Как русские субботники в войну обратились в караимов
11/11/2011 | Ночной дозор
Александр Львов. Соха и Пятикнижие: русские иудействующие как текстуальное сообщество
http://lvov.judaica.spb.ru/judaizers-kolchoz.shtml
Русские иудействующие в еврейских колхозах
(глава 9 книги «Соха и Пятикнижие»)
9.1 Евреи и субботники после 1917 года
9.2. Частная религия Анны Моисеевны
9.3 Конструирование идентичности как последствие Холокоста
9.1 Евреи и субботники после 1917 года
В советское время Библия утратила свой статус поддерживаемого правительством универсального «закона», который она приобрела в XVIII в. в результате петровских реформ и сохраняла вплоть до 1917 г. Если прежде сектанты, обосновывая свои практики ссылками на библейские тексты, могли полагать, что следуют воле правительства, издававшего книги Библии для просвещения народа, то в послереволюционный период сохранение подобных иллюзий стало невозможным. Однако новая власть на первых порах активно поддерживала другие, нетекстуальные особенности сектантских сообществ: «религиозный коммунизм», стремление к объединению и взаимопомощи и, в конечном счете, тенденции к формированию групповой идентичности.
В 1921 г. Наркомзем опубликовал обращение «К сектантам и старообрядцам, живущим в России и за границей», содержащее призыв «всецело посвятить себя делу устройства общин, артелей, коллективных хозяйств, коммун и поселиться в Совхозах по особым договорам в качестве постоянно живущей государственной рабочей силы и заняться там, при осуществлении всех видов этого общежития, хлебным трудом». Для организации сектантских трудовых коллективов была создана «Комиссия по заселению Совхозов, свободных земель и бывших имений сектантами и старообрядцами» – Оргкомсект. Однако во второй половине 1920-х гг. в партии возобладала установка на борьбу с религией и отказ от сотрудничества с сектантами. К 1930 г. многочисленные сектантские артели и коммуны были закрыты или преобразованы в нерелигиозные совхозы и колхозы (Эткинд 1996; Редькина 2004).
Вместе с тем за «верующими» признавалось право на следование своей традиции – «бытовую»1 религиозность, которая не может исчезнуть сразу даже в социалистическом обществе. В колхозах, состоявших преимущественно из сектантов, такая «бытовая религиозность», на которую власти зачастую смотрели сквозь пальцы, могла сохраняться длительное время и восприниматься как местная или даже этническая особенность. В таких колхозах, наряду со старым самоопределением субботников как последователей писанного «Моисеева закона», развивалось представление о своей общине как традиционной, живущей по унаследованным от предков, устным законам.
С точки зрения советской власти сектанты представляли собой «группы верующих», противопоставлявшиеся не «истинной церкви», а «сознательным», атеистическим коллективам. Сектантские аргументы от Библии приобрели односторонний характер, поскольку возражением на них оказывались не альтернативные интерпретации тех же текстов, но демагогическое отождествление религии с отсталостью, с пережитками прошлого. Роль сектантских начетчиков как защитников своей веры, отстаивающих ее в спорах с православными миссионерами и друг с другом, резко снизилась.
Тесная связь между концептом «закона» и воплощающим его текстом Библии оказалась ослабленной. «Закон» стал представляться субботникам аморфным этнографическим текстом, «записанным» в памяти стариков, в семейных традициях, в собственных воспоминаниях и привычках, и даже в ландшафте. Повышение роли иных, не книжных, материальных носителей «закона» повлияло, соответственно, и на способы его использования.
Изменился также характер контактов между субботниками и евреями. Вплоть до второй четверти XX в. практически все евреи воспринимались субботниками как потенциальные учителя, способные передать им детали основанных на Библии религиозных практик. Однако для поколения евреев, детство которых пришлось на 1920-30-е гг., немногие сохранившиеся традиционные практики приобрели скорее этнический, чем религиозный смысл (Shternshis 2006), утратив всякую связь с текстами. Например, как сообщила мне выросшая в еврейском колхозе в Крыму еврейка, она узнала о том, что «евреям, оказывается, нельзя сало есть и свинину», от своей подруги-субботницы (Крым-2004-3). Теперь уже субботники зачастую оказывались для евреев непрошенными учителями религиозного закона.
Одновременно с ослаблением связей между религиозными практиками и письменными текстами все большее значение для субботников приобретал вопрос об их самоопределении в этноконфессиональных терминах. Это значение определялось различными событиями и повседневными практиками XX в., имевшими принудительный и глобальный характер. Всеобщие переписи населения, первая из которых (1897 г.), как мы видели, существенно повлияла на самосознание сектантов, несколько раз проводились и в советское время. Субботникам, как и всем остальным, с 1932 г. необходимо было иметь «национальность», вписанную в советский паспорт. Во время Второй мировой войны от идентификации субботников, оказавшихся на оккупированных территориях, как «евреев», «караимов» или «русских» непосредственно зависела их жизнь. Создание государства Израиль и принятие «Закона о возвращении» поставило субботников, желающих поселиться на Святой земле, перед необходимостью доказывать свое еврейство. Многочисленные еврейские организации, возникшие в постсоветское время, воспринимали обращавшихся к ним субботников совершенно иначе, чем дореволюционные еврейские общины.
Тем не менее, устное знание письменных текстов продолжало играть важную, если не определяющую роль, например, в общине иудействующих с. Привольного, где прежние функции текстов и, соответственно, начетчиков поддерживались сохраняющимся разделением на геров-«талмудистов» и субботников-«караимов». Однако в этой главе речь пойдет о различных вариантах распада текстуальных сообществ и вытеснения текстуальной рациональности господствующим категориальным мышлением.
***
Как уже говорилось, с приходом советской власти иудействующие в ряде мест создавали сельскохозяйственные артели и коммуны, а затем – колхозы, в которых им удавалось вести социалистическую по форме, но религиозную по содержанию жизнь: по возможности не работать в субботу и в праздники, не разводить свиней, устраивать общественные молитвы, хупу, обрезание и т.п. Мне известны три таких колхоза, досуществовавших до начала 1990-х гг.: в с. Ильинка и в пос. Высокий Воронежской области, в с. Привольное на юге Азербайджана. В других регионах – например, в Волгоградской области – где хозяйство было преимущественно хуторское, иудействующие сильно пострадали от раскулачивания и коллективизации. Некоторые из них переселялись в большие города (такие, как Астрахань, Сталинград, Саратов) и активно поддерживали чуть теплившуюся в советское время жизнь местных еврейских общин. Другие уезжали в Палестину и не менее активно включались в строительство еврейского государства. Третьи оставались на прежних местах, сохраняя субботничество как семейную традицию. И, наконец, четвертые переселялись в еврейские колхозы, создававшиеся в 1920-30-е гг.
Немногочисленные еврейские сельскохозяйственные поселения существовали в России с начала XIX в., однако лишь после создания в 1924 г. «Комитета по земельному устройству трудящихся евреев» (КОМЗЕТ) при президиуме Совета национальностей Центрального исполнительного комитета СССР и вспомогательной общественной организации ОЗЕТ (1925 г.) поселенческое движение стало массовым. Еврейскую интеллигенцию привлекали перспективы создания еврейской автономии на юге Украины, в Крыму или в Биробиджане, а для лишенцев, составлявших значительную часть трудоспособного еврейского населения (в целом по Украине в 1926-1927 гг. – 30%), участие в этом движении было единственным способом вернуть себе гражданские права. В 1931 г. на Украине и в Крыму существовали 4 национальных района и 127 еврейских сельсоветов. В Белоруссии в 1933 г. еврейских сельсоветов было 24. Создавались еврейские колхозы и сельсоветы и в других регионах, даже – в Ленинградской области (История евреев 2005: 472-478).
........
Широкомасштабное, в рамках политики «коренизации», развитие идишской культуры в 1920-1930-е гг. выдвинуло именно ее на передний план (Shternshis 2006: xix-xx). Косвенным подтверждением выводов А. Штерншис являются свидетельство субботницы Анны Моисеевны Чернышевой, детство которой прошло в еврейском колхозе «Горопашник» (ныне с. Лесновка Сакского района) в Крыму:
У меня были подружки еврейки, в Крыму. Рахиля была, и Сара. Ну, их мать не разрешала, чтоб меня учить по-еврейски. Они меня не учили. Я ни одного слова... Я с ними дружила семь лет, и даже с Рахилей на одной парте сидели. Она не научила меня ни одного слова. <...> Я Рахилю просила: Рахиль! А как то называть, как то называть? Она говорит: мама же сказала, чтоб я тебя не учила.
Там православных не было – там были евреи и субботники. Почему субботники туда потянулись – потому что там евреи были. <...> Ну, а евреи не больно признавали субботников. <...> Вот, говорят, прилепилися... Лепятся к евреям. А одна девчонка у нас умела разговаривать... по-еврейски. Где она научилася... Выходят так поработать, сядут... Они отдельно садятся. А эта девчонка ляжет... сама слушает, что они говорят. Они насмехаются, над нами, говорят: прилепилися, вот, русские к евреям. Мы не к евреям лепимся, а лепятся к Господу Богу ж ведь (Волга-2002-13).
9.2. Частная религия Анны Моисеевны
Анна Моисеевна родилась в одном из старых центров движения иудействующих, в заволжских степях – в Палласовке Волгоградской области. В 1939 г. ее семья переселилась в Крым, в еврейский колхоз «Горопашник». В 1946 г., после смерти бабушки, семья переселилась на Кубань и жила в окружении православных. Здесь Анна Моисеевна вышла замуж за казака. После смерти мужа она поселилась в пос. Приморский (бывший еврейский колхоз «Сталиндорф») – хотела жить среди «своих», субботников.
Собственные религиозные представления Анны Моисеевны довольно слабо связаны с письменными текстами. Она знает от бабушки, что «есть йеры и караимы», что их вера – караимская, и что «она ближе к евреям, эта вера» (Волга-2002-12). Источником знаний о еврейских праздниках для нее является не Библия, а воспоминания о бабушке, местная традиция («какие люди праздновали, такие и мы») и современные радиопередачи
............
Свою «частную религию» Анна Моисеевна называет караимской, однако же, она далека от характерного для субботников-«караимов» противопоставления строгих правил библейского «закона» еврейским «талмудическим», «облегченным» правилам. Напротив, ее вера представляется ей наиболее «близкой к евреям». Тем не менее, она не делала попыток и не высказывала желания присоединиться к еврейской общине, которая представляется ей, в силу полученного в детстве опыта, сообществом говорящих на идише.
9.3 Конструирование идентичности как последствие Холокоста
Равнодушие к самоопределению в этноконфессиональных категориях, свойственное субботникам XIX в., невозможно было сохранить во время Второй мировой войны. Оказавшиеся на оккупированных территориях субботники, как и все остальное население, должны были быть причислены к одной из «рас». Если немецкие власти относили субботников к категории «евреев», их убивали; для сохранения жизни нужно было попасть в категории «русских» или «караимов»3.
На основании имеющихся в моем распоряжении документов4 и устных свидетельств можно составить представление о методах, которые использовались оккупационной властью при решении вопроса о расовой принадлежности субботников, и о том, как эти решения воспринимались жителями бывших еврейских колхозов и самими субботниками.
На допросе 29.12.1949 бывший полицейский д. Новый Карагурт (ныне – д. Митяево Сакского района Крыма) Т. Ф. Будей показал:
Весной 1942 г. <...> староста Гонзуль приказал мне идти с полицейскими и жандармами по домам деревни показывать, где проживают караимы, и приводить их в здание бывшей школы, вместе с нами ходил и сам староста. Мы обошли все дома, где проживали караимы, и собрали в школу около сорока человек, взрослых и детей. Немцы подозревали караимов нашей деревни в принадлежности к еврейской национальности и имели намерение их всех расстрелять. <...> Когда староста Ганзуль посылал меня по домам собирать караимов, то тогда же наказал, чтобы я, как только будут собраны все караимы, показал немцам колодезь, который распложен между деревнями Новый Карагурт и Абкоз, так как все эти караимы будут расстреляны как евреи и трупы их будут сброшены в колодезь. Как только караимы были собраны в помещении школы, то там же прибывшие с жандармами врачи стали определять, действительно ли они являются евреями (поскольку их подозревали в принадлежности к евреям), но убедившись, что они не являются евреями, все караимы были распущены по домам и проживали в этой деревне до освобождения Крыма Советской Армией. <...> Большинство из семей караимов деревни Новый Карагурт с освобождением Крыма выехали на жительство в Биробиджан, а некоторые семьи проживают в поселке Саки (АУ СБУ в АРК, архивно-следственное дело №11670. Т. 2. Л. 23-25).
Несколько дополнительных деталей к этой картине добавляют показания местного субботника Шабанова Иосифа Михайловича, допрошенного 12.01.1950 в качестве свидетеля:
В 1942 г., после расстрела евреев, в деревню Митяево снова приехали немцы и начальник Сакской районной полиции, они произвели облаву в деревне, во время которой были арестованы и приведены в здание бывшей школы все караимы деревни Митяево. <...> В тот день я как караим также был арестован и доставлен в здание школы, где нам всем караимам была произведена своеобразная медицинская экспертиза с целью установления, не являемся ли мы евреями. Убедившись, что мы не принадлежим к еврейской национальности, всех арестованных освободили. <...> После этой облавы нас караимов собирали еще один или два раза и так же подвергали медицинскому осмотру, но из-за давности времени я не помню даты. <...> Перед первой облавой на караимов ко мне зашел бригадир общины Федченко по вопросу работы, даты не помню, тогда же он мне в беседе «по секрету» рассказал, что на караимов и в частности на меня Ломейко Александр и Решетников Петр Федорович составляют списки для немцев, обвиняя нас в принадлежности к еврейской национальности, для подтверждения этого Ломейко и Решетников якобы собирали среди жителей деревни подписи (там же. Т. 4. Л. 36-36об.).
Итак, субботники, устойчиво называемые в показаниях «караимами», оказались сложным случаем для нацистской карательной машины, активно использовавшей местное знание для выявления «евреев». Сложность была связана с тем, что местная таксономия здесь не вполне укладывалась в расовую теорию, которой старалась следовать оккупационная власть. В отношении собственно евреев в этой деревне, как и повсюду, разногласий не было. Однако субботники, с точки зрения местных, также являлись «евреями», хотя и причислялись к ним по иному, религиозному признаку.
Однако нацистов интересовала не религия, а раса. Такая позиция не соответствовала массовым представлениям, связывавшим еврейство с религией. Попытки крестить евреев, чтобы спасти их от уничтожения, продолжались вопреки запретам и разъяснениям оккупационных властей, что крещенные евреи приравниваются к некрещеным (Альтман 2002: 287-298). Причисление субботников к евреям было, очевидно, следствием тех же народных представлений, существовавших независимо от принятой властями расовой теории.
Тем не менее, на поступающие доносы власти должны были реагировать. Проверка описывается в показаниях как «своеобразная медицинская экспертиза». Такого рода проверкам, призванным обнаружить «медицинские», т.е. телесные признаки религиозной принадлежности, субботников подвергали и в царской России5, и при советской власти6. Однако в данном случае, судя по результату проверки, «врачей», приехавших в деревню вместе с карателями, интересовало не наличие у субботников обрезания. Оно могло свидетельствовать лишь о религиозной принадлежности, а нацистов интересовал расовый тип субботников. Вероятно, для его определения использовались методы физической антропологии.
Однако в устных свидетельствах эта «экспертиза» описывается совершенно иначе. В большинстве рассказов «врачи» не упоминаются вовсе, а на первый план выдвигается религиозное отличие субботников от евреев, которое удается разъяснить немцам. Так, жительница д. Митяево спасителем субботников считает директора местной школы Кузьму Степановича:
Он разговаривал по-нем... ну, по-еврейски мог разговаривать. И, значить, он у нас этих караимов сохранил. Их у нас не расстреляли. А расстреляли... Они как бы принадлежали... как евреи, но они потом приняли татарскую веру. А в Лесновке караимов расстреляли. А у нас только одних евреев (Крым-2004-12).
В Лесновке, однако, рассказывают похожую историю, только в роли спасителя выступает не директор школы, а глава евпаторийской караимской общины – «дед Караман»:
Их согнали в клуб. Они одели белые одежды. Они приготовились к смерти. Их держали там. А дед Караман... Он был, видимо... возглавлял эту общину всю. И он в Евпатории... Он пошел к этому... начальнику гестапо, и ему доказал, что это не евреи. Что это русские. И уже буквально приговоренные к смерти они были освобождены (Крым-2004-3).
(фото): «Караимская бригада» колхоза им. Сталина, с. Лесновка. В центре - М. М. Кумыш-Караман, газзан евпаторийской кенасы
Это – рассказ еврейки, жившей в Лесновке после войны. Сами субботники рассказывают об этих событиях несколько иначе. Так, один из рассказов был связан с демонстрацией фотографии с подписью «Караимское общество к-з Сталина 15 VI 1947». На фотографии – группа крестьян, в центре которой, между мужчинами и женщинами, стоит «дед Караман»:
Инф: Ну вот подтверждение здесь же, это все караимское общество. Еще тогда, немцы когда хотели расстрелять, <...> а он ездил в Евпаторию, где стоял немецкий штаб, и он <...> доказал, кто такие караимы, и тогда они отпустили всех. <...> Вот после того, как он побывал в Евпатории, у немцев.
Соб: А караимы – они не евреи?
Инф: Не-не-не. Караимы они и есть караимы (Крым-2004-2).
Анна Моисеевна Чернышева, детство которой прошло в Лесновке, также рассказала эту историю в ответ на вопрос о караимах (напомню, что разговор происходил в пос. Приморский Волгоградской области):
Соб: А караимы здесь есть?
Инф: Караимы – в Евпатории. В Евпатории, там много караимов. Почему я узнала вот, про караимов... Когда вот нас субботников стали [как] евреев расстреливать... В одном поселке вообще... расстреляли, в другом поселке собрали и в колодец позакидали людей, и нас собрали. Собрали... А один там, в Евпатории, пошел в ихнюю комендатуру, и доказал, что это русские люди, только взяли веру еврейскую. <...> И тогда немцы нас освободили. А то уже мы тоже... какая-то минута оставалась... или час. И тогда только освободили, и немцы говорят: и у нас такие люди водились. Разные... Вот поэтому я узнала, что есть караимы. Бабушка говорила, караимы... Вот мы караимы. Есть йеры. Есть йеры, и есть караимы. (Волга-2002-11).
Как мы видим, в крымских колхозах формирование караимской идентичности субботников происходило принципиально иначе, чем в XIX в. Эта идентичность отчетливо связана с историей о чудесном спасении во время войны, и не имеет отношения ни к восприятию еврейских религиозных практик как противоречащих Библии, ни к разногласиям между герами и субботниками – «талмудистами» и «караимами».
В рассказах о спасении просматривается отчетливая структура: субботники выводятся из своих домов и собираются вместе в пространстве, никому не принадлежащем и контролируемом властью – «в школе» или «в клубе». Здесь множество людей, среди которых были, очевидно, более и менее религиозные, молящиеся по еврейским молитвенникам или по русской Псалтири, превращается в единый «народ», который должен раскрыть перед властью и получить в качестве знака общей судьбы свое настоящее имя. Заметим: не «закон», который прежде определял единство движения при разнообразии самоназваний, но единственное имя, превращающее субботников в группу, относительно независимую от разнообразия практик и пониманий «закона». Спасение субботников зависит теперь не от совпадения их практик с библейскими текстами, а от того, каким будет их коллективное имя. От имени, которое получает весь «народ», зависит судьба каждого человека: «евреи» – это смерть, любое другое имя – жизнь.
Таким образом субботники Лесновки и Митяево в одночасье сделались «караимами». Они стали членами Евпаторийского караимского общества; в евпаторийской кенасе на мемориальной доске, посвященной памяти крымских караимов, павших в годы войны, значатся фамилии Сапунковых, Шишлянниковых, Пятерикова и др., принадлежавшие, очевидно, субботникам. Еврейский колхоз «Горопашник» стал именоваться колхозом им. Сталина, однако между собой его называли, по свидетельству информантов, «караимской бригадой» (Крым-2004-1).
Субботница, приехавшая в Лесновку после войны, жившая раньше в другом еврейском колхозе (в с. Котовка Березовского района Одесской области), обращает внимание на местное самоназвание субботников и связывает его с близостью «караимской церкви», к которой, по ее мнению, местные субботники принадлежали еще до переселения в Крым:
Инф: Там оставалось много еще субботников. Там они назывались субботниками, здесь они назывались караимами. Там они назывались субботниками, вот, поедете если в эту вот область, в село, там вам расскажут, если кто есть из старых жителей.
Соб: Почему они здесь назывались караимами?
Инф: У них здесь же караимская церковь, к которой они относились, еще когда жили на Волге. Они сюда всегда всю подать платили (Крым-2004-10).
Однако маловероятно, что в еврейские колхозы с Волги переселялись только «караимы», без тесно связанных с ними «талмудистов». Еврейка, жившая в Лесновке после войны и связанная с местными субботниками родством, рассказывает:
До войны они все писались, большинство, – евреи. Я так помню, дед Давид Маслов был, Пузаковы все, дядя Леша Сапунков – они все писались евреи. <...> Вот, когда наши уехали, нужно было какие-то документы, и я пошла в военкомат просить документ, кто он по национальности. Брат дяди, субботник. Написано: еврей. Зачеркнуто. А сверху написано: караим. Значит, они, видимо, потом меняли национальность. Я считаю, что это было связано с тем, что они пережили, когда их немцы хотели расстрелять (Крым-2004-3).
Парадоксальным образом выбор именно караимской идентичности свидетельствует не о размежевании с евреями и иудаизмом, а, напротив, о стремлении сохранить связь с ними в религиозной сфере. Как уже говорилось, религия субботников если и не была безразлична нацистам, то, во всяком случае, не играла решающей роли в отмене подготовленного расстрела. Субботники могли бы связывать свое спасение с тем, что они – «русские», однако этот термин устойчиво связан в их культуре с православием.
Конечно, выбранное имя и длительная связь с караимской общиной Евпатории наложили свой отпечаток на представления и практики субботников. Так, одна из моих собеседниц в начале интервью сообщила: «Мы почитаем... караимы почитают, вернее, бога Тенгри», а в ответ на вопрос о празднике, который будет после Судного дня, достала тетрадку и прочитала явно непривычное, на языке крымских караимов название праздника Кущей (Суккот): «Алычах-Хыджи». На вопрос: «Вы кем себя считаете: караимы, или русские, принявшие караимскую веру?» ответила неожиданно горячо: «Пока я живая... и туда уйду со своей верой. Зачем? Я с нею родилась! Как я могу? Я вот этого не понимаю. Вы знаете, не понимаю! Ну, извините, меня родили такой!» (Крым-2004-4). Заметим, однако, что в этом пассаже больше горячности, чем определенности: название «своей веры» в нем так и не прозвучало. Караимская идентичность и представления о «своей вере», насильственно совмещенные во время войны, снова перестали совпадать.
Даже называя себя «караимами», субботники не только указывают на свои отличия от евреев, но и подчеркивают сходство:
Инф1: [Детям не давали читать Библию], чтоб лишний раз не тыкали пальцем, что ты караим... что вот типа того что... У нас раньше как считали: раз караим, значит ты еврей. А если ты еврей, значит... непонятно, что это.
Соб: Почему «непонятно что»?
Инф2: Не любили (Крым-2004-1).
Инф1: [О празднике Кущей] я слышала у евреев. Но поскольку это евреи и караимы – у них одна же вера... иудейская.
Инф2: Иудейская, естественно! Что у евреев, что у караимов.
Инф1: Поэтому праздники... там разница у нас где-то была в 1-2 дня (Крым-2004-4).
Караимов в Израиле принимают как евреев. Отсюда вот некоторые семьи уехали туда (Крым-2004-10).
В следующем, уже цитированном во Введении фрагменте интервью субботница («караимка» по паспорту) пересказывает полученное от родителей объяснение своего «караимства»:
Нас приравнивают к евреям, но мы не евреи. Но мы и не караимы... не крымчаки. А мы караимы. Но каримы как-то тоже подразделяются. Оказывается, караимы... есть такая национальность... ну, очень жестокая. Ну, мы не такие вроде. Там немножко другие правила. <...> Ну, так нам говорили. <...> У них не было такой вот дружбы. У них вот властность такая была. А не так, значит надо побить там, прибить. Чуть ли не убить. Это было такое, я слышала. А у нас более мягкое... ну... как говорят: куда ветер подует, туда и мы... (смеется). Нет, ну, честно сказать, я не придерживалась. Ну, так только в основном стараюсь... по субботам... ну, как раньше... в субботу старались ничего не делать. Вот, суббота – брось все, брось все и отдыхай. Там, прибрались в пятницу, помылись, чтоб было чистенько... (Крым-2004-1).
Заметим, что, запутавшись в различных самоназваниях, информантка вернулась к тому, что, видимо, представляется ей основным и неизменным – к соблюдению субботы. Именно религиозные практики, а не та или иная национальная идея и связанные с ней самоназвания, остаются определяющими для многих субботников и сегодня, как 250 лет тому назад. А самоназвания и «идентичности», столь важные в современном мире, меняются у них в зависимости от того, «куда ветер подует». Однако сегодняшние субботники, в отличие от прежних, видят свои практики «написанными» не в Библии, а, скорее, в собственной памяти и привычках, и в своем новом имени – «караимы», принятым (или, с их точки зрения – подтвержденным) во время войны. С этим именем – скорее, с библейскими текстами – они пытаются теперь связывать свои практики и представления.
***
В других еврейских колхозах, расположенных вдали от караимских центров, спасение субботников происходило по такой же схеме, но без получения караимской идентичности. Так, в с. Котовка Березовского района Одесской области нацисты попросту крестили всех субботников в православие, не разбираясь, «караимы» они или «талмудисты»:
Во время войны, мы были в оккупации, евреев расстреливали, а субботников не расстреливали. Немец говорил, что субботники – это заблудший народ. Они очень работячие, они очень большие ремесленники были, вот. И их немец остерегал. Помню, как меня крестили – немец собрал все село, до школы. А бабушка наша не пошла. Говорит, если суждено умереть, умру. Она осталась, в огороде в кукурузе спряталась. А так женщины шли, они даже не знали, куда идут. Говорили: ну все, угонят в Германию. Когда... нет, их привезли, привели попа и всех-всех окрестили. А я помню, как меня окунали в кадушке – мне 5 лет было. <...> Это было под Одессой. Километров 90 от Одессы. Тоже село. И там тоже село было, одни субботники жили. Ну, там у них еще несколько семей – болгары, несколько семей – немцы до войны жили, а во время войны кто уехал... А был один немец женат на еврейке, так приехал его двоюродный брат и застрелил его жену и детей пострелял. А его закрыли в кладовке, заперли, в каморе. И когда он оттуда вышел, он говорит: «Я тебя и в Германии найду, но я тебе за семью отомщу». Вот так вот немцы между собой. А так субботников они не трогали под Одессой (Крым-2004-10).
В этом рассказе отсутствуют попытки религиозного осмысления событий. Действие помещается в рамки, заданные исключительно этническими категориями: «немцы», «евреи», «болгары» и – в качестве «заблудшего народа», обретающего в сельской школе свою идентичность – «субботники». Перед универсальностью этих категорий отступают даже такие существенные, казалось бы, для локальной культуры обстоятельства, как различие между «своими», местными и «чужими» немцами. Конфликт между ними описывается как внутри-этнический: «Вот так вот немцы между собой». Результатом описанных в рассказе событий является закрепление за субботниками Котовки своего имени: «Там они назывались субботниками, здесь они назывались караимами» (там же). Теперь они – не последователи Моисеева закона, остающиеся вне этнических и конфессиональных категорий, а признанные оккупационной властью «субботники». Только бабушка информантки, которая «в огороде в кукурузе спряталась», символизирует старую субботницкую веру во всей ее строгости:
Свинину мы не ели. Мы уже потом стали есть. А когда бабушка живая была, в дом заносить свинину нельзя было.
Вот когда наша бабушка жила в голодных степях Казахстана, они все друг друга называли по имени-отчеству. <...> Они были грамотные, были воспитанные, были не простыми людьми. И когда они не приняли христианство от Петра Первого, они попа сожгли на костре. Их выслали в голодные степи Казахстана (там же).
Однако для самой информантки противостояние субботников «официальному» («от Петра Первого») православию утратило былое значение. Отвечая на вопрос о маце, она говорит своему расшалившемуся внуку:
Да, Витюнчик, ты ешь мацу? Тебе нравится маца? Он у меня крещеный, крестик носит, и мацу кушает. Да? (там же).
В колхозе Сталиндорф спасение субботников подтвердило, скорее, их еврейскую идентичность, поскольку случилось независимо от решения нацистов. Вот как рассказывает об этом спасении Давид Ильич Колотилин, руководитель еврейской общины Сталинграда/Волгорада, в своей рукописной книге воспоминаний:
Январь 43-го года. Казаки из числа человеконенавистных без конца строчили доносы коменданту и требовали расстрелять «остальных жидов». Но, боясь возможной ответственности, писали анонимно. Под словом «остальных жидов» они понимали всех жителей Сталиндорфа, состоящих из субботников и геров. Спустя неделю после взятия Сталиндорфа немцы расстреляли 10 еврейских семей. На запросы гестапо из Калача комендант отвечал, что евреев он давно расстрелял, а русских стрелять не намерен. Анонимщики писали уже в берлинское гестапо и жалуясь на коменданта, обвиняли его в излишней любви к евреям. Из Берлина прибыли специалисты гестапо и, арестовав коменданта, поставили нового. Новый комендант приказал, не теряя времени, готовиться к уничтожению всех людей колхоза Сталиндорф. К субботе все было готово. Но немцы решили сделать в воскресенье, как подарок христианскому праздничному дню. В ночь с субботы на воскресенье задымились полевые кухни – готовился праздничный обед для палачей. Далеко за полночь немцы вдруг забегали, как испуганные тараканы. Кольцо окружения замкнулось, и для сильно прытких, умеющих быстро бегать, был оставлен коридор, усиленный гвардейскими минометами и танками. Забыв о казнях и праздничном обеде, немцы в панике переполняли машины и даже ухитрились на мотоцикл залезть до 18 человек. А от цепляющихся румын они освобождались, расстреливая их из пистолетов. Все стремились к спасительному коридору, но выйти из него почти никто не мог. На последнем дюйме Господь спас субботников и геров (Волга-2002-14).
В этом рассказе, как мы видим, описываемое событие осмысляется преимущественно в религиозном ключе: субботников спасает не решение власти, а «Господь»; перенос казни на день, сыгравший решающую роль, связывается с христианским значением воскресенья. Спасение сохраняет важное для рассказчика различие между «субботниками» и «герами» – они не получают, как в предыдущих рассказах, общее имя. Однако, излагая этот вполне библейский сюжет о спасении Господом своего народа, рассказчик не использует библейскую топику. Вместо нее в тексте появляется «последний дюйм», свидетельствующий, вероятно, о знакомстве автора с одноименным фильмом, и характерное для позднесоветской массовой культуры отвращение к «анонимщикам».
***
В двух крымских деревнях – Комзетовка и Луначарка – субботники все же были расстреляны как евреи (Кравцова, Тяглый 2001: 19, 239-243). В воспоминаниях Д. И. Макарычевой, еврейки, выдававшей себя во время оккупации за белоруску, имеется рассказ об этих трагических событиях. Расстрелянные в Луначарке субботники наделяются в ее рассказе стереотипными этническими чертами евреев:
Здесь в деревне было несколько человек, с которыми можно было относительно отвести душу. Это были сектанты-субботники. Глубоко религиозные, они всей душой ненавидели убийц и тиранов – немцев и [старосту] Магарова. Магаров называл их жидами. Больше тысячи лет православная церковь жестоко преследовала их за ересь. Вечные гонения выработали у них много черт, схожих с бытом евреев. Как и евреи, они умели ценить жизнь: не пьянствовали, не ругались похабными словами, бережно относились к своим женам и детям, были хозяйственны и не расточительны (там же: 239).
Немцы не увезли субботников далеко. Меньше чем в километре от деревни несколько лет назад рыли колодец. <...> У того колодца расстреливали субботников. Из деревни слышны были крики женщин и детей, видно было, как женщины становились впереди детей, загораживая их собою, как падали они в колодец, увлекая живыми детей, как стала Рима Шляпникова спиной к палачам, закрыла своего младенца, как дед Яков Аркадьевич стоял в стороне вместе со своим сыном и другими мужчинами. Дед стоял с поднятыми к небу руками. Может быть, он молился, а может быть он роптал на это небо, в котором не оказалось бога и высилось оно пустое и холодное. Из деревни видно было, как расстреливали деда последним, и как он кричал, потрясая кулаками: «И вы от меча погибните, проклятые!» (там же: 243).
В начале рассказа субботники определяются как «глубоко религиозные» люди. Однако их религиозность связывает их не с евреями, а с «сектантами». Рассказчицу, как и нацистских экспертов, не интересует сходство субботнических религиозных практик с еврейскими, которому в довоенные времена придавалось решающее значение. Она видит близость субботников к евреям в другом: в сходстве исторических судеб, в «вечных гонениях», которые, по мнению рассказчицы, определили общие этнические черты их «быта» («не пьянствовали», «не ругались» и т.п.). Расстрел субботников становится самым убедительным подтверждением этой новой, советской еврейской идентичности, в которой нет места религии7, и которую рассказчица хочет приписать «сектантам»: перед самой смертью они, возможно, расстаются со своими религиозными предрассудками, перестают надеяться на «пустое и холодное небо» и обращаются к палачам словами из советского фильма «Александр Невский».
http://lvov.judaica.spb.ru/judaizers-kolchoz.shtml
Русские иудействующие в еврейских колхозах
(глава 9 книги «Соха и Пятикнижие»)
9.1 Евреи и субботники после 1917 года
9.2. Частная религия Анны Моисеевны
9.3 Конструирование идентичности как последствие Холокоста
9.1 Евреи и субботники после 1917 года
В советское время Библия утратила свой статус поддерживаемого правительством универсального «закона», который она приобрела в XVIII в. в результате петровских реформ и сохраняла вплоть до 1917 г. Если прежде сектанты, обосновывая свои практики ссылками на библейские тексты, могли полагать, что следуют воле правительства, издававшего книги Библии для просвещения народа, то в послереволюционный период сохранение подобных иллюзий стало невозможным. Однако новая власть на первых порах активно поддерживала другие, нетекстуальные особенности сектантских сообществ: «религиозный коммунизм», стремление к объединению и взаимопомощи и, в конечном счете, тенденции к формированию групповой идентичности.
В 1921 г. Наркомзем опубликовал обращение «К сектантам и старообрядцам, живущим в России и за границей», содержащее призыв «всецело посвятить себя делу устройства общин, артелей, коллективных хозяйств, коммун и поселиться в Совхозах по особым договорам в качестве постоянно живущей государственной рабочей силы и заняться там, при осуществлении всех видов этого общежития, хлебным трудом». Для организации сектантских трудовых коллективов была создана «Комиссия по заселению Совхозов, свободных земель и бывших имений сектантами и старообрядцами» – Оргкомсект. Однако во второй половине 1920-х гг. в партии возобладала установка на борьбу с религией и отказ от сотрудничества с сектантами. К 1930 г. многочисленные сектантские артели и коммуны были закрыты или преобразованы в нерелигиозные совхозы и колхозы (Эткинд 1996; Редькина 2004).
Вместе с тем за «верующими» признавалось право на следование своей традиции – «бытовую»1 религиозность, которая не может исчезнуть сразу даже в социалистическом обществе. В колхозах, состоявших преимущественно из сектантов, такая «бытовая религиозность», на которую власти зачастую смотрели сквозь пальцы, могла сохраняться длительное время и восприниматься как местная или даже этническая особенность. В таких колхозах, наряду со старым самоопределением субботников как последователей писанного «Моисеева закона», развивалось представление о своей общине как традиционной, живущей по унаследованным от предков, устным законам.
С точки зрения советской власти сектанты представляли собой «группы верующих», противопоставлявшиеся не «истинной церкви», а «сознательным», атеистическим коллективам. Сектантские аргументы от Библии приобрели односторонний характер, поскольку возражением на них оказывались не альтернативные интерпретации тех же текстов, но демагогическое отождествление религии с отсталостью, с пережитками прошлого. Роль сектантских начетчиков как защитников своей веры, отстаивающих ее в спорах с православными миссионерами и друг с другом, резко снизилась.
Тесная связь между концептом «закона» и воплощающим его текстом Библии оказалась ослабленной. «Закон» стал представляться субботникам аморфным этнографическим текстом, «записанным» в памяти стариков, в семейных традициях, в собственных воспоминаниях и привычках, и даже в ландшафте. Повышение роли иных, не книжных, материальных носителей «закона» повлияло, соответственно, и на способы его использования.
Изменился также характер контактов между субботниками и евреями. Вплоть до второй четверти XX в. практически все евреи воспринимались субботниками как потенциальные учителя, способные передать им детали основанных на Библии религиозных практик. Однако для поколения евреев, детство которых пришлось на 1920-30-е гг., немногие сохранившиеся традиционные практики приобрели скорее этнический, чем религиозный смысл (Shternshis 2006), утратив всякую связь с текстами. Например, как сообщила мне выросшая в еврейском колхозе в Крыму еврейка, она узнала о том, что «евреям, оказывается, нельзя сало есть и свинину», от своей подруги-субботницы (Крым-2004-3). Теперь уже субботники зачастую оказывались для евреев непрошенными учителями религиозного закона.
Одновременно с ослаблением связей между религиозными практиками и письменными текстами все большее значение для субботников приобретал вопрос об их самоопределении в этноконфессиональных терминах. Это значение определялось различными событиями и повседневными практиками XX в., имевшими принудительный и глобальный характер. Всеобщие переписи населения, первая из которых (1897 г.), как мы видели, существенно повлияла на самосознание сектантов, несколько раз проводились и в советское время. Субботникам, как и всем остальным, с 1932 г. необходимо было иметь «национальность», вписанную в советский паспорт. Во время Второй мировой войны от идентификации субботников, оказавшихся на оккупированных территориях, как «евреев», «караимов» или «русских» непосредственно зависела их жизнь. Создание государства Израиль и принятие «Закона о возвращении» поставило субботников, желающих поселиться на Святой земле, перед необходимостью доказывать свое еврейство. Многочисленные еврейские организации, возникшие в постсоветское время, воспринимали обращавшихся к ним субботников совершенно иначе, чем дореволюционные еврейские общины.
Тем не менее, устное знание письменных текстов продолжало играть важную, если не определяющую роль, например, в общине иудействующих с. Привольного, где прежние функции текстов и, соответственно, начетчиков поддерживались сохраняющимся разделением на геров-«талмудистов» и субботников-«караимов». Однако в этой главе речь пойдет о различных вариантах распада текстуальных сообществ и вытеснения текстуальной рациональности господствующим категориальным мышлением.
***
Как уже говорилось, с приходом советской власти иудействующие в ряде мест создавали сельскохозяйственные артели и коммуны, а затем – колхозы, в которых им удавалось вести социалистическую по форме, но религиозную по содержанию жизнь: по возможности не работать в субботу и в праздники, не разводить свиней, устраивать общественные молитвы, хупу, обрезание и т.п. Мне известны три таких колхоза, досуществовавших до начала 1990-х гг.: в с. Ильинка и в пос. Высокий Воронежской области, в с. Привольное на юге Азербайджана. В других регионах – например, в Волгоградской области – где хозяйство было преимущественно хуторское, иудействующие сильно пострадали от раскулачивания и коллективизации. Некоторые из них переселялись в большие города (такие, как Астрахань, Сталинград, Саратов) и активно поддерживали чуть теплившуюся в советское время жизнь местных еврейских общин. Другие уезжали в Палестину и не менее активно включались в строительство еврейского государства. Третьи оставались на прежних местах, сохраняя субботничество как семейную традицию. И, наконец, четвертые переселялись в еврейские колхозы, создававшиеся в 1920-30-е гг.
Немногочисленные еврейские сельскохозяйственные поселения существовали в России с начала XIX в., однако лишь после создания в 1924 г. «Комитета по земельному устройству трудящихся евреев» (КОМЗЕТ) при президиуме Совета национальностей Центрального исполнительного комитета СССР и вспомогательной общественной организации ОЗЕТ (1925 г.) поселенческое движение стало массовым. Еврейскую интеллигенцию привлекали перспективы создания еврейской автономии на юге Украины, в Крыму или в Биробиджане, а для лишенцев, составлявших значительную часть трудоспособного еврейского населения (в целом по Украине в 1926-1927 гг. – 30%), участие в этом движении было единственным способом вернуть себе гражданские права. В 1931 г. на Украине и в Крыму существовали 4 национальных района и 127 еврейских сельсоветов. В Белоруссии в 1933 г. еврейских сельсоветов было 24. Создавались еврейские колхозы и сельсоветы и в других регионах, даже – в Ленинградской области (История евреев 2005: 472-478).
........
Широкомасштабное, в рамках политики «коренизации», развитие идишской культуры в 1920-1930-е гг. выдвинуло именно ее на передний план (Shternshis 2006: xix-xx). Косвенным подтверждением выводов А. Штерншис являются свидетельство субботницы Анны Моисеевны Чернышевой, детство которой прошло в еврейском колхозе «Горопашник» (ныне с. Лесновка Сакского района) в Крыму:
У меня были подружки еврейки, в Крыму. Рахиля была, и Сара. Ну, их мать не разрешала, чтоб меня учить по-еврейски. Они меня не учили. Я ни одного слова... Я с ними дружила семь лет, и даже с Рахилей на одной парте сидели. Она не научила меня ни одного слова. <...> Я Рахилю просила: Рахиль! А как то называть, как то называть? Она говорит: мама же сказала, чтоб я тебя не учила.
Там православных не было – там были евреи и субботники. Почему субботники туда потянулись – потому что там евреи были. <...> Ну, а евреи не больно признавали субботников. <...> Вот, говорят, прилепилися... Лепятся к евреям. А одна девчонка у нас умела разговаривать... по-еврейски. Где она научилася... Выходят так поработать, сядут... Они отдельно садятся. А эта девчонка ляжет... сама слушает, что они говорят. Они насмехаются, над нами, говорят: прилепилися, вот, русские к евреям. Мы не к евреям лепимся, а лепятся к Господу Богу ж ведь (Волга-2002-13).
9.2. Частная религия Анны Моисеевны
Анна Моисеевна родилась в одном из старых центров движения иудействующих, в заволжских степях – в Палласовке Волгоградской области. В 1939 г. ее семья переселилась в Крым, в еврейский колхоз «Горопашник». В 1946 г., после смерти бабушки, семья переселилась на Кубань и жила в окружении православных. Здесь Анна Моисеевна вышла замуж за казака. После смерти мужа она поселилась в пос. Приморский (бывший еврейский колхоз «Сталиндорф») – хотела жить среди «своих», субботников.
Собственные религиозные представления Анны Моисеевны довольно слабо связаны с письменными текстами. Она знает от бабушки, что «есть йеры и караимы», что их вера – караимская, и что «она ближе к евреям, эта вера» (Волга-2002-12). Источником знаний о еврейских праздниках для нее является не Библия, а воспоминания о бабушке, местная традиция («какие люди праздновали, такие и мы») и современные радиопередачи
............
Свою «частную религию» Анна Моисеевна называет караимской, однако же, она далека от характерного для субботников-«караимов» противопоставления строгих правил библейского «закона» еврейским «талмудическим», «облегченным» правилам. Напротив, ее вера представляется ей наиболее «близкой к евреям». Тем не менее, она не делала попыток и не высказывала желания присоединиться к еврейской общине, которая представляется ей, в силу полученного в детстве опыта, сообществом говорящих на идише.
9.3 Конструирование идентичности как последствие Холокоста
Равнодушие к самоопределению в этноконфессиональных категориях, свойственное субботникам XIX в., невозможно было сохранить во время Второй мировой войны. Оказавшиеся на оккупированных территориях субботники, как и все остальное население, должны были быть причислены к одной из «рас». Если немецкие власти относили субботников к категории «евреев», их убивали; для сохранения жизни нужно было попасть в категории «русских» или «караимов»3.
На основании имеющихся в моем распоряжении документов4 и устных свидетельств можно составить представление о методах, которые использовались оккупационной властью при решении вопроса о расовой принадлежности субботников, и о том, как эти решения воспринимались жителями бывших еврейских колхозов и самими субботниками.
На допросе 29.12.1949 бывший полицейский д. Новый Карагурт (ныне – д. Митяево Сакского района Крыма) Т. Ф. Будей показал:
Весной 1942 г. <...> староста Гонзуль приказал мне идти с полицейскими и жандармами по домам деревни показывать, где проживают караимы, и приводить их в здание бывшей школы, вместе с нами ходил и сам староста. Мы обошли все дома, где проживали караимы, и собрали в школу около сорока человек, взрослых и детей. Немцы подозревали караимов нашей деревни в принадлежности к еврейской национальности и имели намерение их всех расстрелять. <...> Когда староста Ганзуль посылал меня по домам собирать караимов, то тогда же наказал, чтобы я, как только будут собраны все караимы, показал немцам колодезь, который распложен между деревнями Новый Карагурт и Абкоз, так как все эти караимы будут расстреляны как евреи и трупы их будут сброшены в колодезь. Как только караимы были собраны в помещении школы, то там же прибывшие с жандармами врачи стали определять, действительно ли они являются евреями (поскольку их подозревали в принадлежности к евреям), но убедившись, что они не являются евреями, все караимы были распущены по домам и проживали в этой деревне до освобождения Крыма Советской Армией. <...> Большинство из семей караимов деревни Новый Карагурт с освобождением Крыма выехали на жительство в Биробиджан, а некоторые семьи проживают в поселке Саки (АУ СБУ в АРК, архивно-следственное дело №11670. Т. 2. Л. 23-25).
Несколько дополнительных деталей к этой картине добавляют показания местного субботника Шабанова Иосифа Михайловича, допрошенного 12.01.1950 в качестве свидетеля:
В 1942 г., после расстрела евреев, в деревню Митяево снова приехали немцы и начальник Сакской районной полиции, они произвели облаву в деревне, во время которой были арестованы и приведены в здание бывшей школы все караимы деревни Митяево. <...> В тот день я как караим также был арестован и доставлен в здание школы, где нам всем караимам была произведена своеобразная медицинская экспертиза с целью установления, не являемся ли мы евреями. Убедившись, что мы не принадлежим к еврейской национальности, всех арестованных освободили. <...> После этой облавы нас караимов собирали еще один или два раза и так же подвергали медицинскому осмотру, но из-за давности времени я не помню даты. <...> Перед первой облавой на караимов ко мне зашел бригадир общины Федченко по вопросу работы, даты не помню, тогда же он мне в беседе «по секрету» рассказал, что на караимов и в частности на меня Ломейко Александр и Решетников Петр Федорович составляют списки для немцев, обвиняя нас в принадлежности к еврейской национальности, для подтверждения этого Ломейко и Решетников якобы собирали среди жителей деревни подписи (там же. Т. 4. Л. 36-36об.).
Итак, субботники, устойчиво называемые в показаниях «караимами», оказались сложным случаем для нацистской карательной машины, активно использовавшей местное знание для выявления «евреев». Сложность была связана с тем, что местная таксономия здесь не вполне укладывалась в расовую теорию, которой старалась следовать оккупационная власть. В отношении собственно евреев в этой деревне, как и повсюду, разногласий не было. Однако субботники, с точки зрения местных, также являлись «евреями», хотя и причислялись к ним по иному, религиозному признаку.
Однако нацистов интересовала не религия, а раса. Такая позиция не соответствовала массовым представлениям, связывавшим еврейство с религией. Попытки крестить евреев, чтобы спасти их от уничтожения, продолжались вопреки запретам и разъяснениям оккупационных властей, что крещенные евреи приравниваются к некрещеным (Альтман 2002: 287-298). Причисление субботников к евреям было, очевидно, следствием тех же народных представлений, существовавших независимо от принятой властями расовой теории.
Тем не менее, на поступающие доносы власти должны были реагировать. Проверка описывается в показаниях как «своеобразная медицинская экспертиза». Такого рода проверкам, призванным обнаружить «медицинские», т.е. телесные признаки религиозной принадлежности, субботников подвергали и в царской России5, и при советской власти6. Однако в данном случае, судя по результату проверки, «врачей», приехавших в деревню вместе с карателями, интересовало не наличие у субботников обрезания. Оно могло свидетельствовать лишь о религиозной принадлежности, а нацистов интересовал расовый тип субботников. Вероятно, для его определения использовались методы физической антропологии.
Однако в устных свидетельствах эта «экспертиза» описывается совершенно иначе. В большинстве рассказов «врачи» не упоминаются вовсе, а на первый план выдвигается религиозное отличие субботников от евреев, которое удается разъяснить немцам. Так, жительница д. Митяево спасителем субботников считает директора местной школы Кузьму Степановича:
Он разговаривал по-нем... ну, по-еврейски мог разговаривать. И, значить, он у нас этих караимов сохранил. Их у нас не расстреляли. А расстреляли... Они как бы принадлежали... как евреи, но они потом приняли татарскую веру. А в Лесновке караимов расстреляли. А у нас только одних евреев (Крым-2004-12).
В Лесновке, однако, рассказывают похожую историю, только в роли спасителя выступает не директор школы, а глава евпаторийской караимской общины – «дед Караман»:
Их согнали в клуб. Они одели белые одежды. Они приготовились к смерти. Их держали там. А дед Караман... Он был, видимо... возглавлял эту общину всю. И он в Евпатории... Он пошел к этому... начальнику гестапо, и ему доказал, что это не евреи. Что это русские. И уже буквально приговоренные к смерти они были освобождены (Крым-2004-3).
(фото): «Караимская бригада» колхоза им. Сталина, с. Лесновка. В центре - М. М. Кумыш-Караман, газзан евпаторийской кенасы
Это – рассказ еврейки, жившей в Лесновке после войны. Сами субботники рассказывают об этих событиях несколько иначе. Так, один из рассказов был связан с демонстрацией фотографии с подписью «Караимское общество к-з Сталина 15 VI 1947». На фотографии – группа крестьян, в центре которой, между мужчинами и женщинами, стоит «дед Караман»:
Инф: Ну вот подтверждение здесь же, это все караимское общество. Еще тогда, немцы когда хотели расстрелять, <...> а он ездил в Евпаторию, где стоял немецкий штаб, и он <...> доказал, кто такие караимы, и тогда они отпустили всех. <...> Вот после того, как он побывал в Евпатории, у немцев.
Соб: А караимы – они не евреи?
Инф: Не-не-не. Караимы они и есть караимы (Крым-2004-2).
Анна Моисеевна Чернышева, детство которой прошло в Лесновке, также рассказала эту историю в ответ на вопрос о караимах (напомню, что разговор происходил в пос. Приморский Волгоградской области):
Соб: А караимы здесь есть?
Инф: Караимы – в Евпатории. В Евпатории, там много караимов. Почему я узнала вот, про караимов... Когда вот нас субботников стали [как] евреев расстреливать... В одном поселке вообще... расстреляли, в другом поселке собрали и в колодец позакидали людей, и нас собрали. Собрали... А один там, в Евпатории, пошел в ихнюю комендатуру, и доказал, что это русские люди, только взяли веру еврейскую. <...> И тогда немцы нас освободили. А то уже мы тоже... какая-то минута оставалась... или час. И тогда только освободили, и немцы говорят: и у нас такие люди водились. Разные... Вот поэтому я узнала, что есть караимы. Бабушка говорила, караимы... Вот мы караимы. Есть йеры. Есть йеры, и есть караимы. (Волга-2002-11).
Как мы видим, в крымских колхозах формирование караимской идентичности субботников происходило принципиально иначе, чем в XIX в. Эта идентичность отчетливо связана с историей о чудесном спасении во время войны, и не имеет отношения ни к восприятию еврейских религиозных практик как противоречащих Библии, ни к разногласиям между герами и субботниками – «талмудистами» и «караимами».
В рассказах о спасении просматривается отчетливая структура: субботники выводятся из своих домов и собираются вместе в пространстве, никому не принадлежащем и контролируемом властью – «в школе» или «в клубе». Здесь множество людей, среди которых были, очевидно, более и менее религиозные, молящиеся по еврейским молитвенникам или по русской Псалтири, превращается в единый «народ», который должен раскрыть перед властью и получить в качестве знака общей судьбы свое настоящее имя. Заметим: не «закон», который прежде определял единство движения при разнообразии самоназваний, но единственное имя, превращающее субботников в группу, относительно независимую от разнообразия практик и пониманий «закона». Спасение субботников зависит теперь не от совпадения их практик с библейскими текстами, а от того, каким будет их коллективное имя. От имени, которое получает весь «народ», зависит судьба каждого человека: «евреи» – это смерть, любое другое имя – жизнь.
Таким образом субботники Лесновки и Митяево в одночасье сделались «караимами». Они стали членами Евпаторийского караимского общества; в евпаторийской кенасе на мемориальной доске, посвященной памяти крымских караимов, павших в годы войны, значатся фамилии Сапунковых, Шишлянниковых, Пятерикова и др., принадлежавшие, очевидно, субботникам. Еврейский колхоз «Горопашник» стал именоваться колхозом им. Сталина, однако между собой его называли, по свидетельству информантов, «караимской бригадой» (Крым-2004-1).
Субботница, приехавшая в Лесновку после войны, жившая раньше в другом еврейском колхозе (в с. Котовка Березовского района Одесской области), обращает внимание на местное самоназвание субботников и связывает его с близостью «караимской церкви», к которой, по ее мнению, местные субботники принадлежали еще до переселения в Крым:
Инф: Там оставалось много еще субботников. Там они назывались субботниками, здесь они назывались караимами. Там они назывались субботниками, вот, поедете если в эту вот область, в село, там вам расскажут, если кто есть из старых жителей.
Соб: Почему они здесь назывались караимами?
Инф: У них здесь же караимская церковь, к которой они относились, еще когда жили на Волге. Они сюда всегда всю подать платили (Крым-2004-10).
Однако маловероятно, что в еврейские колхозы с Волги переселялись только «караимы», без тесно связанных с ними «талмудистов». Еврейка, жившая в Лесновке после войны и связанная с местными субботниками родством, рассказывает:
До войны они все писались, большинство, – евреи. Я так помню, дед Давид Маслов был, Пузаковы все, дядя Леша Сапунков – они все писались евреи. <...> Вот, когда наши уехали, нужно было какие-то документы, и я пошла в военкомат просить документ, кто он по национальности. Брат дяди, субботник. Написано: еврей. Зачеркнуто. А сверху написано: караим. Значит, они, видимо, потом меняли национальность. Я считаю, что это было связано с тем, что они пережили, когда их немцы хотели расстрелять (Крым-2004-3).
Парадоксальным образом выбор именно караимской идентичности свидетельствует не о размежевании с евреями и иудаизмом, а, напротив, о стремлении сохранить связь с ними в религиозной сфере. Как уже говорилось, религия субботников если и не была безразлична нацистам, то, во всяком случае, не играла решающей роли в отмене подготовленного расстрела. Субботники могли бы связывать свое спасение с тем, что они – «русские», однако этот термин устойчиво связан в их культуре с православием.
Конечно, выбранное имя и длительная связь с караимской общиной Евпатории наложили свой отпечаток на представления и практики субботников. Так, одна из моих собеседниц в начале интервью сообщила: «Мы почитаем... караимы почитают, вернее, бога Тенгри», а в ответ на вопрос о празднике, который будет после Судного дня, достала тетрадку и прочитала явно непривычное, на языке крымских караимов название праздника Кущей (Суккот): «Алычах-Хыджи». На вопрос: «Вы кем себя считаете: караимы, или русские, принявшие караимскую веру?» ответила неожиданно горячо: «Пока я живая... и туда уйду со своей верой. Зачем? Я с нею родилась! Как я могу? Я вот этого не понимаю. Вы знаете, не понимаю! Ну, извините, меня родили такой!» (Крым-2004-4). Заметим, однако, что в этом пассаже больше горячности, чем определенности: название «своей веры» в нем так и не прозвучало. Караимская идентичность и представления о «своей вере», насильственно совмещенные во время войны, снова перестали совпадать.
Даже называя себя «караимами», субботники не только указывают на свои отличия от евреев, но и подчеркивают сходство:
Инф1: [Детям не давали читать Библию], чтоб лишний раз не тыкали пальцем, что ты караим... что вот типа того что... У нас раньше как считали: раз караим, значит ты еврей. А если ты еврей, значит... непонятно, что это.
Соб: Почему «непонятно что»?
Инф2: Не любили (Крым-2004-1).
Инф1: [О празднике Кущей] я слышала у евреев. Но поскольку это евреи и караимы – у них одна же вера... иудейская.
Инф2: Иудейская, естественно! Что у евреев, что у караимов.
Инф1: Поэтому праздники... там разница у нас где-то была в 1-2 дня (Крым-2004-4).
Караимов в Израиле принимают как евреев. Отсюда вот некоторые семьи уехали туда (Крым-2004-10).
В следующем, уже цитированном во Введении фрагменте интервью субботница («караимка» по паспорту) пересказывает полученное от родителей объяснение своего «караимства»:
Нас приравнивают к евреям, но мы не евреи. Но мы и не караимы... не крымчаки. А мы караимы. Но каримы как-то тоже подразделяются. Оказывается, караимы... есть такая национальность... ну, очень жестокая. Ну, мы не такие вроде. Там немножко другие правила. <...> Ну, так нам говорили. <...> У них не было такой вот дружбы. У них вот властность такая была. А не так, значит надо побить там, прибить. Чуть ли не убить. Это было такое, я слышала. А у нас более мягкое... ну... как говорят: куда ветер подует, туда и мы... (смеется). Нет, ну, честно сказать, я не придерживалась. Ну, так только в основном стараюсь... по субботам... ну, как раньше... в субботу старались ничего не делать. Вот, суббота – брось все, брось все и отдыхай. Там, прибрались в пятницу, помылись, чтоб было чистенько... (Крым-2004-1).
Заметим, что, запутавшись в различных самоназваниях, информантка вернулась к тому, что, видимо, представляется ей основным и неизменным – к соблюдению субботы. Именно религиозные практики, а не та или иная национальная идея и связанные с ней самоназвания, остаются определяющими для многих субботников и сегодня, как 250 лет тому назад. А самоназвания и «идентичности», столь важные в современном мире, меняются у них в зависимости от того, «куда ветер подует». Однако сегодняшние субботники, в отличие от прежних, видят свои практики «написанными» не в Библии, а, скорее, в собственной памяти и привычках, и в своем новом имени – «караимы», принятым (или, с их точки зрения – подтвержденным) во время войны. С этим именем – скорее, с библейскими текстами – они пытаются теперь связывать свои практики и представления.
***
В других еврейских колхозах, расположенных вдали от караимских центров, спасение субботников происходило по такой же схеме, но без получения караимской идентичности. Так, в с. Котовка Березовского района Одесской области нацисты попросту крестили всех субботников в православие, не разбираясь, «караимы» они или «талмудисты»:
Во время войны, мы были в оккупации, евреев расстреливали, а субботников не расстреливали. Немец говорил, что субботники – это заблудший народ. Они очень работячие, они очень большие ремесленники были, вот. И их немец остерегал. Помню, как меня крестили – немец собрал все село, до школы. А бабушка наша не пошла. Говорит, если суждено умереть, умру. Она осталась, в огороде в кукурузе спряталась. А так женщины шли, они даже не знали, куда идут. Говорили: ну все, угонят в Германию. Когда... нет, их привезли, привели попа и всех-всех окрестили. А я помню, как меня окунали в кадушке – мне 5 лет было. <...> Это было под Одессой. Километров 90 от Одессы. Тоже село. И там тоже село было, одни субботники жили. Ну, там у них еще несколько семей – болгары, несколько семей – немцы до войны жили, а во время войны кто уехал... А был один немец женат на еврейке, так приехал его двоюродный брат и застрелил его жену и детей пострелял. А его закрыли в кладовке, заперли, в каморе. И когда он оттуда вышел, он говорит: «Я тебя и в Германии найду, но я тебе за семью отомщу». Вот так вот немцы между собой. А так субботников они не трогали под Одессой (Крым-2004-10).
В этом рассказе отсутствуют попытки религиозного осмысления событий. Действие помещается в рамки, заданные исключительно этническими категориями: «немцы», «евреи», «болгары» и – в качестве «заблудшего народа», обретающего в сельской школе свою идентичность – «субботники». Перед универсальностью этих категорий отступают даже такие существенные, казалось бы, для локальной культуры обстоятельства, как различие между «своими», местными и «чужими» немцами. Конфликт между ними описывается как внутри-этнический: «Вот так вот немцы между собой». Результатом описанных в рассказе событий является закрепление за субботниками Котовки своего имени: «Там они назывались субботниками, здесь они назывались караимами» (там же). Теперь они – не последователи Моисеева закона, остающиеся вне этнических и конфессиональных категорий, а признанные оккупационной властью «субботники». Только бабушка информантки, которая «в огороде в кукурузе спряталась», символизирует старую субботницкую веру во всей ее строгости:
Свинину мы не ели. Мы уже потом стали есть. А когда бабушка живая была, в дом заносить свинину нельзя было.
Вот когда наша бабушка жила в голодных степях Казахстана, они все друг друга называли по имени-отчеству. <...> Они были грамотные, были воспитанные, были не простыми людьми. И когда они не приняли христианство от Петра Первого, они попа сожгли на костре. Их выслали в голодные степи Казахстана (там же).
Однако для самой информантки противостояние субботников «официальному» («от Петра Первого») православию утратило былое значение. Отвечая на вопрос о маце, она говорит своему расшалившемуся внуку:
Да, Витюнчик, ты ешь мацу? Тебе нравится маца? Он у меня крещеный, крестик носит, и мацу кушает. Да? (там же).
В колхозе Сталиндорф спасение субботников подтвердило, скорее, их еврейскую идентичность, поскольку случилось независимо от решения нацистов. Вот как рассказывает об этом спасении Давид Ильич Колотилин, руководитель еврейской общины Сталинграда/Волгорада, в своей рукописной книге воспоминаний:
Январь 43-го года. Казаки из числа человеконенавистных без конца строчили доносы коменданту и требовали расстрелять «остальных жидов». Но, боясь возможной ответственности, писали анонимно. Под словом «остальных жидов» они понимали всех жителей Сталиндорфа, состоящих из субботников и геров. Спустя неделю после взятия Сталиндорфа немцы расстреляли 10 еврейских семей. На запросы гестапо из Калача комендант отвечал, что евреев он давно расстрелял, а русских стрелять не намерен. Анонимщики писали уже в берлинское гестапо и жалуясь на коменданта, обвиняли его в излишней любви к евреям. Из Берлина прибыли специалисты гестапо и, арестовав коменданта, поставили нового. Новый комендант приказал, не теряя времени, готовиться к уничтожению всех людей колхоза Сталиндорф. К субботе все было готово. Но немцы решили сделать в воскресенье, как подарок христианскому праздничному дню. В ночь с субботы на воскресенье задымились полевые кухни – готовился праздничный обед для палачей. Далеко за полночь немцы вдруг забегали, как испуганные тараканы. Кольцо окружения замкнулось, и для сильно прытких, умеющих быстро бегать, был оставлен коридор, усиленный гвардейскими минометами и танками. Забыв о казнях и праздничном обеде, немцы в панике переполняли машины и даже ухитрились на мотоцикл залезть до 18 человек. А от цепляющихся румын они освобождались, расстреливая их из пистолетов. Все стремились к спасительному коридору, но выйти из него почти никто не мог. На последнем дюйме Господь спас субботников и геров (Волга-2002-14).
В этом рассказе, как мы видим, описываемое событие осмысляется преимущественно в религиозном ключе: субботников спасает не решение власти, а «Господь»; перенос казни на день, сыгравший решающую роль, связывается с христианским значением воскресенья. Спасение сохраняет важное для рассказчика различие между «субботниками» и «герами» – они не получают, как в предыдущих рассказах, общее имя. Однако, излагая этот вполне библейский сюжет о спасении Господом своего народа, рассказчик не использует библейскую топику. Вместо нее в тексте появляется «последний дюйм», свидетельствующий, вероятно, о знакомстве автора с одноименным фильмом, и характерное для позднесоветской массовой культуры отвращение к «анонимщикам».
***
В двух крымских деревнях – Комзетовка и Луначарка – субботники все же были расстреляны как евреи (Кравцова, Тяглый 2001: 19, 239-243). В воспоминаниях Д. И. Макарычевой, еврейки, выдававшей себя во время оккупации за белоруску, имеется рассказ об этих трагических событиях. Расстрелянные в Луначарке субботники наделяются в ее рассказе стереотипными этническими чертами евреев:
Здесь в деревне было несколько человек, с которыми можно было относительно отвести душу. Это были сектанты-субботники. Глубоко религиозные, они всей душой ненавидели убийц и тиранов – немцев и [старосту] Магарова. Магаров называл их жидами. Больше тысячи лет православная церковь жестоко преследовала их за ересь. Вечные гонения выработали у них много черт, схожих с бытом евреев. Как и евреи, они умели ценить жизнь: не пьянствовали, не ругались похабными словами, бережно относились к своим женам и детям, были хозяйственны и не расточительны (там же: 239).
Немцы не увезли субботников далеко. Меньше чем в километре от деревни несколько лет назад рыли колодец. <...> У того колодца расстреливали субботников. Из деревни слышны были крики женщин и детей, видно было, как женщины становились впереди детей, загораживая их собою, как падали они в колодец, увлекая живыми детей, как стала Рима Шляпникова спиной к палачам, закрыла своего младенца, как дед Яков Аркадьевич стоял в стороне вместе со своим сыном и другими мужчинами. Дед стоял с поднятыми к небу руками. Может быть, он молился, а может быть он роптал на это небо, в котором не оказалось бога и высилось оно пустое и холодное. Из деревни видно было, как расстреливали деда последним, и как он кричал, потрясая кулаками: «И вы от меча погибните, проклятые!» (там же: 243).
В начале рассказа субботники определяются как «глубоко религиозные» люди. Однако их религиозность связывает их не с евреями, а с «сектантами». Рассказчицу, как и нацистских экспертов, не интересует сходство субботнических религиозных практик с еврейскими, которому в довоенные времена придавалось решающее значение. Она видит близость субботников к евреям в другом: в сходстве исторических судеб, в «вечных гонениях», которые, по мнению рассказчицы, определили общие этнические черты их «быта» («не пьянствовали», «не ругались» и т.п.). Расстрел субботников становится самым убедительным подтверждением этой новой, советской еврейской идентичности, в которой нет места религии7, и которую рассказчица хочет приписать «сектантам»: перед самой смертью они, возможно, расстаются со своими религиозными предрассудками, перестают надеяться на «пустое и холодное небо» и обращаются к палачам словами из советского фильма «Александр Невский».