Відповіді

• 2010.08.23 | Ночной дозор

  Часть первая.

  В начале осени двенадцатого года, как раз в те недели, когда, словами нашего поэта, была «Москва, спаленная пожаром, французу отдана», в Таврическую губернию прибывали военнопленные Великой армии Наполеона. Ввиду многочисленности пленных, взятых в боях, а также добровольно и по дезертирскому случаю, главнокомандование России велело отправлять их равномерными партиями по всем губерниям необъятной империи.
  
  Первые из них появились в Крыму, старым стилем, в конце августа 1812, когда сюда вступила партия из одного генерала Вино, трех десятков обер-офицеров и более сотни нижних чинов. Под конвоем солдат карабинерского батальона Глуховского кирасирского полка, 19 августа они пересекли Перекоп. Здесь они были оставлены на одну ночь, были изрядно изъедены вшами гарнизонной крепости, а потом шли пешком, не заходя в селения и ночуя под открытым небом.
  Русские солдаты переносили эти тяготы хуже собственных подопечных; последние, будучи одеты в большинстве своем в удобные летние мундиры, чувствовали себя, как говорили они назло понимающим их унтер-офицерам, словно на каникулах. Немцы же, хоть и переносили жару много хуже французов, проявляли стойкость несвойственную кирасирам, их сопровождавшим, чем были не раз поставлены в пример майором конвоирующего батальона.
  
  В пути не было особых приключений, и даже происходили забавные происшествия. Так, войдя в Крым, капитан-француз Либа, до того молчавший всю дорогу, принялся развлекать спутников подробнейшим рассказом о древних корнях перекопа, сотворенного, по его словам, еще восставшими скифскими рабами. Рассказ был живописен до того, что почти все стали глядеть на безрадостный пейзаж словно бы новыми глазами, а окрестности заиграли романтическими красками.
  Позднее в степи, идя по пыльной дороге, немало всех подивил лейтенант вюртембержец Инге: поравнявшись с идущим навстречу караваном, он внезапно обратился к ехавшему на верблюде человеку в чалме на непонятном языке, тот ответил, и они беседовали столь долго и живо, что вся группа остановилась и с изумлением наблюдала разговор. Караван остановился тоже, а караванщики, понимавшие каждое слово, приветственно махали французам. Напоследок Инге со своим собеседником обнялся, и они даже расцеловали один другого.
  Отвечая на вопросы изнывавших от любопытства спутников, лейтенант рассказал, что в детстве мечтал принять магометанство, для чего много изучал арабский язык уже в юности, пока не был призван в армию. Суть своей беседы он передал в том смысле, что это был обмен цветистыми приветствиями, однако же майор Рудаков ему не поверил, как и многие офицеры.
  
  С такими настроениями военнопленных доставляли до самой Акмечети, при подъезде к которой от них были отделены низшие чины и отправлены к Белой Скале, с большей частью роты карабинеров. Впервые вступив в общение с французами относительно их дальнейшей судьбы, майор Рудаков поведал им, что рядовых оставят на жительстве в расположенных на тракте уездных городках, расквартируют их сначала в Карасубазаре, но многие могут быть отправлены в находящийся рядом деревни.
  
  По въезде в Акмечеть, генерал Вино был немедленно взят под усиленную охрану и препровожден отдельно – как оказалось впоследствии, на квартиру, снятую для него в губернском Симферополе военным ведомством. На ней он проживал со служителем в отведенной квартире, пользуясь некоторыми свободами: он мог свободно перемещаться по городу и окрестностям, единственным ограничением было требование находиться в квартире после захода солнца. Материальное снабжение генерала составляло 3 рубля в сутки, что было весьма крупной суммой, и многие местные собеседники ему в том откровенно завидовали.
  
  Однако возвратимся в мыслях к оставшимся офицерам и младшим чинам, которых расселили в старом городе Акмечети и его ближайшим окрестностям.
  В первый день всех их оставили ночевать в большой казарме, основанной, как уверял с гордостью интендант, самим Суворовым. В ту ночь пленные, уже не чувствуя себя под надзором конвойных, вволю разговорились друг с другом, чему способствовало большое количество вина, выданного им на ужин. Наутро пришел десятник и назвал пленников по именам, выделив из них тех, кто, как заметили все они, не был французом по имени.
  
  Эта часть пленных была поселена в загородной деревне Бахчиэль, где их расселили по домам обывателей, несших постойную повинность. Вюртембержец, австриец и поляк оказались в маленьком помещении, большую часть которого занимала печь. Спать было велено на ней и на лавках у стен. Домашняя утварь состояла из железных горшков, деревянных тарелок, ведра и топора. Оказавшись в относительной свободе, офицеры решили разделить обязанности по дому. Лейтенант Крульский взял на себя кухню и закупки, унтер-лейтенант Бюттнер – поддержание огня, уборку в комнате и порядок в доме, а лейтенант Инге должен был ежедневно колоть доставляемые дрова и таскать воду.
  Другие офицеры, следуя примеру троицы, также сговорились создать общие хозяйства. Домашние работы, вроде перебирания чечевицы, чистки картофеля, оттирания горшков, были распределены на всех и требовали столь много времени, что пленные не могли жаловаться на скуку. Впоследствии офицеры договорились с начальством, чтобы из Карасубазара им прислали пленных солдат, которые бы помогали им.
  Итальянец Чипиони с двумя своими товарищами жил в крестьянской мазанке, где влачил жалкое существование. Худшее неудобство составлял ужасный дым, который заполнял помещение при растопке большой печи, лишенной дымовой трубы, и угарный чад, проникавший через все щели после того, как огонь разгорался. Хозяева не разрешали пленным подниматься в верхнюю часть комнаты, отвели им угол на крайних лавках у пола, и оттуда они не должны были высовываться. Помещение кишело всякого рода вредными насекомыми, множество тараканов днем и ночью бегали по скатерти и стенам и будили спящих, падая на них.
  
  Баварский фельдфебель Вюрцзах сразу же по прибытии подал жалобу на сопровождавшего их майора Рудакова, в причинении ему в пути побоев. Было произведено дознание, ни один пленный не подтвердил обвинений, однако Рудаков, также отрицавший со стороны своей насилие и недоумевающий о его причинах, был переведен на фронт. Впоследствии Вюрзцах говорил соотечественникам, что поступил так из чувства личной мести к юноше, много рассуждавшем о боевой доблести и поносившего немецкие и французские войска. Майор Рудаков, дослужившись до ротмистра гвардии в лейб-полку желтых кирасиров, погиб спустя полгода, провалившись под лед во время езды по замерзшей реке.
  
  Русские в долгу не остались, чему виной многие ставили выходку Вюрцзаха. После прибытия в Бахчиэль, пленные более месяца не получали ни жалования, ни продуктов. Первое время по просьбе земского исправника местные жители кормили постояльцев в долг, но через две недели все скопом отказались это продолжать. Пленные оказались под угрозой голодной смерти. Ставший всеобщим фурьером Крульский научился хитростью и ловкостью раздобывать продукты, однако же от разъяснения своих методов удерживался и другим следовать его примеру не советовал. Местные татары и русские стали жаловаться, что по ночам кто-то ворует их урожай, однако остается неуловимым.
  
  Шатаясь по улочкам пригорода, унтер-лейтенант Бюттнер разговорился с каким-то господином, который первым по-французски учтиво заговорил с ним, а потом также непринужденно перешел на немецкий. Удостоверившись, что Бюттнер – пленный офицер, он назвался мещанином Степановым и пригласил на чай. Новый приятель оказался отставным майором, скучающим в обществе таких же ветеранов и вспоминавших баталии минувшего века. После хорошо проведенного вечера Степанов пригласил Бюттнера пожить в своем поместье в семи верстах от города. Предложение было принято с благодарностью, хотя унтер-лейтенант несколько смутился перед своими товарищами, которые, впрочем, были рады за него. Земский исправник выпустил его под расписку, что тот не попытается бежать.
  
  Между тем, бахчиэльские затворники вконец отчаялись, и отъезд Бюттнера вместе с наступавшим голодом породил среди них революцию. Наплевав на все запреты, они пешим маршем в количестве десяти офицеров совершили пеший марш на губернский Симферополь, спрашивая дорогу у встречных и не получая в том отказа. Вскоре они разыскали дом гражданского губернатора Таранова-Белозерова, который встретил пленных вежливо, хотя холодно.
  Не понимая по-французски, он все же догадался, чего от него хотят, и позвал казенного исправника, приказав ему выдать деньги, удержанные за месяц. Исправник ответил, что иностранцы исправно получают деньги и выдумывают, после чего губернатор схватил его за бороду и избил на глазах парламентеров. Окровавленный исправник куда-то скрылся, и вскоре пришел к пленным с целым тазом мелких денег.
  
  С того дня они не знали голода, исправно получали кто полрубля, а кто рубль, и сняли несколько хороших комнат за свой счет. Готовили им их же солдаты, бывшие денщиками у трех офицеров, а также тут же напросившиеся местные жители. Обретя деньги, офицеры оценили главное преимущество провинции – дешевизну продуктов. Выходило, что самое скромное содержание составляло сумму, позволяющую отобедать примерно шесть раз.
  Предприимчивый по натуре Крульский немедленно вложил пособие, поставляемое на исчезнувшего без следа Бюттнера, в дело – снял двор, выходивший на улицу, и сделал из него ларек. Не прошло двух месяцев, как ему удалось даже выкупить двор, продолжая бойкую торговлю. Теперь по воскресеньям, а только тогда Крульский закрывал лавочку, у него обыкновенно сбирались все бахчиэльские узники и в настоящем смысле пировали там. Место стало столь известным, что в гости стали жаловать и местные жители, и вырвавшиеся из Акмечети их товарищи по плену.
  
  Иногда пленные нанимали у крестьян повозки и ехали кататься по красивым окрестностям Бахчиэля, конечно же, часто при том нарушая предписанные им границы. Особенно любили они гулять на берегу Малого Салгира. Вместе с тем, наслаждение жизнью в ссылке совмещали с разными выходками, доставлявшими местным жителям немало хлопот.
  
  Прошли времена, когда низшие чины выкапывали в ночное время из обывательских огородов картофель, морковь, воровали арбузы, огурцы, помидоры, кабачки и даже малину. Сейчас иноземцы уже разжились и сами могли угостить мещанина выпивкой и закуской. Однако их внимание теперь устремилось на окрестных женщин, многие из которых представлялись им очень хорошенькими.
  
  Гражданский губернатор Таранов-Белозеров, однажды уже спасший их от голодной смерти, теперь выслушивал жалобы уже на им спасенных. В октябре его крыльцо обивали бахчиэльцы, говоря, что трое квартирующих у еврея Пинхуса обер-офицеров в пьяном виде вломились в комнату его квартирантки девицы Натальи, намереваясь сделать ей гнусный поступок. Когда Пинхус встал на ее защиту, один из офицеров, предположительно немец, схватил его за горло и вытолкнул вон, обозвав жидом. Пьянство продолжалось с десятком офицеров, потянувшихся из других квартир.
  Таранов-Белозеров послал к ним своего исправника, того самого, что недавно был избит за недоплату. Приведя с собой квартального надзирателя и унтер-офицера инвалидной команды, тот потребовал от квартирантов удалиться, но они ругались отборной руганью на нескольких языках, и итальянец ловко ударил квартального надзирателя. Девица Наталья съехала от своих буйных соседей на квартиру, снятую ей за казенный счет предписанием губернатора. Однако не так долго после этого, уже сама она ходатайствовала перед властями о даче разрешения выйти замуж за одного из смутьянов, а именно сардинца Чипиони.

• 2010.08.23 | Ночной дозор

  Часть вторая

  Между тем, следует немного рассказать об исчезновении Бюттнера. Следует заметить, что в плену он встретил только лишь двадцать первый год жизни, чем объясняется многое в его приключениях.
  Мы оставили его гостящим в загородном поместье Нотары, где коротали час Степанов и другие отставные офицеры. По приезде туда он с радостью обнаружил еще несколько пленных, привезенных с Акмечети в тот же вечер, и все они были французами. Вечером собрались соседские помещики, многие свободно говорили по-французски. Одной из тем разговоров стали победы французской армии, что ухудшило настроение местных жителей. Заметив это, хозяин дома запретил говорить о политике. Вскоре гостей пригласили за богато накрытый стол, который составил бы честь лучшему ресторану. Вечером при свете свечей старшие дамы и господа отправились к карточным столикам, а пленные пошли танцевать с девушками. После чая снова танцевали, и только в половине второго все разошлись.
  Поздним утром гостей разбудили, сытно накормили и представили заехавшим сегодня помещикам Россыхиным, которые просили всех французов и Бюттнера себе в гости. Следующий день также прошел в веселье и развлечениях, а вечером господин Россыхин пригласил унтер-лейтенанта в кабинет и сообщил о намерении дать ему приют в своем доме. На новом месте Бюттнера совсем избаловали, предоставив комнату, достаточно белья и одежды, выделив мальчика-слугу. Чтобы развлечь его, госпожа Россыхина постоянно приглашала в гости из Акмечети пленных офицеров. Когда позволила погода, хозяева начали устраивать своему подопечному конные прогулки и охоту, но все закончилось случайным падением того с лошади и тяжелой травмой головы.
  Навещать больного приходили многие молодые дамы, а госпожа Россыхина, по очереди с ее дочерьми, просиживала у постели целыми днями, пытаясь развлечь его, хотя хозяйка говорила только по-русски, а дочери – плохо по-французски. Вскоре выяснилось, что средняя мадемуазель Россыхина, именем Виктория, влюбилась в молодого человека, пока протирала ему окровавленный лоб и слушала его горячечный бред.
  Даже будучи старым и живя в объединенной Германии, ландспрокурор Бюттнер всегда носил с собой ее локон и пуговицу, предаваясь в кругу друзей волшебным воспоминаниям. Сейчас же, не заглядывая в туманное будущее, унтер-лейтенант, едва встав на ноги, совершал романтические прогулки с дочерьми Россыхиными, а также часто навещал спасшего его некогда от голодной смерти майора Степанова. По приглашению еще одного завсегдатая симферопольских пригородов, отставного поручика Драченко, он посетил удивительные развалины древней крепости, возвышавшейся над Акмечетью и принадлежавшей, по словам помещиков, древним германцам.
  После того Драченко позвал его к себе в поместье, обещая приятную встречу. Там гостил старый знакомец Бюттнера по лишениям, генерал Вино, который поведал ему о своих злоключениях.
  
  К нему приставили на постоянный надзор капитана городской инвалидной бригады по имени Мартынов-Третий, и Вино сначала долго ломал голову, откуда в русской фамилии взялась числовая приставка. Однако вскоре он, так и не разрешив загадку, забыл про нее, поскольку был предоставлен иным хлопотам, в которые ушел с головой.
  Мартынов-Третий, надзиравший за генералом, в первые же дни обустройства несколько раз брал у своего подопечного под предлогом займа сахар, чай, кофе, однако и не думал их отдавать. Когда после очередного требования Вино ответил отказом, Мартынов-Третий запретил ему ходить в дворянские дома, принимать посетителей и даже рыбачить, к чему всему генерал уж было пристрастился. Тогда Вино пожаловался городничему, и тот вновь разрешил посещать дворян и заниматься рыбной ловлей, однако запретил приходить трем студентам для изучения французского языка, очевидно опасаясь дурного влияния.
  Мартынов же получил выговор с приказом воздерживаться впредь от подобных поступков, однако не был отставлен от надзирательства и вскоре нашел способ излить свою месть. Вступив в интенсивную переписку со множеством народу, он собрал доказательства в пользу того, что упомянутый Вино – вовсе не генерал, а произвел самоповышение в звании, пользуясь неразберихой в плену. Такое самозванство имело, рассудил Мартынов-Третий, прямой смысл: если обер-офицерам полагалось 50 копеек ежедневного содержания, старшим чинам в зависимости от звания рубль или полтора, а генералу сразу же начали выплачивать три рубля в сутки.
  Стараниями нового недоброжелателя, генерал Вино был все же разоблачен. О том, как это произошло, станет известно в конце нашего повествования.
  
  Однако, мы отвлеклись от жизни пленников, оставшихся в Акмечети. Пока наши иные пленники страдали и искали способы выжить, наши французы, сами того не желая, окунулись в самые круги светской жизни, став центром всеобщего внимания и даже предметом местной крымской политики.
  Французов, отделенных от военнопленных всех других народов, и составивших таким образом половину от общего числа, квартировали в старых домах Акмечети, в первую очередь, у караимов, крымчаков-евреев и греков. Многие из них жили почти по соседству, созерцая в одинаковом расстоянии, но с разных сторон, стоявшие рядом высокую мечеть, развалины православного храма (по виду весьма древние) и две синагоги, одна из которых, как выяснилось, принадлежала ортодоксальным евреям, а вторая – евреям караимского вероисповедания. Этот же квадрат и стал местом их постоянных встреч.
  Рядом с тем местом был рынок, на котором можно было только дивиться обилию всего товара, там продаваемого и покупаемого, а также нарядам торговцев. Бывавший в Египте и Алжире капитан Марешаль даже заверял товарищей, что и в тех странах не видел такого смешения красок и говорения на стольких языках.
  
  Между тем, вокруг самого базара кипели нешуточные страсти, свидетелями которых оказались наши французы. Как раз перед их приездом в плен, шел спор между Симферополем и Акмечетью о месте всеобщей торговли. Старый рынок, на котором сбирались сейчас французы, был великолепен, но тесен и крив, и уже не вмещал всего множества товаров и торговцев. Идя навстречу мещанам, губернатор Тавриды Андрей Михайлович Бороздин заложил новый рынок, неподалеку от предыдущего, но уже на симферопольской стороне. Туда переместились добровольно многие русские и татарские торговцы, которые ранее жаловались, что на старом базаре их ущемляют греки, армяне и евреи.
  Весной и летом 1812 года по Крыму прокатилась чума, и власти под предлогом борьбы с этим опаснейшим заболеванием объявили старый базар его рассадником, почему и попробовали сносить его постройки. Однако постояльцы торговых дворов были не согласны, и учинили давление на губернатора, используя его вечного соперника – Александра Степановича Таранова-Белозерова, который был предводителем губернского дворянства и гражданским губернатором. Тут началась война бумаг, которая к осени того года, когда прибыли пленные, переросла в настоящую уличную войну. Французы с изумлением наблюдали, как рано поутру и с наступлением поздних сумерек целые банды торговцев избивали друг друга, пытаясь нанести ущерб товару соперника. Команда городских инвалидов, следившая за порядком, в эти происшествия не вмешивалась, или же прибывала позже, чем зачинщики успевали разбежаться.
  
  Здесь же, на базарных толкучках, словоохотливые французы находили бойких собеседников, разъяснявших им местные особенности. Так, любопытный капитан Либа первым узнал, отчего французов так ненавидят греки, и что причиной этого отнюдь не является патриотический подъем в провинции.
  Следует несколькими словами охарактеризовать тогдашнего губернатора Тавриды, Бороздина. Это был человек пылкий, увлекающийся и доверчивый, но еще более склонный к разным авантюрам и сомнительным предприятиям. Несколько лет назад он объявил городские торги, кто а меньшую сумму возьмется построить в Симферополе новый православный храм. Самую меньшую сумму назвали два француза, находившиеся до войны как частные лица. Они пообещали не красть, как другие, а на сэкономленные средства клялись выстроить в городе величественный собор, сочетающий в себе все чудеса архитектуры Греции, Рима и Руси, не чуждаясь при том и современных европейских веяний. Однако, им удалось сделать только часть храма, действительно чудесную и поражавшую воображение, после чего оба проходимца исчезли, оставив по себе живописные руины и не оставив – ни копейки из денег, выделенных казной.
  Ходя вокруг, и даже забираясь наверх и внутрь того сооружения, французы все никак не могли поверить, как то, что они по приезду приняли за развалины очень древнего строения, могло принадлежать современности, да еще и рукам их соотечественников. Стены и камни имели очень старый вид, и производили впечатление, будто бы видели вокруг себя еще гуннов и хазар. Тем не менее, все местные жители подтверждали им недавний характер постройки, не забывая клясть французов, которых теперь все дружно считали не просто мошенниками, но вредителями, подосланными Бонапартом.
  
  Вообще, настроения в городе, направленные против французов, были слышны даже уху, глухому к русской и татарской речи. Им даже, как с удивлением узнал Либа, приписывали занесение этим летом чумы, которая на самом деле как раз прошла с их появлением. Первые дни их пребывания, как будто нарочно, совпали со взятием Наполеоном Москвы, и донесением слухов об этом событии, чудовищных и преувеличенных. Некоторая часть населения, не исключая дворян, стала решительно французоненавистниками.
  Например, во время светских приемов в Симферополе в самых мелочах старались выказывать патриотизм. Дамы отказались от французского языка, – пожертвование жестокое, учитывая их любовь к предмету. Многие из них, почти все, во дни Бородино и московского пожара одевались в сарафаны и кокошники. Гражданский губернатор на одном из приемов нарядился в казацкое платье, украшенное салатовой выпушкой. Слуг своих одел он также в казачьи костюмы. Из губернских чиновников и дворян все те, которые желали ему угодить, последовали тому же примеру.
  
  Тем не менее, уже на второй день проживания в Акмечети, французов стали навещать русские офицеры. Первый из которых, по имени Георгий Телятьев, пригласил Марешаля, Либа и Розье к себе на квартиру, где вкусно угостил их. Вечером Телятьев проводил пленников до казарм, где комендант как раз потчевал их товарищей по несчастью. На следующее утро, когда французов как раз размещали по новым квартирам, их новый друг показал город и провел на старый бастион, откуда открывался прекрасный вид. Это приятное знакомство просто осчастливило пленников, но после его отъезда из города обещавший писать Телятьев пропал, да так и не сыскался более.
  
  Переехав в Акмечеть, капитан Ногаре на третьи сутки познакомился с помещиком Игнатом Синекуровым, хорошо говорившим на французском языке. Их дружба стала очень близкой. Они часто обедали вместе. Синекуров также разрешил Ногаре пользоваться своей обширной библиотекой, и обещал при первой же возможности представить его губернатору.
  На следующее утро за Ногаре и его товарищем Ле Флером приехала повозка, запряженная тройкой лошадей, которая отвезла его в загородное поместье к друзьям Синекурова, среди которых главенствовал уже знакомый нам майор Степанов. Игнат Синекуров встретил гостей на пороге своего дома и познакомил со своей семьей – женой и тремя маленькими дочерьми. Французы были тотчас же обеспечены комнатой и обслугой – Ногаре крепостным Яковом, а Ле Флер девицей Верой. Дни в имении Синекурова проходили в конных и пеших прогулках, охотах и других развлечениях, а вечера – в карточных играх с окрестными помещиками.
  По приглашению друга семьи помещика Степанова, Ногаре совершил двухнедельную поездку и в его поместье. Там хозяин устраивал ему прогулки, охоту на озере, а по вечерам девять молодых служанок развлекали гостя, играя на балалайках и танцуя в народных костюмах, что приводило молодого человека в восторг. Между тем, уставший от забот крепостной Веры Ле Флер воспользовался приглашением и совершил поездку к Россыхиным, где застал другого нашего героя, Бюттнера, как раз находящегося в бессознательном состоянии и под любовным уходом. Вместе с Россыхиным-отцом француз занимался охотой и рыбалкой, страдая от надоедливых насекомых. Однако и здесь он, обладающий яркой южной внешностью, не избежал пылких взглядов от женской половины крепостных и даже домочадцев.
  
  Обмениваясь позже впечатлениями, Ногаре, Розье и Пино пришли к выводу, что грация и добродушие являются украшением женщин в здешних благородных кругах. С ними был категорически не согласен Ле Флер, отмечавший, впрочем, что местные дамы весьма страстны и способны вызвать ответное желание у самого сурового воина.

• 2010.08.23 | Ночной дозор

  Часть третья, и последняя

  Вскоре среди, кажется, всех поголовно дворян из окрестных мест установилась повальная мода - приглашать французских пленных и оставлять их у себя жить подолгу. Они договорились между собой поочередно принимать как гостей в своих имениях не только офицеров, но даже и некоторых солдат, потому что ближе к ноябрю офицеров уже на всех не хватало.
  Рядовому Удо дважды выпало счастье воспользоваться таким приглашением, чему он был обязан рекомендации Либа и Розье, которым прислуживал. Другой рядовой, Пино, стал звездой вечеров в поместьях благодаря музыкальным талантам. Со своей флейтой и гитарой он был желанным гостем в домах русских и получал от дам знаки их благодетельного участия.
  
  Пленных стали уже приглашать прямо на улицах. Гуляя как-то по Симферополю, Розье был приглашен в дом каким-то мещанином. Хозяин имел дома большие запасы водки и, как только опустошалась одна бутылка, на столе тут же появлялась другая. Позднее Розье признался приятелям, что никогда в жизни не пил столько алкоголя.
  
  Тем временем, настало время для официального приема у губернатора, в связи с чем между Бороздиным и Тарановым-Белозеровым развернулась целая полемика. Предводитель дворянства требовал от губернатора усилить надзор и не допускать своевольства с их стороны. Особое недовольство Таранов-Белозеров высказывал по поводу вхождения французов в дома дворян, удивляясь, как благородные русские могут водить компанию с врагами их Отечества, и предлагал делать разницу между состраданием и компанейством. Бороздин, наоборот, отстаивал права пленных, считая их несчастными людьми и пытаясь скрасить их пребывание в плену, за что получил от предводителя дворянства прозвание французолюбца.
  За всем этим, несомненно, скрывалась личная борьба двух губернских правителей. Бороздин, давно имевший репутацию легкомысленного баловня судьбы, с давних времен слыл поклонником французского стиля. Его авторитет среди дворян был невысоким, однако и превзойти его по популярности представлялось делом нелегким. Трудолюбивый и старательный Таранов-Белозеров нашел, было, вернейший способ возвысить свою репутацию, заняв с началом войны позиции патриотизма и нелюбви к французам. Сейчас же, благодаря завязавшимся знакомствам дворян с пленными и заведением моды на французов, положение предводителя дворянства снова пошатнулось.
  Поэтому последний согласился на губернскую встречу с военнопленными, лишь только когда получил в запас большой скандал, который неминуемо вспыхнет на званном вечере.
  
  Долго ждавший своего часа Мартынов-Третий, попросив у всех минуту для важного объявления, зачитал бумаги, раздобытые им, по собственным словам, после долгого частного расследования. Из бумаг следовало, что Вино назвал себя генералом ложно. Будучи штабным полковником, он временно носил звание генерала во время службы на Гаити, но утвержден в том звании не был. После провала карательной экспедиции Вино был временно отчислен со службы и только весной 1812 получил новое назначение, причем в пехоту и в звании полковника. Ходатайствовал уже во время военного похода о восстановлении себе генеральских эполетов, и был уж представлен к званию бригадного генерала, когда попал в плен.
  В ответ Вино стал уверять публику, что Наполеон успел подписать это представление, однако не смог представить тому никаких доказательств. Впрочем, последствия затеянного Мартыновым-Третьим скандала были мягче, чем тот рассчитывал: публика с восторгом выслушала обоих, после чего, явно предпочитая самого Вино его недоброжелателю, хором постановила, что пленник считает себя генералом искренне и справедливо, и несомненно заслужил вышестоящее звание. Губернатор тотчас же обрадовался и, подымая фужер с вином, каламбуря при том, что «пьет вино за Вино», оставляет за ним причитающееся генеральское пособие.
  
  Сим событием сопротивление антифранцузской партии было окончательно сломлено, а Таранов-Белозеров даже удалился в свое имение Чистенькое, прозванное так, по его уверениям, в честь бани, принятой там самой Екатериной Великой, во дни ее пребывания в Тавриде.
  Каков же был ужас бежавшего от света предводителя дворянства, когда и у себя по соседству он обнаружил все тех же французов! Губернатор Бороздин, не любивший исполнять свою должность и предпочитавший жить в имении, вскоре объявился по соседству, в Саблы, да не один, а с целой компанией военнопленных. После этого все соседские помещики принялись наперебой приглашать их к себе в гости. Всякий раз французов заставляли отведать множество блюд и спиртных напитков.
  
  Используя свой прежний опыт, Либа дал своему гостеприимцу несколько хозяйственно-бытовых советов, которые тот с благодарностью стал применять у себя в поместье. Другие помещики тоже стали перенимать эти нововведения. Сам же поступок Либа привел всех в восторг, отчего о нем пошли слухи, будто он в мирное время был знаменитым во Франции садоводом. Находились даже и такие, кто утверждал, что много слышал о Либа в Париже. И хотя это было явной ложью, француз предпочитал скромно отмалчиваться. Кончилось дело тем, что Бороздин отправил великого садовода в свое поместье на диком южном побережье, дабы тот привел его в порядок. Либа не раздумывая согласился.
  
  На живописном взморье, среди разбросанных среди скал одиноких строений, он принялся проектировать сад вокруг строящегося замка. Сие занятие настолько его увлекло, что он забыл о плене и забросил все мысли о возвращении домой. С наступлением весны, француз предоставил Бороздину план, изумивший всех читавших его остротой мысли и талантливым и даже дерзким решением вопросов, связанных с природными препятствиями. Губернатор был в восхищении, и велел выделить половину всей необходимой суммы немедленно, чтобы Либа мог распоряжаться ею на свое усмотрение. В ответ тот, поблагодарив за благосклонное к проекту отношение, попросил себе веселой компании.
  Его просьба наглядно подкреплялась самим внешним видом некогда галантного офицера: лицо скрывала борода, одет был в татарскую одежду, от него пахло козьим молоком. Проживая в одиночестве, бывало, и в полном, по месяцам не видевший никого вокруг, кроме татар из соседних селений, Либа перестал следить за внешностью, одевался в ставшие ему приятными местные платья, и от этих привычек не избавился уже до конца жизни.
  Бороздин отправил ему в компанию Ла Флера и рядового Пино, а также снарядил свою супругу с двумя дочерьми и прислугой, чтобы те поселились возле строящегося замка, как только погода с моря станет благоприятной. Спустя два года чудесный сад был готов; посетители сравнивали его с возводящимся как раз неподалеку Никитским садом, и находили его не менее, а то и более чудесным.
  
  К тому времени Ла Флер окончательно дозрел до зрелой жизни, о чем и объявил на одном из званых в честь закладки сада вечеров: выведя за руку свою избранницу, крепостную Веру, торжественно просил у ее помещика руки девицы и сочетался с ней браком, как только та получила вольную. Они вместе поселились на главной улице Симферополя и открыли там новое заведение, названное ими не без умысла «Парижское кафе». Его посещали не только пленные, но и местные жители. Здесь подавали чай, кофе, плохое пиво и картофельную водку, была там и оборудованная курительная комната. С появлением первых виноградных урожаев Ле Флер стал приторговывать и вином, некоторые сорта которого даже его соотечественники, пробуя, хвалили за отменный вкус.
  
  Один из пленных, офицер Валлен, окончивший до войны институт, предложил друзьям в свободное время делиться знаниями, которыми они владели. Из офицеров половина согласилась и скоро, под критику и насмешки менее трудолюбивых товарищей, начались занятия в кружке, шутливо названном Ученым советом.
  Валлен преподавал математику и арифметику, а позже алгебру и геометрию, причем объяснял все так ясно, что многим было понятно с первого раза. Его товарищ Розье вел курс современной литературы и истории французской литературы. Капитан Ногаре читал лекции обществознания, ботаники, физики и астрономии. А бывший начальник батальона Марешаль открыл курсы истории Франции, ее внешней и внутренней политики. Зимой занятия Ученого совета проходили в «Парижском кафе», весной часто переносились за город, на природу. Многие слушатели получили большое удовольствие от такого образования и даже пытались воспроизвести полученные знания в тетрадях. Постепенно Ученый совет расширялся за счет все новых и новых слушателей.
  
  3, или 15 по-новому стилю, августа 1813 года, спустя год после начала плена, в торговом павильоне поляка Крульского в Бахчиэле пленные офицеры отмечали день рождения Наполеона. Туда были приглашены из соседних уездов пленные французские солдаты, в основном из Карасубазара. Приехали, кажется, почти в полном составе все взрослые члены Дворянского собрания. Вечером слышались песни разных народов: тут были и русские песельники, и труппы тирольцев, итальянцев, славян и других, все набранные из пленных солдат разрушенной армии Наполеона.
  Было объявлено сразу о нескольких помолвках.
  С бокалом хереса в руках, губернатор Бороздин читал стих, посвященный гостям Тавриды:
  «Как в нынешню войну успехи переменны: у Россов Галлы в полону, а сими Россиянки пленны!»
  
  В тот же вечер французский рядовой Удо был возведен в лейтенанты специальным патентом от бригадного генерала Вино. Давно испытывая неприязнь к находившемуся тут же лейтенанту-дезертиру Сарно, Удо воспользовался своим новым званием и вызвал его на дуэль, как равного.
  Местом дуэли был выбран лес недалеко от города, на берегу Салгира. Сарно запасся двумя саблями, взятыми как было сказано на один вечер, у капитана инвалидной бригады Мартынова-Третьего и частного землепользователя Драченко. Удо пришел с собственными пистолетами. Секундантами были Бюттнер и Вюрцзах. Однако боя не состоялось: сему помешали местные жители, ставшие невольными свидетелями события, отнявшие у дуэлянтов сабли и не давшие пустить в ход пистолеты.
  Днем позже, уже после возвращения в город, Удо со своим секундантом Бюттнером устроил драку с Сарно и Вюрцзахом, недалеко от дома гражданского губернатора. Подоспевшие полицейские арестовали всех четверых. На вопрос о пистолетах Удо ответил, что всегда держал их у себя, а порох и свинец для пуль купил у солдат, которые вели его в Крым. Гражданская управа в составе восьми участников приговорила Вюрцзаха отпустить восвояси; Сарно обязать вернуть сабли; а Удо и Бюттнера отправить на выполнение гражданских работ, сроком четыре недели, за вычетом субботнего и воскресного дней.
  
  Провинившиеся были доставлены на окраину Бахчиэль, где их встретил бородатый Ибраим-эфенди, отведший их в строящуюся мечеть. Присмотревшись к нему лучшим образом, пленные узнали в нем лейтенанта Инге, одетого по татарской моде и сжившегося с магометанской общиной. На третий день Ибраим-эфенди поведал, о чем беседовал с бородатым старцем, встреченным на дороге в Крым. «Он пожелал нам доброго пути, и предрек, что наша армия одержит здесь полную победу. Каждый из нас обретет здесь родину, которую никогда не потеряет».
  згорнути/розгорнути гілку відповідей

  • 2010.08.23 | Союз писателей

    Рецензия

    > унтер-офицера инвалидной команды
    Нам не очень понравился этот намек.
    
    
    > С бокалом хереса в руках
    Ну вот, перед нами произведение, которое адекватно и аутентично отражает крымские реалии. Не то что ерунда всякая.
    згорнути/розгорнути гілку відповідей

    • 2010.08.23 | Ночной дозор

      Спасибо. Вот она, слава

      Союз писателей пише:
      > > унтер-офицера инвалидной команды
      > Нам не очень понравился этот намек.
      Это даже не намек
      
      > > С бокалом хереса в руках
      > Ну вот, перед нами произведение, которое адекватно и аутентично отражает крымские реалии. Не то что ерунда всякая.
      
      В музейном фонде «Массандры» хранится вино «Херес де-ля Фронтера» урожая 1775 года, которое до сих пор живое.