Паломничество на Валаам Дюма-отца. 1858 год.
02/15/2008 | Navigator
Цікавий контраст між російською частиною імперії і Великим князівством Фінляндським.
Різниця в людях видна неозброєним оком!
Мы отправились в 10 часов утра, увозя сотню паломников обоего пола, которые, после выполнения своих религиозных обрядов в Коневецком монастыре, собирались делать то же в Валаамском. Нет ничего безобразнее этих странников, принадлежащих к низшему классу народа, если допустить, что в России есть народ. Едва ли есть видимое различие между обоими полами. Только отсутствие бороды отличает женщин от мужчин. Одеяния их почти одинаковы, у тех и у других — лохмотья. У мужчин и у женщин в руке посох, а на спине — оборванные переметные сумки. Излишне упоминать, что все они чешутся способами, ужасающими того, кто не чешется. К счастью, наиболее усердствующие в этом занятии тотчас забывают о нем ради другого, более живописного.
Едва мы прошли 4 или 5 миль, как оказались окутанными таким туманом, что перестали что-либо различать вокруг. Среди этого тумана раскатился гром, и озеро стало колебаться, как вода в котле над костром. Можно сказать, что буря была не в атмосфере, а в глубинах вод, которые, казалось, утратили охоту удерживать нас на своей поверхности.
Можно себе представить, в каком состоянии находился наш компас, который был расстроен накануне, во время прекраснейшей погоды. Поэтому наш капитан и не пытался с ним сверяться. Как только капитан почувствовал удары яростных волн, то вместо отдачи распоряжений, позволяющих побороть опасность, если опасность была, он принялся бегать из конца в конец судна, крича: «Мы пропали»! Слыша капитана, испускавшего вопли отчаяния, все пассажиры, паломники и паломницы, бросились ничком, стукая лбами по доскам палубы и крича: «Смилуйся над нами, Господи!» Только Дандре, Муанэ, Миллелотти и я остались стоять, пока Миллелотти, как римлянин, не пожелал отставать от других.
Туман сгущался, гром ужасно гремел, молнии казались какими-то мрачными, пробиваясь сквозь эти испарения. Озеро продолжало колыхаться, не столько от волн, сколько от некоего внутреннего кипения. Я видел 5-6 бурь, но ни одна не напоминала эту. Быть может, это старый Вяйнямейнен проходил из океана в Ладогу. Нечего было и думать остановиться: судно двигалось само по себе и направлялось куда хотело.
Наконец, часа через два, когда все оставалось примерно в том же положении, капитану пришла идея поднять двух людей на мачту, чтобы воспользоваться первым же просветом в тумане. Не прошло и 10 минут, как послышалось нечто вроде галопа группы всадников. Это был поднявшийся ветер. Одним дуновением он разорвал, разбросал завесу тумана. Озеро предстало белым от пены, но раскрывшим свои самые далекие горизонты. Матросы сверху закричали: «Земля!» Все забегали. Капитан совершенно не знал, где мы находимся. Старый матрос объявил, что узнает Валаам. Взяли курс на остров.
...
Последняя главка в путешествии А.Дюма по Ладожскому озеру и обратно на лошадях в Петербург :
«Я совершил паломничество по Ладоге не в интересах религии, а в интересах совести. Я не хотел посетить Санкт-Петербург, не увидев хоть краем глаза Финляндии. Из окон почтовой станции в Сердоболи, Финляндия, нам открывался чудеснейший вид, что было очень редким явлением в России, поскольку страна носит характер равнины.
Мы решили пешком дойти до карьера мрамора,добываемого для строительства зданий в Петербурге. Вскоре в двухстах шагах мы увидели небольшой холмик конусообразной формы и ослепляющей белизны, этот холмик представлял собой отходы мрамора, а издалека казалось, что он был снежный. Я заметил вертикальный разлом, который давал доступ внутрь скалы. Я проник в этот проход и, сделав не более 14 метров в этом узеньком проходе, очутился в огромном параллелепипеде, размеры которого составляли шагов сорок в длину и сто в высоту. Внутри было совершенно пусто. Стены этого пространства были белые, как снег.
В трех километрах от карьера белого мрамора находился карьер зеленого мрамора.
Мы обошли сияющий холм и вышли на просторную площадку, переполненную огромными глыбами мрамора кубической формы, которые были готовы в любую минуту отвезти.
Я задавал себе вопрос, каким путем и какими средствами эти глыбы мрамора переправляются к озеру, поскольку они явно шли водным путем в Санкт-Петербург. Я не мог додуматься до ответа и рискнул спросить. Наш хозяин почтовой станции, который хотел играть для нас роль чичероне, рассказал, что ждут зимы для перевозки этого мрамора, и тогда его перевозят на санях. Но глыбы были настолько тяжелые, что их можно было поднять при помощи лебедки и на санях перевезти до больших парусных лодок, которые и доставят их в Санкт-Петербург.
В течение нашего короткого путешествия я констатировал такой факт: русский в Финляндии пьет всегда чай, финн — кофе.
Русский жаден до чая, финн — просто фанатик кофе. Можно часто увидеть, как финский крестьянин пройдет десять-двенадцать лье до города только для того, чтобы купить один или два фунта кофе. Если его кошелек не позволяет ему такую роскошь, он все равно пойдет в город, чтобы купить полфунта, или даже четверть или две унции. В этих случаях почти всегда такой крестьянин является посланцем всей деревни и каждому приносит его долю драгоценнейшего продукта.
В конце моего путешествия по Финляндии я имел возможность пить кофе два или три раза на почтовой станции, или в плохих отелях, где мы питались, везде кофе был великолепным, чудесно приготовленным, но особенно лакомым был кофе со сливками, которым богатые пастбища Финляндии придают совсем особый оттенок.
Проехав пятнадцать верст, мы не увидели ничего замечательного, за исключением финских крестьян, которые продавали великолепную клубнику в коробочках, плетенных ими самими.
От Мансильды до Кронборга природа не отличается особенной живописностью, но вот уже Кронборг позади, и перед нами снова встают гранитные горы, поразившие нас причудливостью своих форм: крутые откосы, глубокие лощины — все это заставляло поверить, что вступаешь в наиболее неровные кантоны Швейцарии.
С правой стороны от нас остались два или три чудесных озера, которые блестели словно стальные отполированные зеркала, обрамленные зеленью.
После почтовой станции Поксулалка, мы вновь приблизились к Ладожскому озеру и, проехав через мост, очутились на маленьком островке, где расположился город Кексгольм. Кексгольм так же, как и Шлиссельбург, был старой шведской крепостью.
Мы остановились в городе на полдня, отчасти потому, что устали, а может, еще и из любопытства. Надо сказать, что мы были просто потрясены чистотой улиц, по обеим сторонам которых стояли деревянные дома, почти все они были одноэтажные.
Різниця в людях видна неозброєним оком!
Мы отправились в 10 часов утра, увозя сотню паломников обоего пола, которые, после выполнения своих религиозных обрядов в Коневецком монастыре, собирались делать то же в Валаамском. Нет ничего безобразнее этих странников, принадлежащих к низшему классу народа, если допустить, что в России есть народ. Едва ли есть видимое различие между обоими полами. Только отсутствие бороды отличает женщин от мужчин. Одеяния их почти одинаковы, у тех и у других — лохмотья. У мужчин и у женщин в руке посох, а на спине — оборванные переметные сумки. Излишне упоминать, что все они чешутся способами, ужасающими того, кто не чешется. К счастью, наиболее усердствующие в этом занятии тотчас забывают о нем ради другого, более живописного.
Едва мы прошли 4 или 5 миль, как оказались окутанными таким туманом, что перестали что-либо различать вокруг. Среди этого тумана раскатился гром, и озеро стало колебаться, как вода в котле над костром. Можно сказать, что буря была не в атмосфере, а в глубинах вод, которые, казалось, утратили охоту удерживать нас на своей поверхности.
Можно себе представить, в каком состоянии находился наш компас, который был расстроен накануне, во время прекраснейшей погоды. Поэтому наш капитан и не пытался с ним сверяться. Как только капитан почувствовал удары яростных волн, то вместо отдачи распоряжений, позволяющих побороть опасность, если опасность была, он принялся бегать из конца в конец судна, крича: «Мы пропали»! Слыша капитана, испускавшего вопли отчаяния, все пассажиры, паломники и паломницы, бросились ничком, стукая лбами по доскам палубы и крича: «Смилуйся над нами, Господи!» Только Дандре, Муанэ, Миллелотти и я остались стоять, пока Миллелотти, как римлянин, не пожелал отставать от других.
Туман сгущался, гром ужасно гремел, молнии казались какими-то мрачными, пробиваясь сквозь эти испарения. Озеро продолжало колыхаться, не столько от волн, сколько от некоего внутреннего кипения. Я видел 5-6 бурь, но ни одна не напоминала эту. Быть может, это старый Вяйнямейнен проходил из океана в Ладогу. Нечего было и думать остановиться: судно двигалось само по себе и направлялось куда хотело.
Наконец, часа через два, когда все оставалось примерно в том же положении, капитану пришла идея поднять двух людей на мачту, чтобы воспользоваться первым же просветом в тумане. Не прошло и 10 минут, как послышалось нечто вроде галопа группы всадников. Это был поднявшийся ветер. Одним дуновением он разорвал, разбросал завесу тумана. Озеро предстало белым от пены, но раскрывшим свои самые далекие горизонты. Матросы сверху закричали: «Земля!» Все забегали. Капитан совершенно не знал, где мы находимся. Старый матрос объявил, что узнает Валаам. Взяли курс на остров.
...
Последняя главка в путешествии А.Дюма по Ладожскому озеру и обратно на лошадях в Петербург :
«Я совершил паломничество по Ладоге не в интересах религии, а в интересах совести. Я не хотел посетить Санкт-Петербург, не увидев хоть краем глаза Финляндии. Из окон почтовой станции в Сердоболи, Финляндия, нам открывался чудеснейший вид, что было очень редким явлением в России, поскольку страна носит характер равнины.
Мы решили пешком дойти до карьера мрамора,добываемого для строительства зданий в Петербурге. Вскоре в двухстах шагах мы увидели небольшой холмик конусообразной формы и ослепляющей белизны, этот холмик представлял собой отходы мрамора, а издалека казалось, что он был снежный. Я заметил вертикальный разлом, который давал доступ внутрь скалы. Я проник в этот проход и, сделав не более 14 метров в этом узеньком проходе, очутился в огромном параллелепипеде, размеры которого составляли шагов сорок в длину и сто в высоту. Внутри было совершенно пусто. Стены этого пространства были белые, как снег.
В трех километрах от карьера белого мрамора находился карьер зеленого мрамора.
Мы обошли сияющий холм и вышли на просторную площадку, переполненную огромными глыбами мрамора кубической формы, которые были готовы в любую минуту отвезти.
Я задавал себе вопрос, каким путем и какими средствами эти глыбы мрамора переправляются к озеру, поскольку они явно шли водным путем в Санкт-Петербург. Я не мог додуматься до ответа и рискнул спросить. Наш хозяин почтовой станции, который хотел играть для нас роль чичероне, рассказал, что ждут зимы для перевозки этого мрамора, и тогда его перевозят на санях. Но глыбы были настолько тяжелые, что их можно было поднять при помощи лебедки и на санях перевезти до больших парусных лодок, которые и доставят их в Санкт-Петербург.
В течение нашего короткого путешествия я констатировал такой факт: русский в Финляндии пьет всегда чай, финн — кофе.
Русский жаден до чая, финн — просто фанатик кофе. Можно часто увидеть, как финский крестьянин пройдет десять-двенадцать лье до города только для того, чтобы купить один или два фунта кофе. Если его кошелек не позволяет ему такую роскошь, он все равно пойдет в город, чтобы купить полфунта, или даже четверть или две унции. В этих случаях почти всегда такой крестьянин является посланцем всей деревни и каждому приносит его долю драгоценнейшего продукта.
В конце моего путешествия по Финляндии я имел возможность пить кофе два или три раза на почтовой станции, или в плохих отелях, где мы питались, везде кофе был великолепным, чудесно приготовленным, но особенно лакомым был кофе со сливками, которым богатые пастбища Финляндии придают совсем особый оттенок.
Проехав пятнадцать верст, мы не увидели ничего замечательного, за исключением финских крестьян, которые продавали великолепную клубнику в коробочках, плетенных ими самими.
От Мансильды до Кронборга природа не отличается особенной живописностью, но вот уже Кронборг позади, и перед нами снова встают гранитные горы, поразившие нас причудливостью своих форм: крутые откосы, глубокие лощины — все это заставляло поверить, что вступаешь в наиболее неровные кантоны Швейцарии.
С правой стороны от нас остались два или три чудесных озера, которые блестели словно стальные отполированные зеркала, обрамленные зеленью.
После почтовой станции Поксулалка, мы вновь приблизились к Ладожскому озеру и, проехав через мост, очутились на маленьком островке, где расположился город Кексгольм. Кексгольм так же, как и Шлиссельбург, был старой шведской крепостью.
Мы остановились в городе на полдня, отчасти потому, что устали, а может, еще и из любопытства. Надо сказать, что мы были просто потрясены чистотой улиц, по обеим сторонам которых стояли деревянные дома, почти все они были одноэтажные.