руководством в декабре 1991 года, вновь утвердил образ предателей-мазепинцев. С другой стороны, у лояльных украинцев, приспособившихся к русской культуре, и в Советском Союзе были хорошие шансы для карьеры. Хрущев отвел на время малороссам даже роль младших партнеров в правительстве и партии; политическое руководство воспринималось в то время неславянами как русско-украинское. Еще сегодня в России среди других этносов «ближнего зарубежья» белорусы и украинцы считаются особенно близкими родственниками, с которыми охотно сотрудничают и которым готовы идти на известные уступки. Их, однако, не ставят на один с собой уровень ни в социальном, ни в культурном плане и до сих пор не признают самостоятельными нациями со своими национальными государствами. Большинство русских все еще смотрит на украинцев как на малороссов, часть русской нации и не понимает, почему украинцы стремятся утвердить свой язык, свою культуру и свое собственное государство. Несмотря на урбанизацию и индустриализацию украинцы все еще считаются неразвитым крестьянским народом, хохлами. Правда, языковая, культурная и историческая близость привела к тому, что между русскими и украинцами почти нет этнических антагонизмов. Настоящая «дружба народов» возможна лишь тогда, когда русские признают в украинцах равноценную нацию.







Примечания




1 См. Raeff M. Patterns of Russian Imperial Policy Toward the Nationalities, in: Allworth E. (ed.): Soviet Nationalities Problems. New York — London, 1971. P. 22 — 42; Starr S. F. Tsarist Government: The Imperial Dimention, in Azrael J. R. (ed.): Soviet Nationality Policies and Practices. New York, 1978, P. 3 — 38; Thaden E. C. Russia's Western Borderlands, 1710 — 1870. Princeton 1984; Цимбаев Н. И. Россия и русские (национальный вопрос в Российской империи), в кн.: Русский народ: Историческая судьба в XX веке. Москва, 1993. С. 39 — 50; Lieven D. The Russian Empire and the Soviet Union as Imperial Polities // Journal of Contemporary History 30 (1995), P. 607 — 636; Kappeler A. Rubland als Vielvolkerreich. Entstehung, Geschichte, Zerfall. Miinchen, 1992. (Русское издание: Каппелер А. Россия — многонациональная империя. Возникновение, история, распад. М., Прогресс, 1996.) Я отсылаю в связи со статьей в целом к последней книге, в которой приведены основные источники и исследования, опубликованные до 1991 года.

2 См. Torke H.-J. The Unloved Alliance: Political Relations between Muscovy and Ukraine in the Seventeenth Century, in: Ukraine and Russia in their Historical Encounter. Ed. by Potichnyi P. J. et al. Edmonton 1992. P. 39 — 66; Kappeler A. Das Moskauer Reich des 17. Jahrhunderts und seine nichtrussischen Untertanen, in: Forschungen zur osteuropaischen Geschichte 50 (1995). P. 185 — 198.

3 cm. Saunders D. The Ukrainian Impact on Russian Culture 1750 — 1850. Edmonton 1985; Bushkovitch P. The Ukraine in Russian Culture 1790 — 1860: The Evidence of the Journals, in: Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas 39 (1991). P. 339 — 363; Raeff M. Ukraine and Imperial Russia: Intellectual and Political Encounters from the Seventeenth to the Nineteenth Century, in: Ukraine and Russia. P. 69 — 85.

4 См. литературу, указанную в ссылке 1. Краткое резюме в: Каппелер А. Включение нерусских элит в российское дворянство XVI — XIX вв. Краткий обзор проблемы. В: Сословия и государственная власть в России. XVI — середина XIX вв. Международная конференция — Чтения памяти акад. Л. В. Черепнина. Тезисы докладов. Москва 1994. С. 215 — 225.

5 См. Kappeler A. Das Moskauer Reich...

6 О концепции см.: Armstrong J. A. Mobilized and Proletarian Diasporas // The American Political Science Review 70 (1976). S. 393 — 406.

7 Hroch M. Social Preconditions of National Revival in Europe. A Comparative Analysis of the Social Composition of Patriotic Groups among the Smaller European Nations. Cambridge 1985; Chlebowczyk J. On Small and Young Nations in Europe. Wroclaw, etc. 1980. Об украинцах: Rudnytsky I. L. Observations on the Problem of «Historical» and «Non-historical» Nations // Harvard Ukrainian Studies 5 (1981). P. 358 — 368; Grabowicz G. G. Some Further Observations on «Non-historical» Nations and «Incomplete» Literatures. A Reply, ibid. P. 369 — 388; Kappeler A. Ein «kleines Volk» von 25 Millionen: Die Ukrainer um 1900, in: Kleine Volker in der Geschichte Osteuropas. Festschrift fur GUnther StOkl zum 75. Geburtstag. Ed. by M. Alexander et al. Stuttgart 1991. P. 33 — 42; перевод в сокращении см. Journal of Ukrainian Studies 18 (1993). P. 85 — 92.

8 Kohut Z. E. Russian Centralism and Ukrainian Autonomy. Imperial Absorption of the Hetmanate 1760s — 1830s. Cambridge, Mass. 1988; Saunders D. Op.cit; Raeff M. Some Observations on Russo-Ukrainian Relations in the 18th and Early 19th Centuries (Primarily Cultural from a Russian Perspective), in: Między wschodem a zachodem. Rzeczpospolita XVI — XV1I1 w. Studia ofiarowane Zb. Wójcikowi... Warszawa, 1993. P. 179 — 186.

9 Beauvois D. La bataille de la terre en Ukraine 1863 — 1914. Les Polonais et les conflits socio-ethniques. Lille 1993.

10 Общие работы по этому вопросу: Thaden E. С. (Ed.): Russification in the Baltic Provinces and Finland, 1855 — 1914. Princeton, 1981; Kappeler A. (Ed.): Die Russen. Ihr

Nationalbewubtsein in Geschichte und Gegenwart. Köln 1990; Weeks Th. R. The National World of Imperial Russia: Policy in the Kingdom of Poland and Western Provinces, 1894 — 1914. Ph. D. Diss. University of California, Berkeley 1992; Дьякин В. С. Национальный вопрос во внутренней политике царизма (ХI (в.) // Вопросы истории 1995. № 9. С. 130 — 142.

11 Die Nationalitaten des Russischen Reiches in der Volkszahlung von 1897. Ed. by H. Bauer et al. Vol. A — B. Stuttgart 1991. Pp. 416 — 428. Термин инородцы в XIX веке с уничижительным оттенком употреблялся также по отношению к другим нерусским и неправославным этносам.

12 Die Nationalitaten. Vol. A. P. 166 — 171.

13 См. о более поздней фазе см: Andriewsky О. The Politics of National Identity. The Ukrainian Question in Russia, 1904 — 1912. Ph. D. Diss. Harvard 1991, а в целом Szporluk R. The Ukraine and Russia, in: Conq uest R. (ed.): The Last Empire. Nationality and the Soviet Future. Stanford 1986. P. 151 — 182.

14 См., например, Щеголев С. Н. Украинское движение как современный этап южно-русского сепаратизма. Киев 1912; Reshetar J. S., Jr. Ukrainian and Russian Perceptions of the Ukrainian Revolution, in: Ukraine and Russia..., P. 140 — 164.

15 cm. Andriewsky O. Op. cit.

16 Thaden Ed. (ed.), Russification; Weeks Th. R. The National World; id. Defining Us and Them. Poles and Russians in the «Western Provinces», 1863 — 1914 // Slavic Review 53 (1994). P. 26 — 40; von Pistohlkors G. «Russifizierung» in den baltischen Provinzen und in Finnland im 19. und beginnenden 20. Jahrhundert // Zeitschrift fur Ostforschung 33 (1984). P. 592 — 606.

17 Эли Вейнерман, напротив, недавно выступил за расширенное трактование дефиниции. Он различает политическую, языковую, религиозную, культурную и этническую русификацию и подчеркивает, что все варианты были направлены на дальнейшую ассимиляцию (Russification in Imperial Russia: The Search for Ethnic Homogeneity in the Multinational State, unpubl. manuscript).

18 cm. Hind R. J. The Internal Colonial Concept // Comparative Studies in Society and History 26 (1984). P. 543 — 568, здесь Р. 554 — 560; Юрген Остерхаммель справедливо сетует, что концепция колониализма в отношении России и Советского Союза «до сих пор не дискутировалась с необходимой тщательностью»: Kolonialismus. Geschichte — Formen — Folgen. Mtinchen 1995. S. 122.

19 Михаїло Волобуев: До проблеми украінской зкономіки // Більшовик України 1928,2 — 3,цит. по Документи украінского комунізму. New York, 1962. P. 132 — 230; Hechter M. Internal Colonialism. The Celtic Fringe in British National Development 1536 — 1966. London 1975; Mace J. E. Communism and the Dilemmas of National Liberation. National Communism in Ukraine. 1918 — 1933. Cambridge, Mass. 1983. P. 161 — 190; Hind: The Internal...

20 Такие же аргументы приводил уже Rudnytsky I. L. The Role of the Ukraine in Modern History // Slavic Review 22 (1963). P. 204 — 205. Напротив, за применение колониальной парадигмы к истории Украины недавно высказался Grabowicz G. G. Framing the Contexts // Slavic Review 54 (1995). Pp. 676 — 679.

21 Beauvois D. La bataille de la terre...

22 cm. Wynn Ch. Workers, Strikes and Pogroms. The Donbass — Dnepr — Bend in Late Imperial Russia, 1870 — 1905. Princeton 1992; Weeks Th. Ukrainians and Official Russia. A Deafening Silence. Discussion Paper Conference. New York, Nov, 1994; Kappeler A. Ukrainians and Germans in Southern Ukraine, 1870s to 1914, in: German-Ukrainian Relations in Historical Perspective. Ed. by Hans-Joachim Torke and John-Paul Himka. Edmonton & Toronto, 1994. P. 60 — 61.




(Перевод Н. Лопатиной)