11/27/2009 | Ночной дозор

Продолжение. Начало теряется в недрах форума
http://www2.maidan.org.ua/n/krym/1253572553
http://www2.maidan.org.ua/n/krym/1258061159

Утро кровавым багрянцем рассвета озарило стены древней крепости. В неверных солнечных лучах казалось, что резиденция доместика тонет в этом мареве, все сжалось в предчуствии беды. И, хотя все это была лишь причудливая игра света и цвета, сердце старого наместника сковал ледяной кулак. Именно сегодня ему предстояло принимать генерал-губернатора Юга, страшного и уже показавшего себя в деле Кацапа. Словно сама природа предупреждала старика Гейча, что встреча закончится дурно.

Доместик крепости отвернулся от ужасающей картины на море и побрел во дворец. Вокруг уже копошились многочисленные слуги, справа на поляне у Девичьей башни полицмейстер раздавал сонным квартальным последние наставления ("По доллару за каждое наименование", донесся до него урывок вводной речи; привычный вникать во все дела старый Гейч сразу прикинул по сумме, что речь идет о налоге со старушек, торгующих папиросами и сигарами).
Наместник попытался улыбнуться вытянувшемуся по струнке молодому прокурору, но вышла кривая нервная ухмылка, бросившая юношу в холодный пот. "Спокойно. Еще ничего не кончено", сказал себе старик, но даже внутренний голос был каким-то неуверенным.

Вздохнув, доместик прошествовал в старый замок, где он часами мог быть в полном одиночестве. Здесь когда-то жили сотни его предшественников, и теперь, проходя по теннистой длинной галерее, он мог взирать на их портреты и огромные холсты, изображавшие ключевые события старого города.

Вот с обветшалого холста ему улыбался Энрико Кровавое Мясо, он владел этой крепостью еще при первых венецианцах. Если б портрет умел говорить, то сейчас явно спросил бы у задумчивого Гейча: "Эй, братец! Чего так раскис?" - Гейч даже представил, как звучит этот голос. - "Все мы мясо, если ты, конечно, не веришь нищим доминиканцам. Забыл? Тебя могут расфаршевать в любую минуту, не стоит так переживать".
С преклонными годами у Гейча явно разыгрывалось воображение: голоса с гобеленов доносились иногда так явственно, словно звучали на самом деле. Несмотря на явную ненормальность этого явления, Гейч не откидывал наваждение, а наоборот. Любил пройтись здесь, слушая древние голоса, и иногда, тсс-с, это страшная тайна, даже пытался им отвечать.

Вот с шикарного полотна на него взирал тучный мужчина в зеленом камзоле, с огромной перистой шляпой на лохматой голове. Это Джузеппе Розетка, он был дожжем долгие пятнадцать лет, Гейч хорошо знал его историю. Они во многом были похожи - нет, не характерами (упаси Б-г!), а стилем правления. Также, как и сейчас, по городу гуляли усатые и пузатые кондотьеры, пощипывая за привлекательные задки торговок, запугивая до полусмерти крестьян из предместий, наивно привезших на продажу свою пеструшку. В трактирах под визги скрипок лились кубки с вином и пьяные песни. Из-под мостовой слышались крики несчастных, которых пытали на колесах и печах глухие палачи. На соломенных крышах хибар валялись полусонные вилланы, покуривая дурман. Дурманом торговали легаты Джузеппе Розетки и те же кондотьеры. Одним словом, с тех времен мало что изменилось.

Гейч уважительно глянул на стену напротив - несколько метров вширь и ввысь занимало панно "Генуэзская вечеря". Выложенная мозаикой маниакально точная картина изображала во всех подробностях, как бригада турецких рейдеров устанавливала свою власть в тогдашнем горсовете. Смотрящий от янычар одной ногой стоял на столе, заваленном руками членов ратуши, а другой ногой попирал лидера оппозиции, язык у которого уже был отрезан и лежал рядом на полу. Раньше Гейчу нравилась эта экспрессия, он невольно сравнивал иные свои подвиги с деяниям предшественников. Но сейчас эта картина напомнила ему утреннюю панораму, и старика вновь охватило плохое предчуствие.

Он стремительно пересек старый коридор и вышел через арку на луг. Оттуда хорошо просматривалась дорога в город: и вот, словно по заказу, на горизонте заклубилась пыль, возвещая о быстром приближении долгожданного гостя. Уже спустя минуту можно было рассмотреть полузакрытый палакин, из которого свисала рука генерала Кацапа с неизменным надкусаным кюрюшем в ладонях. Палакин несся во всю прыть - несшие его на плечах кастраты-депутаты покрылись липким потом на полуобнаженных телах, глаза лезли из орбит.
Кацап спешил на встречу с последним пока еще не выразившим ему покорность наместником.
Если б Гейч обернулся назад, на галерею, он решил бы, что спятил: два старых портрета оживленно переговаривались, тыкая пальцами ему в спину. Паша Худаят-Бакир показывал своему собеседнику знак, легко читаемый, как "секир-башка", а другой портрет, изображавший одноглазого Фернанда Хмурого, отрицательно качал головой и проделывал сложный пас руками: петля, сползающая все ниже и ниже, минуя горло, опускающаяся куда-то вниз живота.