Сергій Ковальов "ВЛАСТЬ И ОБЩЕСТВО ПРОТИВ ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА"
09/06/2002 | Михайло Свистович
Сергій Ковальов "ВЛАСТЬ И ОБЩЕСТВО ПРОТИВ ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА"
http://www.hrights.ru/text/koval/23-06-02-vlast_i_ob.htm
1. Западное и византийское
Мы намерены рассмотреть здесь отношения общества и власти. Но эти отношения коренным образом зависят от модели государственности: что есть государство - самоцель или механизм, обслуживающий общество?
Тот или иной тип государственной идеологии строит под себя соответствующую правовую систему. А правовые модели различаются, в свою очередь, в зависимости от того, какая из двух противоположных концепций прав личности положена в их основу: являются права личности приоритетными, либо преимущество отдается коллективным правам. Первую, либеральную модель, называют обычно западной, вторую можно условно назвать "византийской".
Но если там, где признается первенство прав индивидуума, права сообществ также оказываются защищены, то там, где приоритет отдается коллективным правам, права личности зачастую оказываются под угрозой. Ставка на коммунитаристскую (общинную) модель порождает подавление человеческой свободы: индивидуальные права приносятся в жертву некой сверхзадаче, мистическим сущностям, "коллективным интересам". Природа этого объяснима. Личностная свобода - сердцевина секулярного мировоззрения, хотя само оно - продукт развития европейской христианской культуры.
Идея свободы, ограниченной лишь нравственностью (неприкосновенность свободы других - это ведь и есть нравственность) должна была бы вырастать из всех библейских (только ли?) религий. Ведь если человек создан по образу и подобию Божьему, т.е. по образу и подобию Творца, то и сам он - творец, прежде всего - творец самого себя. А творчество невозможно без свободы, в том числе - свободы выбора. Иисус не претворил камни в хлебы, чтобы накормить голодных, не сошел с креста на глазах у толпы, представив тем самым неопровержимые доказательства своей божественности. Он предоставил человеку самому выбирать: верить, или не верить. Он исповедовал тем самым принцип свободы. (И сама концепция отделения церкви от государства - результат развития той же идеи: "царство мое не от мира сего").
В основе же доминирующего коллективного права лежат примитивно интерпретированные религиозные представления, полагающие человеческую жизнь лишь средством осуществления сверхъестественного замысла. Утратив религиозную основу, эти представления сохраняют ту же направленность: целью человеческих жизней объявляется "светлое будущее", "величие нации", всемирное торжество каких-либо идей.
Отсюда утверждается, что обеспечить и защитить необходимо прежде всего не права человека, а права значительного числа людей, т.е. некого коллектива - в конечном счете, народа, составляющего население государства. Права же личности при таком подходе вторичны и должны соблюдаться постольку, поскольку обеспечены права коллектива. Беда этой концепции в том, что в конечном счете некий коллектив оказывается во власти тоталитарного руководства и его именем удовлетворяются интересы очень небольшой группы людей. Небольшая кучка носителей власти как раз и оказывается тем коллективам, ради которого проповедовался отказ от прав личности и самопожертвование. Что такое фашизм или советский социализм, как не торжество концепции коллективного права? На чем основана китайская общественно-политическая система? Разумеется, на коллективном приоритете. Утверждаю, что других примеров осуществления на практическом, государственном уровне идеологии коллективных прав просто не существует.
Индивидуальные же права, будучи строго обеспечены, автоматически приводят к полному удовлетворению так называемых коллективных прав. Если я имею право пользоваться любым языком, практиковать, коллективно или индивидуально, любую религию или не практиковать никакой, организовывать различные мирные ассоциации и вступать в них, если я имею право учить детей на любом языке и выбирать для них вид образования и воспитания, то все коллективные права, на которые я хотел бы рассчитывать и которые меня волнуют, автоматически будут выполнены.
Не требует доказательств, что уровень свободы выше всего в современном мире в тех странах, где преобладает индивидуалистическая философия. Только придерживаясь западной традиции, имеет смысл говорить о таких отношениях власти и общества, в которых возможно становление гражданского общества, потому что именно из приоритета личностного начала вытекает та концепция государства, в соответствии с которой власть - это не самодостаточная величина, а лишь наемный работник общества. Граждане, по этой концепции, - источник власти, а власть - обладающие очень большими полномочиями, делегированными народом, наемные работники. Власть - это избранный народом механизм защиты и удовлетворения интересов общества.
Очевидно, что в двух противоположных парадигмах не может сложиться одного и того же понимания отношений власти и общества. Одно дело, когда хозяин страны, т.е. гражданин, спрашивает со своих наемных работников, а другое - когда власть проверяет, насколько хорошо общество укрепляет государство и служит так называемым государственным интересам.
Конечно, некоторые зачатки гражданского общества могут существовать и "византийском" обществе. Например, традиционные формы местного, территориального самоуправления, та же община, занимающаяся своими территориальными делами. Вероятнее всего, принципы демократии могут при этом стихийно воплощаться, но лишь до известного предела - до тех только пор, пока этот зачаток гражданского общества не войдет почему-либо в конфликт с властью, пока власть не почувствует угрозы своим интересам. И тогда власть без труда подчиняет себе эти формы народного волеизъявления, ставит их себе на службу как произошло с русской крестьянской общиной, приобретшей полицейские функции, когда сельский староста стал главным помощником пристава. Так что местные общины всегда могут оказаться просто игрушкой власти, как только ей это понадобится.
В рамках византийской модели иные, кроме отношений подчиненности, взаимосвязи власти и общества могут зародиться лишь из общественного подполья, когда там появляются ростки гражданских свобод. Подполье - это стремление человека к свободе, когда ему навязана несвобода. Вспомним антисоветское подполье: это был открытый и подчиненный регламентации действовавшего тогда права протест. Причем протест этот со стороны диссидентов не означал конфронтации с властью. Он означал неприятие существовавшего под правлением этой власти порядка вещей. Но всегда оставалась и провозглашалась готовность к диалогу с властью - готовность в свободном обсуждении и законными способами, предоставленными той самой сталинской, затем брежневской конституциями, добиваться изменения варварских законов. Не случайно первые проявления такого открытого протеста против порядков в стране были демонстрациями в День Конституции на Пушкинской площади. То были демонстрации в защиту Конституции с требованием, обращенным к властям "Соблюдайте собственную Конституцию".
Конечно, вряд ли кто-нибудь из достаточно серьезных людей, обращавшихся тогда к власти, рассчитывал на то, что такой открытый диалог состоится, и власть, устыдившись, начнет трансформироваться. Но это был открытый протест, открытое требование свободы, опирающейся на конституционное право, пусть лживо, но декларированное в Конституции. И я думаю, что если бы власть тогда оказалась достаточно умна и смела для того, чтобы начать такой диалог, то большинство добросовестных оппонентов власти не отвергло бы этого диалога, даже если бы понимали, что при этом власть намерена была бы всякими маневрами и ухищрениями расправиться с оппонирующей идеей.
2. Власть и общество
Нынешняя российская власть, подлаживаясь под западных партнеров, не брезгует заверениями в приверженности принципам права. Однако эти дипломатические заверения по своему несоответствию реальной кремлевской политике мало чем отличаются от советских. Разница лишь в том, что теперь, всеми своими действиями утверждая приоритет государственного над частным, государство не утруждает себя созданием мифов об общем благе и других коллективистских ценностях. Цинично и откровенно нынешняя администрация действует в собственных интересах, руководствуясь прежде всего целями укрепления и удержания собственной власти. Права и свободы личности не приносятся теперь в жертву неким высшим интересам (коммунизму, нации и т.п.), а попираются и растаптываются. И это характеризует нынешний российский режим как полицейский. Пример Чечни, на котором здесь я не буду останавливаться - не единственное, но достаточное тому доказательство.
В ситуации тотального нарушения и даже разрушения прав человека - политических и гражданских, социальных и экономических - говорить о наличии гражданского общества или о его "становлении" даже неприлично. Под вывеской "диктатура закона", изрядно отдающей чрезвычайщиной, идет выстраивание властных вертикалей, которыми общество оказывается огороженным чуть ли не со всех уже сторон. "Диктатурой закона" называют, например, подчинение губернаторов. Казалось бы, что плохого в том, чтобы заставить соблюдать закон глав регионов? Но эта диктатура не затрагивает почему-то ни калмыцкого хана Кирсана Илюмжинова, утопившего республику в бесправии и нищете, ни башкирского царька Муртазу Рахимова, ни многих других. А восстановление законности в Приморье, приведшее к снятию Наздратенки, обернулось для зарвавшегося губернатора "наказанием" по Крылову: "и щуку бросили в реку". Происходит строительство централизованного унитарного государства с разрушением имевшихся слабых и несовершенных федералистских ценностей. Вместо децентрализации государства, переноса центра тяжести управления в регионы и муниципалитеты разрастается гипертрофированная власть центра.
Право ходит в прислужниках власти и работает только против простого народа, а также против Гусинского и Березовского - наверное, не без оснований, но почему-то только против них. Преследования оппозиционных олигархов настояны на идеологии "информационной безопасности", ведущей к контролю за СМИ, удушению свободы слова, преследованию независимых журналистов (происходит это больше на местах, чем в центре, но при попустительстве, а зачастую - подстрекательстве федерального руководства).
Вертикализация происходит во всех сферах, прежде всего там, где независимость и самостоятельность имеют принципиальное для общества значение. Судебная реформа сработана с нескрываемой целью добиться подчинения и управляемости судебной власти. Избирательная реформа направлена превращение избиркомов в нечто вроде политической милиции. Наконец, апофеоз управляемой демократии - закон "О политических партиях", замораживающий любую возможность политического строительства снизу. Партии могут быть только федеральными (причем - сразу, с момента возникновения и иметь не менее 10 тысяч членов в большинстве регионов). Налицо воссоздание польско-чехословацкой партийной системы коммунистической эпохи, где формальная многопартийность была разрешена, но все партии разделяли при этом платформу руководящей и направляющей и были готовы работать под ее руководством.
То, что власть безнаказанно игнорирует мнение практически всего народа об опасности и недопустимости ввоза в Россию и захоронения отработанного ядерного топлива, что новый Трудовой кодекс низводит трудовые отношения до уровня бесправного, рабского труда ради выживания, свидетельствует, что дело не только и не столько во власти.
Проблема в самом обществе. Главный симптом его болезни: оно терпит такую власть, не решается заявить свои требования, и даже одобряет то, против чего здоровое, гражданское общество обязано выступать: войну в Чечне. Общество не способно ни к какому протесту, инертно и безразлично к судьбе собственной страны, готово смириться с любой, даже самой позорной властью и рукоплескать ей. Как сообщает в своем докладе, представленном на наш Конгресс, Юрий Левада, только 16 % опрошенных обращают внимание на профессиональное и политическое прошлое нашего президента.
Не удивительно, что власть не стесняясь врет народу: кого стесняться? Вспомним историю с подводной лодкой "Курск". Мало вранья, излившегося на россиян, когда экипаж погибал - теперь, отправляя двух адмиралов в отставку, заявляют, что это никакого отношения к катастрофе не имеет. И все понимают, что слушают ложь, но это нимало не задевает наше общество. Это общество, не уважающее себя - общество, выбирающее своим представителем Жириновского. Посмотрите на нашу деревню: эта вечная чудовищная разруха порождается не одним только агропромышленным начальством. Отсутствие предприимчивости, привычка к патернализму, воровство. Когда веками первым делом остается водка, когда основной инстинкт - слямзить и пропить, бессмысленно валить все на Кремль. Власть, конечно, пользуется привычкой населения к рабской покорности, злоупотребляет правом, грабит, отбирает последнее (взять, например, жилищно-коммунальную реформу, когда у тех, кому не платят и половины, намерены брать все сто). Но ведь отвратительные действия властей подкрепляются привычным доверием масс к грубой и топорной официальной пропаганде. Впору вспомнить Пушкина, сказавшего, что власть у нас - первый европеец. Действительно, с таким обществом она могла бы позволять себя куда больше безобразий.
Позволю себе не развивать эту тему - и без меня есть кому ругать темный народ. Но и просвещенная часть общества как минимум безответственна. Особенно заметно стало это после 11 сентября. Проявившаяся после этих событий болезнь либерально настроенной общественной элиты видится мне в готовности отстаивать фундаментальные гуманистические принципы (которые следует отстаивать) далеко не всегда добросовестными и глубокими способами (что недопустимо). Конечно, не дай бог, противостоя терроризму, развивать конфронтацию христианского и мусульманского миров. Но следует ли отсюда, что можно с безоглядным доверием относиться к утверждениям, что все религии одинаковы, что ислам ничем не хуже любой другой, что террористы вроде бен Ладена - никакие не мусульмане. Не честнее было бы сказать, что конфронтация двух цивилизаций недопустима и безнравственна не потому что они ничем не отличаются друг от друга, а несмотря на то, чем они отличаются.
Меня беспокоит готовность либеральной элиты верить в небылицы. Сахаров никогда не позволял себе отойти от самой невыгодной для его позиции правды, никогда не позволял себе хотя бы умолчание по поводу каких-то важных трудностей. Вспомним, как кинулись на Андрея Дмитриевича, когда он написал о жертвах психиатрических репрессий, что некоторые из них нуждались в доброй помощи врача. Как все тогда стали на дыбы! Как обвиняли Сахарова! Что, они не знали, что он прав? Знали, конечно. Но как мог он так неполитично поступить, как мог выступить на стороне палачей в белых халатах! Хотя нелепо даже и говорить о том, что Сахаров не оправдывал и не мог оправдывать карательную медицину. То же самое мы видим и теперь: из того, что было бы преступлением развязать войну против ислама, вовсе не следует, что расцвет мусульманского терроризма - это не внутреннее трагическое и недопустимое развитие самого ислама.
3. Называть вещи своими именами
Демократия только тогда демократия, когда она внутри себя предусматривает возможность своей собственной гибели. Увы, это так. Демократия, которая не позволит себя самое устранить законным демократичным способом, - уже не демократия. Потому что демократия состоит в том, что и фашисты имеют равные права с другими - до тех пор, пока их взгляды не переходят в насильственные действия.
Предположим, большинство народа возжелает абсолютную монархию. Или вдруг, по склонности народов заблуждаться, большая часть общества примет фашистские ценности. Что тут поделаешь - они имеют право.
Если научная теория не несет в себе идеи experimentum crucis, которая может ее разрушить и отвергнуть, - то это не теория. Теории, выживающей при любых результатах любого эксперимента, - грош цена. И если сущность демократии состоит в свободе воли граждан - коллективного источника власти, и для этого предусмотрены соответствующие демократические процедуры, то, когда граждане пожелают коренным образом изменить власть, - они должны иметь возможность это сделать.
Увы, такие трагические повороты всегда мыслимы. Да, вполне демократическим путем демократические и гуманистические ценности могут быть отвернуты. Каков должен быть ответ западной цивилизации на такой вызов? Если бы случилась такая мировая трагедия, что некая часть человечества пожелала бы коллективно и единодушно, без колебаний, осуществлять некие варварские цели - мы можем только воевать. Мы можем только с оружием в руках отстаивать свою концепцию свободы. Мы можем только защищаться, как защищалось человечество во Второй мировой войне. Это была воля человечества защититься от посягательств на свободу.
Я убежден в том, что сегодня Запад не будет воевать с мусульманством. Потому что, как ни много в мусульманском мире носителей крайних и агрессивных настроений и основанной на них практики, в этот мир давно уже проникли идеи настоящей свободы. Не случайно мусульманские авторитеты постоянно говорят о том, что ислам - на самом деле очень гуманная и миролюбивая религия, и что джихад надо понимать не как войну с неверными, а как беспощадную войну со своим собственным грехом.
Они говорят, что, все дело в том, что в Мекке пророк Мохаммед провозгласил сначала гуманный и человеколюбивый ислам, потому что тогда он был пророк Господа и не обладал светской властью. А потом в Медине он провозгласил нечто совсем другое. И беда, дескать, состоит в том, что, согласно исламскому праву, истина то, что сказано позднее. И если то, что сказано раньше, противоречит более поздним высказываниям, то эти ранние постулаты теряют свою силу. И таким образом светские государственные обстоятельства коренным образом изменили поначалу замечательный и гуманный ислам.
Я не богослов. Чего там случилось в Медине, когда духовная власть совокупилась со светской, пусть разбирают богословы. Но если верить утверждениям всех наиболее почитаемых в мусульманском мире религиозных деятелей, толпа неверно понимает Коран. Ислам, по их словам, должен быть гуманен. Исламу, как утверждается, свойственна верность заповеди "не убий". Убийство, утверждают они, самый тяжкий грех.
Так если эти беснующиеся толпы заблуждаются, то прямой нравственный долг исламских авторитетов - вовсе не объяснять нам, как человечна и замечательна их религия. Их долг - идти к этим остервенелым бородачам и говорить: "Вы служите шайтану, а не Аллаху". Их долг – бороться с этим массовым заблуждением. Будьте добры, напишите соответствующий комментарий к Корану. Пусть там будет сказано: джихад - совсем не означает убийство евреев, христиан или кого-то еще. И совершивший убийство не в объятия гурий попадает.
Если б духовные авторитеты ислама стояли на своем и говорили: да, в Коране записано "убей неверного", и мы должны исполнять волю Аллаха и убить всех неверных, - тогда другое дело. Тогда война двух миров, двух цивилизаций была бы неизбежной. Потому что грош цена была бы тогда западной цивилизации, если она оказалась бы не в состоянии защитить самое себя, свое существование, свою свободу.
Но говорят ведь другое: люди не так толкуют Коран. Так идите к ним! Невозможно включить телевизор - как только там человек в чалме, так сразу начинается объяснение, какой ислам хороший, миролюбивый и благостный. Так что вы мне это говорите? Вы там, в Пакистане, говорите это. А то фетва Салману Рушди - призыв к любому правоверному мусульманину убить этого нечестивца для очищения от грехов - ноль минут потребовалось для того, чтобы она появилась. А вот насчет фетвы Бен Ладену я что-то не слышал.
Поэтому я и говорю: врут они. Интеллектуалы от ислама достаточно пропитаны современной идеей свободы, но недостаточно решительны для того, чтобы прокомментировать должным образом свое вероучение - или просто исправить его. Может быть, нужен новый Мохаммед. Во всяком случае, нужна честность. Лидеры же ислама трусливы и нерешительны.
4. В объятиях (тисках) власти
Гражданское общество - всего лишь часть общества, но наиболее активная его часть. Это - разнообразные общественные организации, профсоюзы и творческие союзы, а также политические партии и религиозные организации.
Особую роль в так называемом третьем секторе, чрезвычайно специфичную, играют политические партии. Они - часть гражданского общества, готовая уйти в другой сектор: даже если это партия, не представленная в парламенте, она, тем не менее, участвует в борьбе за власть. Вопрос в том, перестает ли политическая партия принадлежать к гражданскому обществу, если она добивается власти в стране?
Думаю, что парламентская деятельность членов политических партий в известной степени есть деятельность представителей гражданского общества. Ведь представительная власть потому так и называется, что парламентарии представляют своих избирателей, то есть представляют общество. Даже разработка государственного бюджета - она тоже затрагивает общество в целом. Почему в известной степени? Потому что тут уже возникает некоторая функция, не свойственная гражданскому обществу: законодатели не только представляют интересы своего пула, они еще и занимаются при этом балансом интересов. А это уже частично властная функция, потому что трудно себе представить прямую общественную деятельность по балансу интересов. Баланс интересов в обществе может складываться сам по себе в результате взаимодействия разных интересов - парламентарии же специально заняты разрешением этой задачи. Более того, парламентской деятельностью властные стремления политических партий не исчерпываются. Поскольку войти во власть - это, прежде всего, войти в исполнительную власть, в правительство, занять высшие государственные посты.
Следует отдавать себе отчет в том, что, переходя в эти властные структуры, представитель политической партии должен распроститься с гражданским обществом. Конечно, государственный чиновник может сохранить свою идеологию, которой он руководствовался, занимаясь общественной активностью. Но, став чиновником, он приобретает принципиально иные функции, которые становятся для него приоритетными, как для добросовестного человека, исполняющего свои новые обязанности.
Почему я оговариваюсь в данном случае насчет политических партий? Потому что гражданское общество действует идеалистически, по принципу, сформулированному Андреем Дмитриевичем Сахаровым: интеллигенция занимается всего одним делом - она строит идеалы. Интеллигенция - это ведь и есть главная часть гражданских общественных структур. Строить идеал и оказывать давление на власть для того, чтобы страна двигалась в направлении этого идеала - это совсем не то же самое, что заниматься конкретными исполнительскими решениями внутри государственных органов. В некотором смысле власть ведь всегда сопротивляется обществу.
Я далек от утверждения, что власть и общество обязаны всегда быть в резкой оппозиции. Но, с моей точки зрения, совершенно естественно, что гражданское общество всегда ведет себя настороженно-подозрительно по отношению к власти. Это необходимая и очень важная социальная функция.
Гражданское общество - только тогда гражданское общество, когда оно готово и осознает не только свое право, но и свою обязанность осуществлять контроль. Чиновник же, служащий во властных структурах, может ли он контролировать сам себя? Как показывает опыт, ведомственные контрольные инстанции служат, как правило, лишь маскировке грехов ведомств.
Поэтому мне кажутся глубоко неверными соображения, с которыми выступают ведущие идеологи состоявшегося недавно "Гражданского форума", утверждающие, что гражданское общество есть кадровый резерв власти. Мое несогласие с этой концепцией нисколько не страдает от того, что во власть действительно уходят из гражданского общества достаточно многие. Речь о другом: об идейном наполнении работы общественного активиста. Она состоит отнюдь не в том, чтобы готовиться к управлению, к работе в управленческих структурах. Если гражданское общество - это кузница кадров для власти, то я не понимаю, кого же оно выкует из искателей идеала?
Даже в самых благополучных, неконфронтационных условиях, к которым надо стремиться, гражданское общество и власть никогда не должны стремиться к симфонии и сливаться в объятиях. Общество и власть всегда находятся в отношениях работодателя и наемного работника. Власть - наемный работник. Мудрое же и мужественное гражданское общество осознает себя работодателем, осознает свою обязанность контролировать власть, требовать от нее отчета и оказывать на нее давление. В то же время такое общество должно быть достаточно терпеливо для того, чтобы входить в трудности власти.
Понятно, что требования приближения к идеалу всегда будут сталкиваться с практическими тормозами и препятствиями. Идеал на то и идеал, что он не может быть воплощен вдруг и полностью. Но, понимая трудности власти, гражданское общество должно тем не менее продолжать добросовестно выполнять свою роль критика или партнера, не оставляя при этом своей независимой и критической позиции.
Конечно, это не есть служба государственного чиновника, потому что власть, со своей стороны, должна оказывать некое сопротивление этому давлению. Власть слишком податливая неизбежно впадает в опасный грех популизма. Власть должна быть все-таки слегка консервативна - радикальных властей мы уже навидались. Власть должна понимать общественную необходимость своего постоянного оппонента, социальную роль этого оппонирования, не смущаться и не раздражаться общественным давлением, а искать способы, не бросаясь в реформации, его учесть. Разумная и ответственная власть может пускаться в перемены очень осторожными шагами.
Что касается прошедшего "Гражданского форума", то он подтвердил предположения, что изначальной причиной флирта власти с общественными организациями было желание "построить" общественные структуры. Выше уже вкратце говорилось о том, как сначала построили губернаторов, потом политические партии, средства массовой информации, суды, милицию. Наконец, решили, что пора выстроить в одну шеренгу общественные организации. Это совершенно очевидное первоначальное намерение власти.
12 июня 2001 года, когда президент Путин встретился с так называемой общественностью, эти намерения проявились со всей отчетливостью. Но следом весомые политические консультанты власти отчетливо начали понимать, что можно, конечно, собрать форум, который дружным хором пропоет: "славься, славься". Только зачем он нужен, если мы соединяемся с Западом и нам надо иметь приличный вид? Это первый и, может быть, даже главный мотив, по которому власть выстроила свою игру с обществом по-другому.
Верю ли я в добросовестные намерения власти, якобы решившейся на разговор всерьез? Как всегда это бывает с властью, она, конечно, очень хочет завязать диалог с обществом. Но с каким? С тем, которое она сама сочла для себя удобным считать конструктивным. Ей всегда нужно такое общество, которое - кто с некоторыми колебаниями, а кто без малейших сомнений - пропоет осанну. И кремлевские аналитики отлично понимают, что значительная часть общества к этому склонна.
Давайте вспомним историю выдвижения господина Путина. Анатолий Игнатьевич Приставкин его выдвигал! Беспризорник, побывавший в Чечне, человек, нахлебавшийся от КГБ бог знает сколько. Да и кто только из деятелей культуры не выдвигал этого подполковника - или не произносил тогда или потом некие слова в поддержку Путина (назову близкие мне имена Юлия Кима, Игоря Губермана)! Все наперебой рвались. При этом, как видно из истории последней отечественной избирательной кампании, ритуальные, знаковые фигуры нашего гражданского общества исходили, увы, из совершенно циничных, прагматических соображений.
Дело ведь в том, что для Путина служба в КГБ - не просто факт биографии (в конце концов люди порывали с этой организацией). Но нынешний российский президент - часть этой машины, представляет ее. Вспомним, среди кого искала кремлевская команда нового лидера - это были люди одного ведомства: Примаков, Степашин. И все же они показались достаточно самостоятельными, не совсем однозначно-чекистскими, были предположения, что они переросли в каком-то смысле принадлежность к спецслужбам. Ставка была сделана на служаку, подполковника, гордящегося своей принадлежностью к этой упившейся кровью организации. И он повел за собой на вершину государственного управления вереницу себе подобных: клонированные ивановы (один - министр обороны, другой - зам руководителя президентской администрации), люди, очевидно повязанные с г-ном Путиным единым советским прошлым.
Почему же тогда включился в ту кампанию писатель Приставкин? Наверное, не потому, что ему так нравится КГБ. Но народ востребовал КГБ как символ и залог порядка, а Приставкин, с одной стороны, заигрывает с народом, а с другой - имеет в виду свой клановый интерес, интерес своей комиссии. Интерес очень важный и благородный.
Только не покупаются такой ценой высокие ценности. И это еще раз к вопросу о болезнях российской либерально элиты.
Тем более что отплатили тому же Приставкину так, как и следовало ожидать. Во время избирательной кампании он был знаковой фигурой: посмотрите, вот лучший представитель интеллигенции, председатель какой комиссии, а ведь и он агитирует за Путина. А когда выборы прошли - вот вам расплата. Комиссия вдруг оказалась преступно либеральной, милующей кого ни попадя. Выражаясь старым языком, комиссия исповедует, оказывается, абстрактный гуманизм. Очень уместное возвращение к прежней терминологии.
Использовавшиеся в значительной части при выборах Путина демократическая фразеология и бутафория показали намерение власти изображать, в том числе в глазах международного сообщества, национальную солидарность на основе гуманистической идеи: "Мы не какие-нибудь там последыши советской системы. Мы - практичные, устремленные в будущее на основе универсальных ценностей. Да, у нас есть свой интерес, и мы будем его всячески защищать. Но мы с вами одной крови - вы и мы. И пусть ваша замечательная политкорректность распространится на нас в полной мере." Что и произошло.
То обстоятельство, что власть, действовавшая в лице ближнего боярского круга первого президента Ельцина, равно как и власть нынешняя были цинично беспредельны, - это понятно. Но и общество оказалось под стать этой власти.
Поэтому идея общественного объединения, "общественного согласия" была естественна и первоочередна.
Комментаторы, прежде всего на Западе, сильно удивились списку участников встречи общественности и Путина 12 июня: "Это что ж такое за гражданское общество?
Пчеловоды есть, филателисты есть, композиторы, музыканты-исполнители. А где же, черт возьми, правозащитное сообщество? А где же, на самом деле, гражданское общество?"
Представители администрации поняли - это был упрек на их языке. И исправили слишком прямолинейное движение своих политтехнологов: "Правозащитники? Так значит, надо и этих? Ага, значит, коммерческие партнеры оказались привередливыми".
Дальше пошла игра: Глеб Павловский со своей когортой и отчасти представители администрации хотели не мытьем, так катаньем получить осанну. Другая часть оргкомитета - прежде всего Александр Аузан, Арсений Рогинский, Людмила Алексеева, Андрей Бабушкин, Светлана Ганнушкина (вероятно, я не всех упомянул) оказались той силой, которая готова была играть ва-банк. Их скромная и сдержанная позиция была такова: форум - это не уполномоченный съезд, форум нелегитимен, он не может принимать решений. Вообще говоря, решения от имени гражданского общества - это нонсенс, таких решений не существует и не может существовать, гражданское общество - это рыхлая, невыстроенная структура. У нее не может быть своего исполнительного или даже представительного, тем более руководящего органа. Потому никакие выборы или голосования, никакие общие оценочные декларации глобального характера неуместны.
Если этот форум состоится с участием правозащитников, - говорили мои коллеги, - то это должно быть некое рабочее совещание, на котором будут представлены две отчетливо обозначенные стороны - власть и само общество, которые будут излагать друг другу свои точки зрения и договариваться искать по отдельным конкретным вопросам некие общие подходы.
Уместно повторить, что эта идея носит принципиальный характер. "Нам не нравятся ваши законы, - говорим мы, - но протестовать против них и против идейных основ той системы, которую вы строите, мы намерены исключительно мирными и законными способами. Мы не скрываемся. Мы основываемся на евангельском "ты сказал". Ты сказал, что у нас есть свобода слова? Ну, вот тебе свобода слова." При такой отчетливой позиции отказ от предложенного обмена мнениями выглядел бы, по-моему, ужасно недобросовестно.
Таково главное соображение, почему надо было идти, и правильно было сделано, что мы пошли на Гражданский форум.
Можно сказать и следующее: оставаться чистым - это не значит не вступать в грязь. Просто надо мыться. И если ты ведешь себя всегда достойно, не надо бояться окружающей грязи.
Гражданский форум, надо сказать, завершился не без некоторого положительного результата, который состоит главным образом не в том, что там было, а в том, чего там не было. Добились этого упомянутые мною люди очень нелегким трудом и четко выстроенным поведением. Не было осанны. Не было создания ЦК гражданского обществ и построения общественной вертикали. Не было общих резолюций.
Конечно, во многих случаях исподволь, а иногда и вполне отчетливо, как у г-жи Слободской, звучали слова "общественный комитет при Президенте". И это было на грани нарушения достигнутых договоренностей. Собственно ничего дурного в общественном органе при Президенте нет. Ежели Президент желает создать при себе общественный консультативный комитет, то благоволит издать указ, по которому некие граждане приглашаются им в некий общественный совет. Это его президентское право. Но со стороны гражданского общества предлагать Президенту создание такой структуры - по-моему, не есть хорошо. Именно от этого отбивался организационный комитет, утверждая, что гражданское общество принципиально не может иметь единого представительства, ибо гражданское общество - это и "Мемориал", и Баркашов. Какой единый представитель может быть у такого гражданского общества?
Нельзя Баркашову отказать в участии в гражданском обществе. Единственное ограничение, установленное для него - закон. Можно жестко воспретить насилие и подстрекательство к насилию, но исповедовать некие идеи Баркашову и его сторонникам запретить нельзя, ибо это принципиально противоречило бы фундаментальным основам гражданского общества.
Конечно, шум, поднятый вокруг форума, совершенно неадекватен его значению. Нет ничего особенного в том, что некие представители президентской администрации встретились с некими руководителями или активными участниками некоторых общественных организаций. Это не событие вселенского характера и нет никакого повода взаимно оскорблять друг друга тем, кто идет на этот форум, и тем, кто на этот форум не идет.
Интересно, однако, другое. Форум кончился - и посыпались оценки. Пресса довольно единодушно взялась клеймить это мероприятие. Хотя я и сам вполне разделяю скепсис по отношению к его результатам, мне любопытны постоянно повторяющиеся в прессе нотки: а не запачкали ли свои белые ризы правозащитные организации, согласившись играть в навязанные администрацией игры?
Что это? Вновь обретаемая независимость нашей прессы? Ведь она ругает власть, организовавшую форум, за стремление не мытьем, так катаньем подчинить общественные организации. Да, это очень положительный для СМИ симптом. Только так ли это все на самом деле?
Если пресса столь независима по отношению к форуму, то где же ее независимость, когда она говорит о Чечне, о партийном строительстве, о законодательных инициативах, рассматриваемых в Думе, об экстремистских организациях, террористах. Что ж вы в этих случаях транслируете только соображения власти? Как же ваша независимость?
Как это объяснить? Полагаю, что объяснения два. Первое. Власть встретилась с общественными организациями. Но простите, - как бы хочет сказать пресса, - а кто это такие - общественные организации? Что они значат? Почему же не с бизнесом, черт возьми? Ведь на самом деле - гражданское общество это мы, бизнесмены (а пресса почти полностью идентифицировала себя с бизнесом, стала придатком к нему). Мы не желаем делиться влиянием. Это наша прерогатива.
И второе. Это ревность прессы самой по себе, а не только как транслятора позиций бизнеса. Мы - "четвертая власть", - опять-таки дают понять СМИ, - "первая власть" должна взаимодействовать с нами, а вы, граждане, только через наше посредство.
Но какая, на самом деле, пресса власть? Задача ее - быть посредником гражданского общества в его взаимоотношениях с властью и миром. Влиятельность прессы основывается на силе и самом существовании гражданского общества.
И все же, невзирая на не слишком добросовестные комментарии журналистов, ругать форум (равно, правда, как и хвалить его) особо не за что. Да, со стороны отдельных некоммерческих организаций это была откровенная попытка выторговать себе нечто у власти. Со стороны других - подороже продаться власти. Наконец, третьи общественные силы, участвовавшие в форуме, обозначали лишь открытость к диалогу, при ясно выраженном несогласии с политической курсом.
Нет нужды определять долю каждой из этих общественных позиций среди участников форума. Да и вряд ли можно сделать это достоверно. Не думаю, что третья позиция преобладала, но она безусловно была заметной. Потому что третья позиция - и есть наиболее достойная позиция гражданского общества.
http://www.hrights.ru/text/koval/23-06-02-vlast_i_ob.htm
1. Западное и византийское
Мы намерены рассмотреть здесь отношения общества и власти. Но эти отношения коренным образом зависят от модели государственности: что есть государство - самоцель или механизм, обслуживающий общество?
Тот или иной тип государственной идеологии строит под себя соответствующую правовую систему. А правовые модели различаются, в свою очередь, в зависимости от того, какая из двух противоположных концепций прав личности положена в их основу: являются права личности приоритетными, либо преимущество отдается коллективным правам. Первую, либеральную модель, называют обычно западной, вторую можно условно назвать "византийской".
Но если там, где признается первенство прав индивидуума, права сообществ также оказываются защищены, то там, где приоритет отдается коллективным правам, права личности зачастую оказываются под угрозой. Ставка на коммунитаристскую (общинную) модель порождает подавление человеческой свободы: индивидуальные права приносятся в жертву некой сверхзадаче, мистическим сущностям, "коллективным интересам". Природа этого объяснима. Личностная свобода - сердцевина секулярного мировоззрения, хотя само оно - продукт развития европейской христианской культуры.
Идея свободы, ограниченной лишь нравственностью (неприкосновенность свободы других - это ведь и есть нравственность) должна была бы вырастать из всех библейских (только ли?) религий. Ведь если человек создан по образу и подобию Божьему, т.е. по образу и подобию Творца, то и сам он - творец, прежде всего - творец самого себя. А творчество невозможно без свободы, в том числе - свободы выбора. Иисус не претворил камни в хлебы, чтобы накормить голодных, не сошел с креста на глазах у толпы, представив тем самым неопровержимые доказательства своей божественности. Он предоставил человеку самому выбирать: верить, или не верить. Он исповедовал тем самым принцип свободы. (И сама концепция отделения церкви от государства - результат развития той же идеи: "царство мое не от мира сего").
В основе же доминирующего коллективного права лежат примитивно интерпретированные религиозные представления, полагающие человеческую жизнь лишь средством осуществления сверхъестественного замысла. Утратив религиозную основу, эти представления сохраняют ту же направленность: целью человеческих жизней объявляется "светлое будущее", "величие нации", всемирное торжество каких-либо идей.
Отсюда утверждается, что обеспечить и защитить необходимо прежде всего не права человека, а права значительного числа людей, т.е. некого коллектива - в конечном счете, народа, составляющего население государства. Права же личности при таком подходе вторичны и должны соблюдаться постольку, поскольку обеспечены права коллектива. Беда этой концепции в том, что в конечном счете некий коллектив оказывается во власти тоталитарного руководства и его именем удовлетворяются интересы очень небольшой группы людей. Небольшая кучка носителей власти как раз и оказывается тем коллективам, ради которого проповедовался отказ от прав личности и самопожертвование. Что такое фашизм или советский социализм, как не торжество концепции коллективного права? На чем основана китайская общественно-политическая система? Разумеется, на коллективном приоритете. Утверждаю, что других примеров осуществления на практическом, государственном уровне идеологии коллективных прав просто не существует.
Индивидуальные же права, будучи строго обеспечены, автоматически приводят к полному удовлетворению так называемых коллективных прав. Если я имею право пользоваться любым языком, практиковать, коллективно или индивидуально, любую религию или не практиковать никакой, организовывать различные мирные ассоциации и вступать в них, если я имею право учить детей на любом языке и выбирать для них вид образования и воспитания, то все коллективные права, на которые я хотел бы рассчитывать и которые меня волнуют, автоматически будут выполнены.
Не требует доказательств, что уровень свободы выше всего в современном мире в тех странах, где преобладает индивидуалистическая философия. Только придерживаясь западной традиции, имеет смысл говорить о таких отношениях власти и общества, в которых возможно становление гражданского общества, потому что именно из приоритета личностного начала вытекает та концепция государства, в соответствии с которой власть - это не самодостаточная величина, а лишь наемный работник общества. Граждане, по этой концепции, - источник власти, а власть - обладающие очень большими полномочиями, делегированными народом, наемные работники. Власть - это избранный народом механизм защиты и удовлетворения интересов общества.
Очевидно, что в двух противоположных парадигмах не может сложиться одного и того же понимания отношений власти и общества. Одно дело, когда хозяин страны, т.е. гражданин, спрашивает со своих наемных работников, а другое - когда власть проверяет, насколько хорошо общество укрепляет государство и служит так называемым государственным интересам.
Конечно, некоторые зачатки гражданского общества могут существовать и "византийском" обществе. Например, традиционные формы местного, территориального самоуправления, та же община, занимающаяся своими территориальными делами. Вероятнее всего, принципы демократии могут при этом стихийно воплощаться, но лишь до известного предела - до тех только пор, пока этот зачаток гражданского общества не войдет почему-либо в конфликт с властью, пока власть не почувствует угрозы своим интересам. И тогда власть без труда подчиняет себе эти формы народного волеизъявления, ставит их себе на службу как произошло с русской крестьянской общиной, приобретшей полицейские функции, когда сельский староста стал главным помощником пристава. Так что местные общины всегда могут оказаться просто игрушкой власти, как только ей это понадобится.
В рамках византийской модели иные, кроме отношений подчиненности, взаимосвязи власти и общества могут зародиться лишь из общественного подполья, когда там появляются ростки гражданских свобод. Подполье - это стремление человека к свободе, когда ему навязана несвобода. Вспомним антисоветское подполье: это был открытый и подчиненный регламентации действовавшего тогда права протест. Причем протест этот со стороны диссидентов не означал конфронтации с властью. Он означал неприятие существовавшего под правлением этой власти порядка вещей. Но всегда оставалась и провозглашалась готовность к диалогу с властью - готовность в свободном обсуждении и законными способами, предоставленными той самой сталинской, затем брежневской конституциями, добиваться изменения варварских законов. Не случайно первые проявления такого открытого протеста против порядков в стране были демонстрациями в День Конституции на Пушкинской площади. То были демонстрации в защиту Конституции с требованием, обращенным к властям "Соблюдайте собственную Конституцию".
Конечно, вряд ли кто-нибудь из достаточно серьезных людей, обращавшихся тогда к власти, рассчитывал на то, что такой открытый диалог состоится, и власть, устыдившись, начнет трансформироваться. Но это был открытый протест, открытое требование свободы, опирающейся на конституционное право, пусть лживо, но декларированное в Конституции. И я думаю, что если бы власть тогда оказалась достаточно умна и смела для того, чтобы начать такой диалог, то большинство добросовестных оппонентов власти не отвергло бы этого диалога, даже если бы понимали, что при этом власть намерена была бы всякими маневрами и ухищрениями расправиться с оппонирующей идеей.
2. Власть и общество
Нынешняя российская власть, подлаживаясь под западных партнеров, не брезгует заверениями в приверженности принципам права. Однако эти дипломатические заверения по своему несоответствию реальной кремлевской политике мало чем отличаются от советских. Разница лишь в том, что теперь, всеми своими действиями утверждая приоритет государственного над частным, государство не утруждает себя созданием мифов об общем благе и других коллективистских ценностях. Цинично и откровенно нынешняя администрация действует в собственных интересах, руководствуясь прежде всего целями укрепления и удержания собственной власти. Права и свободы личности не приносятся теперь в жертву неким высшим интересам (коммунизму, нации и т.п.), а попираются и растаптываются. И это характеризует нынешний российский режим как полицейский. Пример Чечни, на котором здесь я не буду останавливаться - не единственное, но достаточное тому доказательство.
В ситуации тотального нарушения и даже разрушения прав человека - политических и гражданских, социальных и экономических - говорить о наличии гражданского общества или о его "становлении" даже неприлично. Под вывеской "диктатура закона", изрядно отдающей чрезвычайщиной, идет выстраивание властных вертикалей, которыми общество оказывается огороженным чуть ли не со всех уже сторон. "Диктатурой закона" называют, например, подчинение губернаторов. Казалось бы, что плохого в том, чтобы заставить соблюдать закон глав регионов? Но эта диктатура не затрагивает почему-то ни калмыцкого хана Кирсана Илюмжинова, утопившего республику в бесправии и нищете, ни башкирского царька Муртазу Рахимова, ни многих других. А восстановление законности в Приморье, приведшее к снятию Наздратенки, обернулось для зарвавшегося губернатора "наказанием" по Крылову: "и щуку бросили в реку". Происходит строительство централизованного унитарного государства с разрушением имевшихся слабых и несовершенных федералистских ценностей. Вместо децентрализации государства, переноса центра тяжести управления в регионы и муниципалитеты разрастается гипертрофированная власть центра.
Право ходит в прислужниках власти и работает только против простого народа, а также против Гусинского и Березовского - наверное, не без оснований, но почему-то только против них. Преследования оппозиционных олигархов настояны на идеологии "информационной безопасности", ведущей к контролю за СМИ, удушению свободы слова, преследованию независимых журналистов (происходит это больше на местах, чем в центре, но при попустительстве, а зачастую - подстрекательстве федерального руководства).
Вертикализация происходит во всех сферах, прежде всего там, где независимость и самостоятельность имеют принципиальное для общества значение. Судебная реформа сработана с нескрываемой целью добиться подчинения и управляемости судебной власти. Избирательная реформа направлена превращение избиркомов в нечто вроде политической милиции. Наконец, апофеоз управляемой демократии - закон "О политических партиях", замораживающий любую возможность политического строительства снизу. Партии могут быть только федеральными (причем - сразу, с момента возникновения и иметь не менее 10 тысяч членов в большинстве регионов). Налицо воссоздание польско-чехословацкой партийной системы коммунистической эпохи, где формальная многопартийность была разрешена, но все партии разделяли при этом платформу руководящей и направляющей и были готовы работать под ее руководством.
То, что власть безнаказанно игнорирует мнение практически всего народа об опасности и недопустимости ввоза в Россию и захоронения отработанного ядерного топлива, что новый Трудовой кодекс низводит трудовые отношения до уровня бесправного, рабского труда ради выживания, свидетельствует, что дело не только и не столько во власти.
Проблема в самом обществе. Главный симптом его болезни: оно терпит такую власть, не решается заявить свои требования, и даже одобряет то, против чего здоровое, гражданское общество обязано выступать: войну в Чечне. Общество не способно ни к какому протесту, инертно и безразлично к судьбе собственной страны, готово смириться с любой, даже самой позорной властью и рукоплескать ей. Как сообщает в своем докладе, представленном на наш Конгресс, Юрий Левада, только 16 % опрошенных обращают внимание на профессиональное и политическое прошлое нашего президента.
Не удивительно, что власть не стесняясь врет народу: кого стесняться? Вспомним историю с подводной лодкой "Курск". Мало вранья, излившегося на россиян, когда экипаж погибал - теперь, отправляя двух адмиралов в отставку, заявляют, что это никакого отношения к катастрофе не имеет. И все понимают, что слушают ложь, но это нимало не задевает наше общество. Это общество, не уважающее себя - общество, выбирающее своим представителем Жириновского. Посмотрите на нашу деревню: эта вечная чудовищная разруха порождается не одним только агропромышленным начальством. Отсутствие предприимчивости, привычка к патернализму, воровство. Когда веками первым делом остается водка, когда основной инстинкт - слямзить и пропить, бессмысленно валить все на Кремль. Власть, конечно, пользуется привычкой населения к рабской покорности, злоупотребляет правом, грабит, отбирает последнее (взять, например, жилищно-коммунальную реформу, когда у тех, кому не платят и половины, намерены брать все сто). Но ведь отвратительные действия властей подкрепляются привычным доверием масс к грубой и топорной официальной пропаганде. Впору вспомнить Пушкина, сказавшего, что власть у нас - первый европеец. Действительно, с таким обществом она могла бы позволять себя куда больше безобразий.
Позволю себе не развивать эту тему - и без меня есть кому ругать темный народ. Но и просвещенная часть общества как минимум безответственна. Особенно заметно стало это после 11 сентября. Проявившаяся после этих событий болезнь либерально настроенной общественной элиты видится мне в готовности отстаивать фундаментальные гуманистические принципы (которые следует отстаивать) далеко не всегда добросовестными и глубокими способами (что недопустимо). Конечно, не дай бог, противостоя терроризму, развивать конфронтацию христианского и мусульманского миров. Но следует ли отсюда, что можно с безоглядным доверием относиться к утверждениям, что все религии одинаковы, что ислам ничем не хуже любой другой, что террористы вроде бен Ладена - никакие не мусульмане. Не честнее было бы сказать, что конфронтация двух цивилизаций недопустима и безнравственна не потому что они ничем не отличаются друг от друга, а несмотря на то, чем они отличаются.
Меня беспокоит готовность либеральной элиты верить в небылицы. Сахаров никогда не позволял себе отойти от самой невыгодной для его позиции правды, никогда не позволял себе хотя бы умолчание по поводу каких-то важных трудностей. Вспомним, как кинулись на Андрея Дмитриевича, когда он написал о жертвах психиатрических репрессий, что некоторые из них нуждались в доброй помощи врача. Как все тогда стали на дыбы! Как обвиняли Сахарова! Что, они не знали, что он прав? Знали, конечно. Но как мог он так неполитично поступить, как мог выступить на стороне палачей в белых халатах! Хотя нелепо даже и говорить о том, что Сахаров не оправдывал и не мог оправдывать карательную медицину. То же самое мы видим и теперь: из того, что было бы преступлением развязать войну против ислама, вовсе не следует, что расцвет мусульманского терроризма - это не внутреннее трагическое и недопустимое развитие самого ислама.
3. Называть вещи своими именами
Демократия только тогда демократия, когда она внутри себя предусматривает возможность своей собственной гибели. Увы, это так. Демократия, которая не позволит себя самое устранить законным демократичным способом, - уже не демократия. Потому что демократия состоит в том, что и фашисты имеют равные права с другими - до тех пор, пока их взгляды не переходят в насильственные действия.
Предположим, большинство народа возжелает абсолютную монархию. Или вдруг, по склонности народов заблуждаться, большая часть общества примет фашистские ценности. Что тут поделаешь - они имеют право.
Если научная теория не несет в себе идеи experimentum crucis, которая может ее разрушить и отвергнуть, - то это не теория. Теории, выживающей при любых результатах любого эксперимента, - грош цена. И если сущность демократии состоит в свободе воли граждан - коллективного источника власти, и для этого предусмотрены соответствующие демократические процедуры, то, когда граждане пожелают коренным образом изменить власть, - они должны иметь возможность это сделать.
Увы, такие трагические повороты всегда мыслимы. Да, вполне демократическим путем демократические и гуманистические ценности могут быть отвернуты. Каков должен быть ответ западной цивилизации на такой вызов? Если бы случилась такая мировая трагедия, что некая часть человечества пожелала бы коллективно и единодушно, без колебаний, осуществлять некие варварские цели - мы можем только воевать. Мы можем только с оружием в руках отстаивать свою концепцию свободы. Мы можем только защищаться, как защищалось человечество во Второй мировой войне. Это была воля человечества защититься от посягательств на свободу.
Я убежден в том, что сегодня Запад не будет воевать с мусульманством. Потому что, как ни много в мусульманском мире носителей крайних и агрессивных настроений и основанной на них практики, в этот мир давно уже проникли идеи настоящей свободы. Не случайно мусульманские авторитеты постоянно говорят о том, что ислам - на самом деле очень гуманная и миролюбивая религия, и что джихад надо понимать не как войну с неверными, а как беспощадную войну со своим собственным грехом.
Они говорят, что, все дело в том, что в Мекке пророк Мохаммед провозгласил сначала гуманный и человеколюбивый ислам, потому что тогда он был пророк Господа и не обладал светской властью. А потом в Медине он провозгласил нечто совсем другое. И беда, дескать, состоит в том, что, согласно исламскому праву, истина то, что сказано позднее. И если то, что сказано раньше, противоречит более поздним высказываниям, то эти ранние постулаты теряют свою силу. И таким образом светские государственные обстоятельства коренным образом изменили поначалу замечательный и гуманный ислам.
Я не богослов. Чего там случилось в Медине, когда духовная власть совокупилась со светской, пусть разбирают богословы. Но если верить утверждениям всех наиболее почитаемых в мусульманском мире религиозных деятелей, толпа неверно понимает Коран. Ислам, по их словам, должен быть гуманен. Исламу, как утверждается, свойственна верность заповеди "не убий". Убийство, утверждают они, самый тяжкий грех.
Так если эти беснующиеся толпы заблуждаются, то прямой нравственный долг исламских авторитетов - вовсе не объяснять нам, как человечна и замечательна их религия. Их долг - идти к этим остервенелым бородачам и говорить: "Вы служите шайтану, а не Аллаху". Их долг – бороться с этим массовым заблуждением. Будьте добры, напишите соответствующий комментарий к Корану. Пусть там будет сказано: джихад - совсем не означает убийство евреев, христиан или кого-то еще. И совершивший убийство не в объятия гурий попадает.
Если б духовные авторитеты ислама стояли на своем и говорили: да, в Коране записано "убей неверного", и мы должны исполнять волю Аллаха и убить всех неверных, - тогда другое дело. Тогда война двух миров, двух цивилизаций была бы неизбежной. Потому что грош цена была бы тогда западной цивилизации, если она оказалась бы не в состоянии защитить самое себя, свое существование, свою свободу.
Но говорят ведь другое: люди не так толкуют Коран. Так идите к ним! Невозможно включить телевизор - как только там человек в чалме, так сразу начинается объяснение, какой ислам хороший, миролюбивый и благостный. Так что вы мне это говорите? Вы там, в Пакистане, говорите это. А то фетва Салману Рушди - призыв к любому правоверному мусульманину убить этого нечестивца для очищения от грехов - ноль минут потребовалось для того, чтобы она появилась. А вот насчет фетвы Бен Ладену я что-то не слышал.
Поэтому я и говорю: врут они. Интеллектуалы от ислама достаточно пропитаны современной идеей свободы, но недостаточно решительны для того, чтобы прокомментировать должным образом свое вероучение - или просто исправить его. Может быть, нужен новый Мохаммед. Во всяком случае, нужна честность. Лидеры же ислама трусливы и нерешительны.
4. В объятиях (тисках) власти
Гражданское общество - всего лишь часть общества, но наиболее активная его часть. Это - разнообразные общественные организации, профсоюзы и творческие союзы, а также политические партии и религиозные организации.
Особую роль в так называемом третьем секторе, чрезвычайно специфичную, играют политические партии. Они - часть гражданского общества, готовая уйти в другой сектор: даже если это партия, не представленная в парламенте, она, тем не менее, участвует в борьбе за власть. Вопрос в том, перестает ли политическая партия принадлежать к гражданскому обществу, если она добивается власти в стране?
Думаю, что парламентская деятельность членов политических партий в известной степени есть деятельность представителей гражданского общества. Ведь представительная власть потому так и называется, что парламентарии представляют своих избирателей, то есть представляют общество. Даже разработка государственного бюджета - она тоже затрагивает общество в целом. Почему в известной степени? Потому что тут уже возникает некоторая функция, не свойственная гражданскому обществу: законодатели не только представляют интересы своего пула, они еще и занимаются при этом балансом интересов. А это уже частично властная функция, потому что трудно себе представить прямую общественную деятельность по балансу интересов. Баланс интересов в обществе может складываться сам по себе в результате взаимодействия разных интересов - парламентарии же специально заняты разрешением этой задачи. Более того, парламентской деятельностью властные стремления политических партий не исчерпываются. Поскольку войти во власть - это, прежде всего, войти в исполнительную власть, в правительство, занять высшие государственные посты.
Следует отдавать себе отчет в том, что, переходя в эти властные структуры, представитель политической партии должен распроститься с гражданским обществом. Конечно, государственный чиновник может сохранить свою идеологию, которой он руководствовался, занимаясь общественной активностью. Но, став чиновником, он приобретает принципиально иные функции, которые становятся для него приоритетными, как для добросовестного человека, исполняющего свои новые обязанности.
Почему я оговариваюсь в данном случае насчет политических партий? Потому что гражданское общество действует идеалистически, по принципу, сформулированному Андреем Дмитриевичем Сахаровым: интеллигенция занимается всего одним делом - она строит идеалы. Интеллигенция - это ведь и есть главная часть гражданских общественных структур. Строить идеал и оказывать давление на власть для того, чтобы страна двигалась в направлении этого идеала - это совсем не то же самое, что заниматься конкретными исполнительскими решениями внутри государственных органов. В некотором смысле власть ведь всегда сопротивляется обществу.
Я далек от утверждения, что власть и общество обязаны всегда быть в резкой оппозиции. Но, с моей точки зрения, совершенно естественно, что гражданское общество всегда ведет себя настороженно-подозрительно по отношению к власти. Это необходимая и очень важная социальная функция.
Гражданское общество - только тогда гражданское общество, когда оно готово и осознает не только свое право, но и свою обязанность осуществлять контроль. Чиновник же, служащий во властных структурах, может ли он контролировать сам себя? Как показывает опыт, ведомственные контрольные инстанции служат, как правило, лишь маскировке грехов ведомств.
Поэтому мне кажутся глубоко неверными соображения, с которыми выступают ведущие идеологи состоявшегося недавно "Гражданского форума", утверждающие, что гражданское общество есть кадровый резерв власти. Мое несогласие с этой концепцией нисколько не страдает от того, что во власть действительно уходят из гражданского общества достаточно многие. Речь о другом: об идейном наполнении работы общественного активиста. Она состоит отнюдь не в том, чтобы готовиться к управлению, к работе в управленческих структурах. Если гражданское общество - это кузница кадров для власти, то я не понимаю, кого же оно выкует из искателей идеала?
Даже в самых благополучных, неконфронтационных условиях, к которым надо стремиться, гражданское общество и власть никогда не должны стремиться к симфонии и сливаться в объятиях. Общество и власть всегда находятся в отношениях работодателя и наемного работника. Власть - наемный работник. Мудрое же и мужественное гражданское общество осознает себя работодателем, осознает свою обязанность контролировать власть, требовать от нее отчета и оказывать на нее давление. В то же время такое общество должно быть достаточно терпеливо для того, чтобы входить в трудности власти.
Понятно, что требования приближения к идеалу всегда будут сталкиваться с практическими тормозами и препятствиями. Идеал на то и идеал, что он не может быть воплощен вдруг и полностью. Но, понимая трудности власти, гражданское общество должно тем не менее продолжать добросовестно выполнять свою роль критика или партнера, не оставляя при этом своей независимой и критической позиции.
Конечно, это не есть служба государственного чиновника, потому что власть, со своей стороны, должна оказывать некое сопротивление этому давлению. Власть слишком податливая неизбежно впадает в опасный грех популизма. Власть должна быть все-таки слегка консервативна - радикальных властей мы уже навидались. Власть должна понимать общественную необходимость своего постоянного оппонента, социальную роль этого оппонирования, не смущаться и не раздражаться общественным давлением, а искать способы, не бросаясь в реформации, его учесть. Разумная и ответственная власть может пускаться в перемены очень осторожными шагами.
Что касается прошедшего "Гражданского форума", то он подтвердил предположения, что изначальной причиной флирта власти с общественными организациями было желание "построить" общественные структуры. Выше уже вкратце говорилось о том, как сначала построили губернаторов, потом политические партии, средства массовой информации, суды, милицию. Наконец, решили, что пора выстроить в одну шеренгу общественные организации. Это совершенно очевидное первоначальное намерение власти.
12 июня 2001 года, когда президент Путин встретился с так называемой общественностью, эти намерения проявились со всей отчетливостью. Но следом весомые политические консультанты власти отчетливо начали понимать, что можно, конечно, собрать форум, который дружным хором пропоет: "славься, славься". Только зачем он нужен, если мы соединяемся с Западом и нам надо иметь приличный вид? Это первый и, может быть, даже главный мотив, по которому власть выстроила свою игру с обществом по-другому.
Верю ли я в добросовестные намерения власти, якобы решившейся на разговор всерьез? Как всегда это бывает с властью, она, конечно, очень хочет завязать диалог с обществом. Но с каким? С тем, которое она сама сочла для себя удобным считать конструктивным. Ей всегда нужно такое общество, которое - кто с некоторыми колебаниями, а кто без малейших сомнений - пропоет осанну. И кремлевские аналитики отлично понимают, что значительная часть общества к этому склонна.
Давайте вспомним историю выдвижения господина Путина. Анатолий Игнатьевич Приставкин его выдвигал! Беспризорник, побывавший в Чечне, человек, нахлебавшийся от КГБ бог знает сколько. Да и кто только из деятелей культуры не выдвигал этого подполковника - или не произносил тогда или потом некие слова в поддержку Путина (назову близкие мне имена Юлия Кима, Игоря Губермана)! Все наперебой рвались. При этом, как видно из истории последней отечественной избирательной кампании, ритуальные, знаковые фигуры нашего гражданского общества исходили, увы, из совершенно циничных, прагматических соображений.
Дело ведь в том, что для Путина служба в КГБ - не просто факт биографии (в конце концов люди порывали с этой организацией). Но нынешний российский президент - часть этой машины, представляет ее. Вспомним, среди кого искала кремлевская команда нового лидера - это были люди одного ведомства: Примаков, Степашин. И все же они показались достаточно самостоятельными, не совсем однозначно-чекистскими, были предположения, что они переросли в каком-то смысле принадлежность к спецслужбам. Ставка была сделана на служаку, подполковника, гордящегося своей принадлежностью к этой упившейся кровью организации. И он повел за собой на вершину государственного управления вереницу себе подобных: клонированные ивановы (один - министр обороны, другой - зам руководителя президентской администрации), люди, очевидно повязанные с г-ном Путиным единым советским прошлым.
Почему же тогда включился в ту кампанию писатель Приставкин? Наверное, не потому, что ему так нравится КГБ. Но народ востребовал КГБ как символ и залог порядка, а Приставкин, с одной стороны, заигрывает с народом, а с другой - имеет в виду свой клановый интерес, интерес своей комиссии. Интерес очень важный и благородный.
Только не покупаются такой ценой высокие ценности. И это еще раз к вопросу о болезнях российской либерально элиты.
Тем более что отплатили тому же Приставкину так, как и следовало ожидать. Во время избирательной кампании он был знаковой фигурой: посмотрите, вот лучший представитель интеллигенции, председатель какой комиссии, а ведь и он агитирует за Путина. А когда выборы прошли - вот вам расплата. Комиссия вдруг оказалась преступно либеральной, милующей кого ни попадя. Выражаясь старым языком, комиссия исповедует, оказывается, абстрактный гуманизм. Очень уместное возвращение к прежней терминологии.
Использовавшиеся в значительной части при выборах Путина демократическая фразеология и бутафория показали намерение власти изображать, в том числе в глазах международного сообщества, национальную солидарность на основе гуманистической идеи: "Мы не какие-нибудь там последыши советской системы. Мы - практичные, устремленные в будущее на основе универсальных ценностей. Да, у нас есть свой интерес, и мы будем его всячески защищать. Но мы с вами одной крови - вы и мы. И пусть ваша замечательная политкорректность распространится на нас в полной мере." Что и произошло.
То обстоятельство, что власть, действовавшая в лице ближнего боярского круга первого президента Ельцина, равно как и власть нынешняя были цинично беспредельны, - это понятно. Но и общество оказалось под стать этой власти.
Поэтому идея общественного объединения, "общественного согласия" была естественна и первоочередна.
Комментаторы, прежде всего на Западе, сильно удивились списку участников встречи общественности и Путина 12 июня: "Это что ж такое за гражданское общество?
Пчеловоды есть, филателисты есть, композиторы, музыканты-исполнители. А где же, черт возьми, правозащитное сообщество? А где же, на самом деле, гражданское общество?"
Представители администрации поняли - это был упрек на их языке. И исправили слишком прямолинейное движение своих политтехнологов: "Правозащитники? Так значит, надо и этих? Ага, значит, коммерческие партнеры оказались привередливыми".
Дальше пошла игра: Глеб Павловский со своей когортой и отчасти представители администрации хотели не мытьем, так катаньем получить осанну. Другая часть оргкомитета - прежде всего Александр Аузан, Арсений Рогинский, Людмила Алексеева, Андрей Бабушкин, Светлана Ганнушкина (вероятно, я не всех упомянул) оказались той силой, которая готова была играть ва-банк. Их скромная и сдержанная позиция была такова: форум - это не уполномоченный съезд, форум нелегитимен, он не может принимать решений. Вообще говоря, решения от имени гражданского общества - это нонсенс, таких решений не существует и не может существовать, гражданское общество - это рыхлая, невыстроенная структура. У нее не может быть своего исполнительного или даже представительного, тем более руководящего органа. Потому никакие выборы или голосования, никакие общие оценочные декларации глобального характера неуместны.
Если этот форум состоится с участием правозащитников, - говорили мои коллеги, - то это должно быть некое рабочее совещание, на котором будут представлены две отчетливо обозначенные стороны - власть и само общество, которые будут излагать друг другу свои точки зрения и договариваться искать по отдельным конкретным вопросам некие общие подходы.
Уместно повторить, что эта идея носит принципиальный характер. "Нам не нравятся ваши законы, - говорим мы, - но протестовать против них и против идейных основ той системы, которую вы строите, мы намерены исключительно мирными и законными способами. Мы не скрываемся. Мы основываемся на евангельском "ты сказал". Ты сказал, что у нас есть свобода слова? Ну, вот тебе свобода слова." При такой отчетливой позиции отказ от предложенного обмена мнениями выглядел бы, по-моему, ужасно недобросовестно.
Таково главное соображение, почему надо было идти, и правильно было сделано, что мы пошли на Гражданский форум.
Можно сказать и следующее: оставаться чистым - это не значит не вступать в грязь. Просто надо мыться. И если ты ведешь себя всегда достойно, не надо бояться окружающей грязи.
Гражданский форум, надо сказать, завершился не без некоторого положительного результата, который состоит главным образом не в том, что там было, а в том, чего там не было. Добились этого упомянутые мною люди очень нелегким трудом и четко выстроенным поведением. Не было осанны. Не было создания ЦК гражданского обществ и построения общественной вертикали. Не было общих резолюций.
Конечно, во многих случаях исподволь, а иногда и вполне отчетливо, как у г-жи Слободской, звучали слова "общественный комитет при Президенте". И это было на грани нарушения достигнутых договоренностей. Собственно ничего дурного в общественном органе при Президенте нет. Ежели Президент желает создать при себе общественный консультативный комитет, то благоволит издать указ, по которому некие граждане приглашаются им в некий общественный совет. Это его президентское право. Но со стороны гражданского общества предлагать Президенту создание такой структуры - по-моему, не есть хорошо. Именно от этого отбивался организационный комитет, утверждая, что гражданское общество принципиально не может иметь единого представительства, ибо гражданское общество - это и "Мемориал", и Баркашов. Какой единый представитель может быть у такого гражданского общества?
Нельзя Баркашову отказать в участии в гражданском обществе. Единственное ограничение, установленное для него - закон. Можно жестко воспретить насилие и подстрекательство к насилию, но исповедовать некие идеи Баркашову и его сторонникам запретить нельзя, ибо это принципиально противоречило бы фундаментальным основам гражданского общества.
Конечно, шум, поднятый вокруг форума, совершенно неадекватен его значению. Нет ничего особенного в том, что некие представители президентской администрации встретились с некими руководителями или активными участниками некоторых общественных организаций. Это не событие вселенского характера и нет никакого повода взаимно оскорблять друг друга тем, кто идет на этот форум, и тем, кто на этот форум не идет.
Интересно, однако, другое. Форум кончился - и посыпались оценки. Пресса довольно единодушно взялась клеймить это мероприятие. Хотя я и сам вполне разделяю скепсис по отношению к его результатам, мне любопытны постоянно повторяющиеся в прессе нотки: а не запачкали ли свои белые ризы правозащитные организации, согласившись играть в навязанные администрацией игры?
Что это? Вновь обретаемая независимость нашей прессы? Ведь она ругает власть, организовавшую форум, за стремление не мытьем, так катаньем подчинить общественные организации. Да, это очень положительный для СМИ симптом. Только так ли это все на самом деле?
Если пресса столь независима по отношению к форуму, то где же ее независимость, когда она говорит о Чечне, о партийном строительстве, о законодательных инициативах, рассматриваемых в Думе, об экстремистских организациях, террористах. Что ж вы в этих случаях транслируете только соображения власти? Как же ваша независимость?
Как это объяснить? Полагаю, что объяснения два. Первое. Власть встретилась с общественными организациями. Но простите, - как бы хочет сказать пресса, - а кто это такие - общественные организации? Что они значат? Почему же не с бизнесом, черт возьми? Ведь на самом деле - гражданское общество это мы, бизнесмены (а пресса почти полностью идентифицировала себя с бизнесом, стала придатком к нему). Мы не желаем делиться влиянием. Это наша прерогатива.
И второе. Это ревность прессы самой по себе, а не только как транслятора позиций бизнеса. Мы - "четвертая власть", - опять-таки дают понять СМИ, - "первая власть" должна взаимодействовать с нами, а вы, граждане, только через наше посредство.
Но какая, на самом деле, пресса власть? Задача ее - быть посредником гражданского общества в его взаимоотношениях с властью и миром. Влиятельность прессы основывается на силе и самом существовании гражданского общества.
И все же, невзирая на не слишком добросовестные комментарии журналистов, ругать форум (равно, правда, как и хвалить его) особо не за что. Да, со стороны отдельных некоммерческих организаций это была откровенная попытка выторговать себе нечто у власти. Со стороны других - подороже продаться власти. Наконец, третьи общественные силы, участвовавшие в форуме, обозначали лишь открытость к диалогу, при ясно выраженном несогласии с политической курсом.
Нет нужды определять долю каждой из этих общественных позиций среди участников форума. Да и вряд ли можно сделать это достоверно. Не думаю, что третья позиция преобладала, но она безусловно была заметной. Потому что третья позиция - и есть наиболее достойная позиция гражданского общества.