08/23/2005 | Steve Seitz

ПРЕЗИДЕНТ

(жопа, или туда и обратно)


Еще раньше вместо слова «жопа» планировалось использовать более короткое, емкое слово трех букв. Идеей было показать зарождение на вершинах власти (в данном случае, конечно, вершине власти, в единственном числе) неких указаний, решений, проследить их путь вниз до конкретного исполнителя (туда), а затем движение результатов их исполнения назад по властной вертикали (обратно). Но, как я давно уже понял, автор руководит героями лишь поначалу, затем герои руководят автором.

Писалось, на удивление, легко и быстро, что, наверное, есть показатель невыдуманности исходного материала. Вообще, я всегда по-хорошему завидовал авторам Лениниады, «Малой земли», журналистам «Республики» и «Советской Беларуси». Ведь самое трудное в писательстве — это как раз что-либо придумать. А тут целый выдуманный мир с счастливыми хлеборобами, жизнерадостными доярками и зарплатой в 250 долларов. Сколько неуемной фантазии, сколько тяжкого труда по идеологическому насыщению текста и уничтожению в нем всего мало-мальски живого, естественного!

А вообще, повесть, конечно, вся переполнена плагиатом. И это не только первоначальный вид названия бессовестно украденный у Толкиена. Основным источником плагиата, намеренно или нет, послужил, в первую очередь, «Чонкин». Кстати, сам Войнович многих своих героев явно позаимствовал из «Похождений бравого солдата Швейка», просто интерпретировав их под описываемое время. Так что получается, со времен Австро-венгерской империи ничего, собственно говоря, и не изменилось. Читатель, знай! Если ты читаешь эту повесть, и тебе она, не дай Бог, нравится: Дело фельдкурата Отто Каца и кадета Биглера, полковника Добренького и капитана Миляги, Швондера и Полиграф Полиграфовича (как же мы забыли столь бессмертную пару) цветет и процветает!

Продолжение, кстати, следует…

В следующей повести будет показано как с помощью ОМОНа можно добиться хороших погоды и настроения на празднике 9 мая.


ПРЕЗИДЕНТ

— Гады, сволочи, сволочи! — скрежетал зубами Вася Громов со злобным остервенением, какое, наверное, и может быть разве, что у двенадцатилетнего подростка. Слезы обиды сами собой текли из глаз, смахивая грязными ладонями, он размазывал их по щекам и носу черными полосами.

— Ненавижу, ненавижу! Гады, сволочи! — повторял он. К сожалению, или к счастью слишком малый запас ругательных слов, накопленный им за недолгую жизнь не мог выразить глубину всех чувств, которые он испытывал к бросившим его друзьям.

— Этот Егор Двоежоров… Двоежоров…, — делая акцент на букве «ж», проговаривал он фамилию приятеля. — Двое… жоров…, Двое… жопов — вот он кто! — прошипел Вася старую кличку, которую никогда не осмелился бы высказать в лицо — Егор на голову его выше и с семи лет ходит в секцию карате.

Именно Егор не захотел брать его с собой раскрашивать — «бомбить» бетонный забор стройки возле Оперного театра. А ведь это и есть гордость всех настоящих граффитимейкеров — оставить свою личную подпись — «тэг» на виду у всех! Ни где-нибудь под мостом через речку, или на стенах гаражного кооператива, где его никто никогда и не увидит. А здесь: в самом центре — возле Оперного театра! Так этот забор удачно расположен — все подходы издалека просматриваются! «Бомби» себе на здоровье, пиши, что хочешь, если менты и появятся их сразу же видно будет. Раз! И во дворы, лови тебя потом по подъездам!

— Всех с собой взял, — не унимался Вася, — и Пашку Зверева, и Толика Абрамчука, и даже этого… из «В» класса… Тюленева… Тюленя… Только его не взял. Потому что в прошлый раз, когда они разрисовывали роллеты бутика «Маленький Лондон» на площади Свободы, именно он проглядел неизвестно откуда появившегося охранника, схватившего Егора и Тюленя. Досталось им тогда, конечно! И штраф родаки немаленький заплатили и в школу бумага пришла… Хотя он же в тот раз не один на шухере стоял! Тот же Толик Абрамчук…. Но почему-то именно его Егор обвинил в том, что они попались. И вот нашел случай отплатить! Всех позвал, всех наших, только меня не позвал! Сказал, чтоб близко даже не было, а то я, якобы, всем неудачу приношу!

— Но ничего, ничего, я им всем покажу! — завелся Вася. — Я и без них! Я такое сделаю, что им не снилось! Такое разрисую, что всем будет зáвидно! Я, я…, — стал он в уме перебирать известные ему сооружения, которые могли послужить объектом для «бомбежки». В голову ничего путного не приходило: одни слишком на виду, опасно туда соваться, тем более одному, другие находились слишком далеко, а злость свою хотелось удовлетворить немедленно.

— Вышка! — мелькнуло в голове. — Точно! Пожарная вышка! — радостно воскликнул Вася.

Пожарная вышка, о которой шла речь, находилась возле известного завода холодильников «Титан», распложенного на одной из центральных улиц города — проспекте Махерова. Очень-очень давно на месте теперешнего завода располагалась городская пожарная часть. Единственное, что сохранилось от нее до наших дней, это та самая вышка из красного кирпича, со смотровой площадкой, где дежурил караульный, осматривая окрестности: нет ли где пожара? Современный город разросся вширь и в высоту — теперь вышка совершенно терялась среди многоэтажек, не доставая им даже до пятого этажа.

Находясь в полуразрушенном состоянии долгое время она служила излюбленным местом для игр нескольким поколениям ребятни. Но два года назад к какому-то круглому юбилею городской пожарной службы стали копаться в архивах и обнаружили, что данное сооружение является одной из первых пожарных вышек страны, и построена она чуть ли ни времена Ивана Грозного. Вышку в экстренном порядке отреставрировали, повесили а табличку «Памятник архитектуры. Охраняется государством». Для большей сохранности огородили забором, соорудив будку для сторожа. Непосредственно к юбилею на смотровой площадке установили подсвечивающие прожектора, если ехать по проспекту Махерова — смотрится очень даже ничего.

Пробраться к вышке особого труда для Васи не составляло: забор невысок, а сторожем сегодня работал их сосед из квартиры напротив семидесяти шестилетний дед Семен — алкаш со стажем. К вечеру он уже наверняка должен быть в «зюзю» пьяным. А вот забраться наверх — другое дело! Проход внутрь вышки к винтовой лестнице, ведущей на смотровую площадку закрыт массивной металлической дверью с навесным замком. К задней стенки приделана, впрочем, еще одна лесенка, старая и проржавелая. Когда вышку реставрировали ее почему-то не тронули, возможно специально оставили для пущей исторической достоверности. Еще в то время, когда доступ к вышке являлся общедоступным, лазить по ней опасались — очень хлипкой и ненадежной казалась она с виду. Тем не менее приходилось рисковать, так как это был единственный ход наверх.

Как Вася и предполагал дед храпел у себя в сторожке, заглушая звук включенного на полную громкость телевизора. Шла очередная «Фабрика звезд».

Вася обошел вышку, лестница начиналась не с самой земли, а где-то на уровне его груди. Чтобы залезть на нее, он ухватился за перекладину над головой, подтянувшись, захватил руками следующую и так несколько раз подряд, пока ноги не встали на нижнюю перекладину. Они отчаянно скрипели, но держались. Главное, что смог поставить ноги, теперь даже если какая из перекладин оказалась бы прогнившей — не страшно: всегда можно удержаться за остов лестницы. Хуже если прогнили или разболтались в своих отверстиях штыри, крепящие ее к кирпичной стенке, тогда запросто можно свалиться вниз вместе с лестницей.

К счастью, обошлось. А наверху красиво, если со спины обзор закрывал девятиэтажный жилой дом, то впереди все просматривалось очень хорошо. Широкий, уходящий вдаль проспект с мчащимися на большой скорости машинами, куполообразная махина только что отстроенного крытого Футбольного манежа, через дорогу черная полоса деревьев — парк вокруг Пионерского озера. Засмотревшись, Василий не сразу заметил, как внизу в сторожке скрипнула дверь:

— Эй, кто здесь? Сейчас я вам покажу! — пьяным голосом закричал дед Семен. — Сейчас, как возьму ружжо и всех на хер перестреляю, как сорок третьем под Сталинградом!

Хотя Вася точно знал, что никакого «ружжа» у того сроду не было, да и в сорок третьем, однажды удалось подслушать горделивый рассказ деда своим друзьям-собутыльникам, как ловко ему удалось пристроится, он всю войну провел в глубоком тылу, руководя идеологической работой на танковом заводе. Тем не менее связываться со старым алкашом не хотелось. Надо срочно что-то рисовать на стенке и сматываться с вышки побыстрее. В голову, как назло ничего путного не лезло. Дед вернулся в сторожку, захватив в качестве оружия палку от швабры, забегал по двору:

— Сейчас я вам, блядям! — не на шутку разошелся он, размахивая вокруг себя деревяшкой. Запала, впрочем, хватило ненадолго. Как-то вдруг сразу сник, осмотрелся кругом пьяным взором, бросив рассеянный взгляд наверх. Итак и не заметил, а может и заметил, но решил, что так оно и надо, что так оно всегда и было… На самом видном месте вышке, на кирпичной стенке, обращенной к проспекту, большущими, чуть ли не в метр высотой, немного, правда, корявыми буквами, как будто специально подсвечено праздничными прожекторами, виднелось слово «ЖОПА».

#

Президент возвращался на работу после игры в хоккей. Настроение хорошее, как всегда бывает у сильных, здоровых людей после занятия спортом. Легкая, усталость, душевная удовлетворенность от выигранного матча и самолично забитых пяти шайб. Хотя возглавляемая им команда побеждала со стабильным постоянством, да и за игру он каждый раз забивал никак не меньше трех голов (в глубине души президент понимал, что подобный результат ни есть следствие собственных уникальных спортивных возможностей, что ему просто дают забить), тем не менее все равно было очень приятно

Отличному настрою способствовала также общая политическая обстановка. Внутренние враги давно побеждены и особо не рыпались; так только, если тявкнут негромко будучи в гостях у Большого соседа. Западный мир хоть и наградил его титулом «Последнего диктатора Европы», настолько погружен в проблемы борьбы с терроризмом и дележом иракской нефти, что на его выходки внимания особого не обращал. Большой сосед с Востока периодически грозил «нефтяным» или «газовым» кулаками, сетуя на отсутствие каких-либо сдвигов в обещанном объединении, выкрикивал что-то путанное и непонятное, про каких-то «мух и котлеты», но также скорее для проформы, вяло и как бы нехотя. Там свои подковерные интриги, большие деньги — большие дела. Главное, что несмотря на все это, денежными субсидиями и энергоносителями снабжал исправно, а само территориальное положение между Большим соседом и Западным миром давало такие сумасшедшие таможенные прибыли, что на этом фоне казались мелкими и незначительными внутренние проблемы: развалившееся сельское хозяйство, дышащие на ладан промышленные предприятия.

С удовлетворением он смотрел по сторонам из своего бронированного «мерседеса», вдоль проспекта Махерова, по которому он каждый день ездил, все было донельзя пригоже: чистые, вылущенные от мусора тротуары. Показательные спортивные сооружения: дворец Спорта, Ледовый дворец, Теннисный центр, Футбольный манеж навевали мысли о другой, еще более грандиозной стройке — Национальной библиотеке, которую он втайне подумывал назвать своим именем.

Думы от всего этого были сплошь позитивные, чувства полноправного хозяина, что все в этой стране ему подвластно, все идет так, как ему нужно, предсказуемо и справно наполняли душу этаким сентиментальным добродушием. Хотелось сделать что-нибудь хорошее, приятное.

Рассеяно он смотрел в окно. «Вот, к примеру, женщина пожилая на остановке сидит, — предавался размышлениям Президент. Сразу видно, что не богачка, скорее даже бедная: пенсии наверняка не хватает, небось на хлебе и молоке живет. Подъехать бы к ней, опустить стекло машины, сказать что-нибудь ободряющее! Как, наверное, она обрадовалась бы!»

Осознание того, что ему так близки и занятные проблемы обыкновенных людей, «Ведь он мог так запросто остановиться и заговорить с простой старухой!» — думал он (хотя женщина на остановке вовсе и не казалась такой уж старухой), было ему так отрадно, что он практически решился осуществить задуманное. Но к сожалению, машина двигалась слишком быстро и очень скоро женщина осталась далеко позади.

Неожиданно взгляд Президента задержался на пожарной вышке. Что-то там было не так, как обычно… Какой-то непонятный набор букв, аббревиатура или лозунг, что ли… Явно, это здесь лишнее и неуместное… «ЖОПА», — сложилось у него в голове.

— И почему вдруг «жопа», — думал Президент. — Неужели это про меня? Может это в поддержку?




Как всем диктаторам во внезапные порывы любви населения ему верилось скорее, чем в спонтанное проявление ненависти.

— Нет, вряд ли, — решил он. Хорошее настроение сразу же пошло на нет.


Дело в том, что почти вся существующая в стране оппозиция Президенту так или иначе жестко контролировались им самим же. Еще в момент становление его во власти, несмотря на полное неприятие в характере какой-либо критики со стороны, он быстро осознал необходимость иметь у себя в стране оппозицию. В конце концов теперь всегда есть на кого валить внутренние проблемы и неудачи! Опять же меньше претензий у демократического Запада.

К чести оппозиционеров они также очень скоро поняли выгодность такого сосуществования: серьезной конкуренции составить Президенту они не могли — слишком сильной оказалась выстроенная им, как теперь это модно говорить, «вертикаль власти». А так пусть незначительное, но стабильное госфинансирование, несоизмеримо бóльшие зарубежные гранды на борьбу за свободу и демократию. Самые же нетерпеливые уезжали за рубеж, получая там статус политического беженца. И тут была своя корысть. Статус политического беженца действует до тех пор пока правительство страны, предоставившее убежище не решит, что на родине пострадавшего ситуация перестала быть угрожающей для его свободы и жизни. То есть, получалось, что уехавшие оппозиционеры — это как раз те люди, которые в самой большей степени и заинтересованы в неизменности существующего режима.

Попадались, конечно, несознательные политические деятели, — демократы, мать их так! Разводящие всяческую критику, заявляющие, что отдельные недостатки в стране, вовсе не такие уж «отдельные», что людям нужна свобода слова и частное предпринимательство… Но такие давились властью жестко, а подчас и жестоко.

Протестным организациям Президент уделял очень много внимания: принимал участие в создании оппозиционных партий, санкционируя несанкционированные митинги, в обязательнейшем порядке просматривал все антипрезиденсткие лозунги, давая на каждый из них свою резолюцию. Очень ему нравился популярный одно время лозунг: «Президента — на мыло!» такие, как, например, «Долой оппортунистский режим нынешней власти!» не любил, поясняя, что: «Это бесполезно выброшенные деньги. Простой народ у нас в Оксфордах не учился и всяких заумных слов не понимает!»

Однажды к митингу, посвященному к внеплановому повышению цен на коммунальные платежи, ему принесли на согласование трехметровый транспарант с надписью «Президент — козел!» Он долго размышлял: разрешать или нет. С одной стороны в слове «козел» виднелась слишком неприкрытая оскорбительность, явно попахивающая уголовщиной, с другой -очень уж ему нравилась такая простота и лаконичность в изложении своих политических взглядов. По ходу принял поистине Соломоново решение: транспарант нести разрешил, но после митинга, студента, тащившего на себе эту махину, посадил на тридцать суток.


— Козел — это понятно, — продолжал рассуждать Президент. — Но причем здесь «жопа»? И почему не согласовано?

— Домой, — приказал он. У окошка в бронированном стекле, отделявшем его от передних мест показалось растерянное лицо референта:

Домой? А как же… Это… Там же китайский посол ждет…

— Да пошел он в …, — как-то самой собой складно сложилось куда именно следует идти дипломату дружественной державы.


Если обыкновенный человек, пусть даже не самый обыкновенный, пусть, предположим, директор крупного предприятия решит вдруг поменять свой маршрут, развернуться и ехать вместо работы домой, максимум, что это вызвало — неудовольствие нескольких водителей от перестроения его машины из первого ряда в третий. Совсем другое дело высшее лицо государства. Суматошные гаишники в спешном порядке перекрывающие подъездные дороги по новому пути следования президентского эскорта, спецслужбы проверяющие контрольные точки движения, спецслужбы в спецслужбах зачищающие все подозрительные места. Целый организм из людей из техники вынужден перестраиваться, подлаживаясь под блажь своего хозяина.


Подъехали к загородной резиденции. Постовой у входа вытянулся в струнку шестым чувством угадав скверное настроение прибывших.

— А это что? — закричал Президент, глядя себе под ноги. Короткая асфальтовая дорожка, ведущая к дому была завалена желтыми осенними листьями.

— Не успели… Осень нынче ранняя, ветер на дворе, мы думали, что вы еще не скоро…, — скороговоркой залепетал управляющий президентской загородной резиденцией — полный краснощекий жизнелюб, в расстегнутой на две верхние пуговицы рубашке. Откуда не возьмись появились трое работников с метлами.

— Метлу сюда, — приказал Президент. Несколькими широкими взмахами он смел листву с дорожки, отбросив инструмент в сторону, сквозь зубы процедил референту:

— Уволить всех на хер — ничего уже без меня сделать не могут!

Управляющий покрылся весь белыми пятнами:

— Батюшка, отец родной… За что…, — залепетал он. Но Президент его уже не слушал, рванул на себя дверь, вошел внутрь дома.

— Начальника охраны ко мне, быстро! — не оборачиваясь бросил он референту, заходя к себе в кабинет.

#

— Можно? — начальник охраны на какие-то считанные сантиметры приоткрыл дверь, просунув голову.

— Заходи, — получил в ответ.

Ни на миллиметр не сдвинув дверь, он умудрился просочиться в образовавшуюся щель, что было весьма удивительно, учитывая немалые габариты его фигуры. Широкие плечи, могучая шея бывшего тяжелоатлета, ни капли лишнего жира — разве что небольшой животик. Почти полностью лысый: редкие седые волосы на затылке, нависший над глазами лоб, тяжелые скулы, отчего нелепо выглядела застывшая на лице умиленная улыбка. Раскинув руки, он сделал три порывистых шага вперед, но решив видно, что слишком приблизился к идолу, быстро отступил, подобострастно ссутулив свое большое тело.

Если бы в эту минуту кто-либо из родственников или тем более сослуживцев увидел его, удивлению их не было конца. Сам Григорий Кузьмич!.. Чиновник категории «А», начальник службы безопасности руководителя государства, одного движения брови которого достаточно, чтобы привести в трепет любого из подчиненных, а произнесенное с презрительной иронией выражение: «Ну и что тут у вас за херня…» однажды стало причиной гипертонического криза бывшего министра энергетики!

Наверное, единственный человек, на которого подобное поведение Григория Кузьмича не произвело бы никакого впечатления, был директор знаменитого модельного агентства — Паша Асламов, по совместительству поставщик элитных проституток политическим и бизнес-патрициям страны. Заведение, где начальник охраны каждый вторник и четверг заказывал гордость всего заведения, бывшую «мисс Столица» Алику Светикову — исполнительницу ныне очень популярных у высокопоставленных клиентов садо-мазохистских фантазий на тему «Слуга — Госпожа».


— Ты что себе позволяешь, совсем распустил свою контору? — не здороваясь, сходу залепил Президент.

Выражение лица Григорий Кузьмич приобрело мину толстого разбалованного ребенка — «Да, виноват, мама, я знаю. Но все это такая мелочь по сравнению с моей любовью к тебе…»

— Я тебе все: попросишь у меня внеочередное звание — на тебе звание, попросишь денег на строительство нового корпуса для своего ведомства — на тебе денег на строительство корпуса… А что в ответ? — строго смотрел Президент на начальника своей службы безопасности.

Тот как стоял, будто подрубленный бухнулся на колени:

— Что ты, что ты, отец, ты наш родной! — замахал Григорий Кузьмич руками. — Да я же… Ты же… Я за тебя жизнь отдам, кормилец ты наш! Что ты? Чтобы мы все без тебя делали?

На коленях он подполз к Президенту, схватил его за руку, пытаясь прижать к губам. Тот резко отдернул ее. Тогда начальник охраны схватился за лацкан пиджака стал покрывать ткань поцелуями:

— Отец, ты наш родной, отец родной, отец родной!.. — как заведенный повторял он, перемежая слова с лобызанием. — Скажи, в чем я провинился перед тобой?! — заголосил Григорий Кузьмич.

Ты по Махерова давно ездил? — осведомился Президент. — «Жопа» на пожарной вышке кто написал? Я что по твоему — жопа? Твой президент — жопа? — пихнул он рыдающего начальника охраны ногой. Тот схватил ее с такой силой, что Президент едва не упал, потеряв равновесие. Стал целовать ботинок.

— Отец, ты наш родной, отец родной… Все расследуем, все выясним… Накажем… Накажем так, как никогда не наказывали, — злобно прищурился Григорий Кузьмич. — Накажем… Ох, как накажем! Прости — не усмотрел! — вновь завопил он, выбрасывая вверх руки.

Президент немного успокоился — видно, что такая покорность ему по душе. Похлопал даже своего подчиненного по лысине:

— Вставай, вставай, нечего мне тут представления устраивать, — благодушно приказал он.

— Отец, ты наш родной…, — всхлипывал начальник охраны. — Все разберем, все выясним!

— Ладно, иди работать, — кивнул Президент. — Но смотри, чтоб завтра же у меня…, — погрозил на всякий случай кулаком.

Григорий Кузьмич в последний раз осторожно коснулся кончиками пальцев ботинка Президента. Поцеловать, видно, больше не осмеливался. Вскочил с колен одним ловким движением, и так не разгибаясь в полусогнутом состоянии, спиной вперед скользнул за дверь.

Гримаса подобострастия сохранялась у него все время, пока он находился в помещении. Стоило же выйти на воздух, привычное для семьи и подчиненных грозное выражение лица вернулось к нему. Вернулся к себе в кабинет, который находился в соседнем от президентского домике. Сел в кресло, откинувшись назад на спинку:

— Все, бросаю эту гребаную работу к едрени фени! Ну, его в жопу этого мудилу! Жопа! — усмехнулся Григорий Кузьмич. — А что — похож, усы только сбрить!

Кабинет его имел вид весьма аскетический. Ничего лишнего: длинный стол для совещаний, кожаные потертые кресла, стенной шкаф с полками, заставленными папками с документами, на стене портрет Президента, ниже флаг и текст гимна.

Григорий Кузьмич набрал телефон номер министра внутренних дел.

— Я что, бля, опять должен за твое ведомство всю работы выполнять? — без всякого предисловия выпалил он в трубку.


Григорию Кузьмичу Шкатецкому в этом году исполнялось сорок семь лет. На работе он предпочитал носить дорогую, но неброскую штатскую одежду. Если бы надел мундир, что происходило крайне редко, только по случаю официальных торжеств, то на его плечах обнаружились две звезды, свидетельствующие о том, что он имеет звание подполковника комитета государственной безопасности. Министру внутренних дел Павлу Николаевичу Барабашу в прошлом месяце исполнилось шестьдесят два года. В отличие от начальника президентской службы безопасности, мундир он свой любил и носил, практически не снимая. На его погонах красовались три большие звезды генерал-лейтенанта милиции.

Начальником службы безопасности президента, или попросту начальником охраны, Григорий Кузьмич бессменно служил последние семь лет, в то время, как Павел Николаевич министром стал менее, чем полгода назад, три месяца из которых носил приставку и. о. Нервозности, впрочем, это не убавило, а скорей, наоборот, приумножило, так как по новому негласному порядку несправившегося министра увольняли без права трудоустройства на государственную службу. Последнее, а также возможность беспрепятственного ежедневного общения с Президентом, позволяло Григорию Кузьмичу, несмотря на существенную разницу в звании и возрасте, вести разговор в таком тоне.


— О, Боже, опять что-то случилось! — схватился за сердце Павел Николаевич.

— Я что, бля, опять должен за твое ведомство всю работу выполнять? — как сквозь туман донесся до него голос начальник охраны.

— Григорий Кузьмич, Григорий Кузьмич, что же вы такое говорите? — залепетал министр, судорожно соображая, в чем мог провиниться. Спросить напрямую — не хватало духу, получится: не владеешь оперативной информацией. Григорий Кузьмич прекрасно это понимал, но решил поизмываться над собеседником, показав свое превосходство:

— Что хочешь, как Бараулин бутылки собирать?


Речь шла о бывшем ректоре госуниверситета Михаиле Ильиче Бараулине. В курилке дворца Республики во время банкета, приуроченного к началу учебного года, один из коллег в дружеской беседе пошутил:

— Слушай, Михал Ильич, ты же у нас ректор, тебя, небось, студенты любят. Шел бы на следующие выборы президентом избираться. Глядишь, молодежь за тебя и проголосовала.

— А чего? Можно, — беспечно усмехнулся в усы Михаил Ильич, расслабленный выпитыми двумя бокалами шампанского.

На следующее утро счета, созданного при университете, научно-производственном объединении «Рубинтрон» оказались арестованными. Объединение, занимающееся огранкой драгоценных камней, обвинили в контрабанде и уходе от налогов в особо крупных размерах. Генеральный прокурор, взявший расследование под свой контроль, лично попросил у Президента на время ведения дела отстранить Бараулина от занимаемой должности. Расследование продолжалось полгода, в результате выяснилось, что никаких существенных нарушений НПО «Рубинтрон» допущено не было. Имела место лишь небольшая путаница в сложном документосопровождении, необходимом при работе с драгоценными камнями. С объединения все обвинения сняли, но Михаила Ильича возвращать на должность не стали. Зачем? Новый ректор справлялся со своими обязанностями вполне сносно.


— Григорий Кузьмич, Григорий Кузьмич… Мы же работаем. Нашим министерством на пятнадцать процентов снижен процент тяжелых… тяжких преступлений по сравнению с теми же показателями в прошлом месяце, количество изнасилований уменьшилось практически вдвое…, — ни с того ни с сего министр стал пересказывать текст готовящегося им доклада Президенту.

— Какие изнасилования? Ты лучше посмотри, что у тебя под носом твориться! — возмутился Григорий Кузьмич. Рассудив, что оппонент слишком для него ничтожен, решил время попусту не тратить. — Кто, бля, на пожарке возле завода холодильников слово «жопа» написал? Хозяин сегодня мимо проезжал, очень был недоволен.

— Я разберусь, обязательно разберусь, — угодливо залепетал министр перед начальником охраны, точно также, как десять минут назад тот это делал перед Президентом.

— То-то же! Чтобы завтра информация у меня на столе, — оборвал Шкатецкий, бросив телефонную трубку.

— Поставлю под личный контроль! — прокричал Павел Николаевич гудкам. Отстранил трубку от уха, глядя на нее с опаской, как на ядовитую змею. Положил на аппарат. Откинувшись на спинку стула, бросил под язык таблетку нитроглицерина. Помассировал под пиджаком сердце. Посидев так некоторое время, привстал со своего места, пробормотав что-то нехорошее в адрес Григория Кузьмича. А может и не пробормотал, так послышалось или подумалось. Ну, его… Начальственные стены испокон веков имеют уши… А теперь и глаза. Потянулся к телефону:

— Соедините меня с замом.

Первый заместитель министра внутренних дел Михаил Ефимович Кацнельсон в отличие от своего непосредственного начальника отставки не боялся совершенно. Должность свою он занимал почти девять лет (даже больше, чем Григорий Кузьмич!), пережив за это время семерых министров. Маленький, нервного телосложения человечек, казавшийся всегда не выспавшимся, тихий и неприглядный на своем посту был совершенно незаменим.

Сущность работы любого министерства — координация и управление деятельностью подчиненных ему ведомств. Собирая и анализируя сведения об их работе, министерский аппарат корректирует усилия, определяет первоочередность решаемых задач, ставит новые и т. д. и т. п.

При плановом ведении хозяйства (а именно такой способ руководства государства выбран за основу нынешним Президентом), да еще когда вся реальная власть собрана вокруг одного человека, ни о каком самостоятельном координировании, а тем более управлении речи быть не могло. Все решалось в других более высоких сферах, точнее в одной единственной сфере, с глубокой плешью наверху, стыдливо прикрытой зализанной слева направо прядью редких волос.

Таким образом, из всех возможных функций у министерства оставалась только одна: в начале отчетного периода доводить до подчиненных требуемые Президентом показатели работы, по окончании собирать данные о результатах претворения их в жизнь, плюсовать и перемножать, подсчитывать проценты исполнения, рисовать таблицы снижения количества квартирных краж на душу населения, строить графики роста идеологической пропаганды среди малолетних карманников… При таком способе ведения дел личности министра или его замов утрировались как таковые; главным были здесь Его Величество Показатель, Великий и Могучий Процент Снижения, а чиновники министерства выполняли роли кого-то среднего между придворными шутами и счетоводами.

На самом деле работа по плюсованию показателей не такая простая, как это могло показаться на первый взгляд. Цифры, которые доводились до министерского аппарата из районных и областных отделений внутренних дел зачастую высасывались из пальца или другого, схожего по внешнему виду органа. И оказывались настолько приукрашенными, что порой возникал вопрос, зачем в такой прекрасной, спокойной стране, со столь идеологически подкованным населением, вообще, содержать органы правопорядка? Иногда же находились правдолюбцы, которые считали своим долгом отчитываться реальными цифрами (к счастью, таких с каждым годом оставалось все меньше и меньше), и тогда картина становилась прям таки удручающей.

Если подсчитываемые показатели так и не состыковывались с требуемыми (периодически по подразделениям прокатывалась волна борьбы с приписками и недописками) существовал еще метод правильного сравнения. Во времена Советского Союза бытовал единый универсальный год сравнения — 1913, с которым так удобно было сопоставлять объемы производства черного металла, пшеницы, а еще лучше телевизоров. В современных реалиях с развитием такой науки, как математическая статистика, «удобных» годов имелось множество. Например, количество изнасилований всегда выигрышно смотрелось на фоне 1991 года, статистику разбойных нападений сравнивали с 1996 или 1993 годами, наиболее плохая раскрываемость была в 2001 году… и тому подобное.

Если же, несмотря на все ухищрения, все равно получалось туго, на первый план выводились другие показатели. Например, низкая раскрываемость преступлений вела за собой существенную экономию бумаго- и человекоресуросов. Особым шиком в этом деле было придумать какой-нибудь новый показатель. К примеру: «Увеличение тенденции к стремлению снижения общего числа преступлений на тысячу человек». Или: «Общая интенсивность профилактических мер, направленных на борьбу с автомобильными угонами». Универсальный, всегда положительный показатель, тот, который ныне так высоко ценился верховной властью и оттого неизменно выпячивался на первое место, — это объем идеологической работы среди сотрудников и населения.

Михаил Ефимович Кацнельсон являлся не только признанным виртуозом, но, главное, и фанатиком своего дела. Денно и нощно с перерывами только на краткий сон и прием пищи он неустанно складывал и перемножал числа, строил диаграммы сравнения, изобретал новые формулы подсчета. Каждое утро с нетерпением любовника ожидал курьера, приносящего широкий запечатанный конверт с надписью «Совершенно секретно», с жадностью старого чревоугодника разрывал его, выуживая на свет листки квартального отчета очередного РОВД. Выискав в тексте нужные цифры, причмокивая от удовольствия губами, переписывал их к себе в тетрадку, от руки разлинеенную на сложные, одному ему понятные таблицы, тут же правил, поджидая документы от других отделений.

Главным свойством работы Михаила Ефимовича была патологическая неприязнь к целым числам. Если, в получаемых бумагах он находил круглые цифры, например, 10%, он тут же менял значение на 9,96% или 10,43%. Целое число казалось ему безликим и неестественным, за дробными же значениями проглядывалась солидная аналитическая работа. Однажды для праздничной брошюры, посвященной юбилею милиции, ему поручили сосчитать количество людей, работающих в органах. Складывая данные итак и этак, он к своему крайнему неудовольствию, каждый раз получал круглое число. В конечно итоге это привело его в такую неописуемую ярость, что он в клочья порвал бумаги с расчетами, чуть не сорвав этим выпуск издания.

За девять лет работы Михаил Ефимович Кацнельсон безболезненно пережил шестерых министров. Возможно, он запросто мог бы стать «серым кардиналом» своего ведомства, коим его и считали непосвященные люди, но чувство власти было ему абсолютно чуждо. Единственное, что по-настоящему вызывало в нем эмоции, это Проценты и Показатели, за которыми по идее должны стоять живые люди с их проблемами, горем или радостями, на самом же деле не имеющие под собой никакого внятного смысла. Для чиновника Михаил Ефимович еще довольно молод — пятьдесят два года. Как раз то возраст, когда начинаешь задавать себе вопрос «для чего?», и, возможно, в своей деятельности он видел глубокую важность для блага страны (которого не было, даже если на минуту отвлечься, что все поступающие к нему данные изначально «липовые»), на самом деле им руководила только мелкая уродливая страсть к жонглерству цифрами, нелепая в своей тщетности и бесполезности.

Когда министр позвонил и приказал выполнить конкретную работу по раскрытию конкретного, пусть даже такого незначительного на первый взгляд, преступления — обыкновенного хулиганского поступка, Михаил Ефимович совершенно растерялся. Он привык иметь дело с чем-то написанным на бумаге или, по крайней мере, набранном на компьютере, не мысля, что надо делать в таких случаях. К счастью, благодаря большому опыту службы в министерстве, он быстро вспомнил главный принцип чиновника — свалить ответственную работу, не сулящую зримых дивидендов, на подчиненного.

#

Начальник отделения внутренних дел Советского района, полковник милиции Казимир Францевич Печень с тоской смотрел на настенные часы: сегодня четверг — банный день, на два часа в закрытом для простых смертных «Центре досуга» Паши Асламова зарезервирована сауна. А еще только полдень, стрелки по циферблату тащились так медленно, что Казимиру всерьез казалось, что сзади их кто-то придерживал. Он даже поднялся с кресла, подошел к часам, заглянул в щель между ними и стенкой. Решив размять затекшие члены, заходил по ковру.

Его кабинет не шел ни в никакое сравнение с кабинетом ни одного из выше представленных чиновников. Пол покрыт ковром с толстым ворсом, в углу большой обтянутый красной кожей диван, возле круглый журнальный столик из матового стекла. Массивный дубовый стол хозяина кабинета завален бумагами и дорогими канцелярскими прибамбасами, рядом черное кожаное кресло с высокой спинкой. На стене над диваном в золотой рамке с вензелями картина внушительных размеров. Писанный масляными красками пейзаж: какая-то речка, трава, синее небо, сосенки — нарисовано все с фотографической правильностью, за которой художник обычно прикрывает отсутствие таланта. Во всем обустройстве проглядывалась безвкусная, аляповая роскошь нувориша. Общим для всех, описанных выше, чиновников являлся только обязательный ныне портрет Президента и плакаты с текстом гимна и флага с гербом.

Сам Казимир — молодой человек, немногим старше тридцати, но уже с приличным брюшком, одутловатым лицом от многочисленных излишеств.

Начальником Советского РОВД стал он совсем недавно. Еще полгода назад работал простым участковым, нося на плечах погоны с одной единственной звездочкой младшего лейтенанта, полученной им еще по окончании милицейской академии, когда большинство его сокурсников к этому времени получали старшего лейтенанта, а то и капитана. Жизнь Казимира текла медленно и без перемен, и так, казалось, до конца дней своих разбираться ему в семейных дрязгах жильцов многоэтажек, гонять местных алкоголиков и хулиганистых подростков, «крышовать» за небольшую прибавку к зарплате проституток, работающих возле ночного супермаркета, вдрызг напиваться с коллегами в ночные дежурства, кляня свое неудавшееся существование. Если бы в один прекрасный момент в гости к матери не приехала совершенно забытая ею двоюродная сестра. Высокая мужеподобная старуха с въедливым взглядом, выйдя на пенсию, решила отчего-то, что у нее рак желудка и перед смертью задумала повидать своих городских родственников. Это и была та самая Добрая Фея, на появление которой в своей жизни Казимир уже и надеялся…

Тетка, как выяснилось, тридцать лет проработала психиатром в колхозе, которым некогда руководил нынешний Президент. С ее приездом и началась феерическая карьера племянника. Злые языки в кулуарах кухни говорили, что столь стремительный рост Казимира по служебной лестнице был ни сколько следствием дружеских отношений тетки с Президентом, сколько того, что запасливая старуха сохранила у себя карточку психиатрического обследования будущего руководителя государства.


Десять шагов вперед, десять назад по кабинету — все, только чтобы убить это проклятое время!

— Может прилечь, поспать часок, — мелькнуло в голове Казимира. Мечтательно взглянул на свой такой мягкий, удобный диван, — Не… Часок — это ни туда, ни сюда, — рассудил все же он.

Впрочем, ходить по кабинету ему даже нравилось: всякие интересные мысли лезли в голову. То ему представлялось, что на отделение напали чеченские террористы: перебили охрану у входа, взяв, находившихся в здании, людей в заложники. Все, конечно, очень перепугались, закричали, засуетились, Люсенька секретарша визжит, что есть силы. Только он один, такой… Как выскочит из кабинета с пистолетом! И всех этих страшных бородачей: бах, бах! Он до того увлекся, что стал бегать по кабинету, изображая, как он собирался расстреливать чеченцев. Спрятался за спинку кресла, выглянул осторожно: бац, бац! Ловко перекатился по полу за диван, оттуда тоже: бац, бац! Впрочем, быстро переутомился от таких упражнений. Встал, отряхнув штаны, скрестив на груди руки, снова заходил по кабинету взад-вперед.

Теперь — он в засаде! Конечно, не он один, а целое подразделение спецназа. Но он, понятное дело, самый главный, все ждут его приказа.

— Я пойду в одиночку…, — бросает он. Раздевшись по пояс, раскрасил тело для маскировки черными полосами. Из оружия оставил себе только свой верный мачете. Все с восхищением смотрели на него, особенно Люсенька, которой так к лицу хаки! Самозабвенно оглядывала его мощный обнаженный торс. На глазах у нее навернулись слезы, вот-вот, еще немного, и она не выдержит, бросится ему на грудь…

Неожиданно зазвучавший телефонный звонок разрушил нарисованную воображением картину. Казимир подошел к аппарату, но отвечать на вызов не спешил, вместо того со злостью уперся глазами в телефон, надеясь, что тот сам собой умолкнет. На другом конце провода кто-то находился чрезвычайно настойчивым. С неохотой снял трубку.

— Здравствуйте, Казимир Францевич. Михаил Ефимович Кацнельсон вас беспокоит.

Казимир пренебрежительно поморщился. Из министерских чиновников больше всего он презирал именно замминистра. И дело не только в еврейском происхождении последнего. Если в начале того, как Казимир стал начальником РОВД, у него присутствовали некоторые сомнения, что этот пост достался ему не совсем по заслугам, а во многом благодаря связям тетки; то вскоре большие кабинет и зарплата, лесть подчиненных и прочие атрибуты руководящего положения неизбежно трансформировали сознание таким образом, что он с определенностью начал полагать, что достиг всего сам, используя свои необычные способности и дарования, что просто его, наконец, заметили, оценили по достоинству. Соответственно, на фоне своей блистательной карьеры, человека, который девять лет сиднем сидит на месте заместителя, и до сих пор не стал министром или чем-то большим, Казимир презирал чрезвычайно.

— Ну, слушаю, — вымолвил он, вложив во фразу все свое пренебрежение к собеседнику.

— Казимир Владимирович, извините, что вас беспокою. Но, понимаете, вынужден… Тут по поступившей ко мне из компетентных источников информации произошло небольшое ЧП. Кто-то на пожарной вышке, стоящей на проспекте Махерова написал неприличное слово. Происшествие на первый взгляд незначительное, то что называется яйца выеденного не стоит, но вы сами понимаете… Крайне неприятный инцидент. К сожалению, на вашем участке, неужели вы до сих пор не в курсе? — с издевкой осведомился Михаил Ефимович, мстя за столь грубое: «Ну, слушаю». — Так что вынужден побеспокоить. Вы уж извините, но просили, как можно побыстрее расследовать. Ведь неприятно людям: они по проспекту ездят, а ту всякая дрянь намалевана, да еще на памятнике архитектурного зодчества. Так что вы уж постарайтесь… До свидания. — Положил он трубку.

Казимир переваривал полученную информацию. Даже несмотря свою на крайнюю ограниченность, он хорошо понимал какие «люди» ездят по проспекту Махерова.

В принципе, замминистра был не совсем прав. Проспект Махерова хоть территориально и относился к ведомству его отделения, на самом деле полностью контролировался службой безопасности президента. И первая мысль у Казимира была такая же, как до этого у Михаила Ефимовича, а до этого у Павла Николаевича, а еще ранее у Григория Кузьмича — свалить возложенное поручение на другого. Уже даже взялся за трубку, чтобы позвонить начальнику президентской охраны, сказать, чтоб тот разбирался во всем сам. Однако, представив, как будет разговаривать с Шкатецким, пусть даже по телефону, Казимир нервно сглотнул слюну. После Президента и своей тетки больше всего он боялся именно его.

— Ну, вот, блин, всю баню испортили! — со злостью выругался он. Расхаживать по кабинету больше не хотелось, потому что вместо героических сцен в голову лезла всякая гадость и нехорошие мысли о расправе, которая неминуемо последует, если он не разберется с этим делом.

Как разыскать того, кто пишет всякую «дрянь» на стенах («Интересно, что, кстати, там написано?» — думал Казимир) представлялось ему, честно говоря, не совсем ясным. В бытность работы участковым опыт оперативной работы ограничивался у Казимира составлением протоколов типа: «Гражданин К., находясь в состоянии алкогольного опьянения, ударил свою супругу, в ответ та, будучи в таком же состоянии, нанесла К. удар сковородкой в область черепно-мозговой коробки головы. В результате полученных травм гражданин К. в бессознательном положении доставлен в больницу. Взаимных претензий супруги не имеют, инциденты впредь обещают не повторять».

Хорошо, что Казимир вовремя вспомнил, что теперь он не черти знает кто — мелкая милицейская сошка, которому можно вот так позвонить и приказать что-либо сделать, а очень значительный начальник с большим количеством подчиненных. С этой мыслью он уселся за свой стол, погладил дырокол, купленный за пятьдесят долларов, открыл и закрыл девственно чистый ежедневник с обложной из натуральной кожи (семьдесят пять долларов), с гордостью осмотрел весь интерьер кабинета. Сразу же к нему вернулось ощущение уверенности и собственной значимости.

— Люсенька, найди Игнатюка и скажи, чтобы он, как можно быстрее шел ко мне, — нажал он кнопку телефонного коммутатора.


Через пять минут за дверью послышалось неловкое пошаркивание.

— Входите, — кивнул Казимир, не поднимая глаза. Для своих сотрудников ему всегда хотелось выглядеть занятым и деловым — он взял со стола первую попавшуюся бумажку и сделал вид, что полностью поглощен чтением. Это оказалось, присланное по факсу рекламное предложение некой фирмы об изготавливаемых ими индуктивных датчиках для весоизмерительной техники.

«… При линейности упругого элемента от 0 до 1000 микрон и частотном диапазоне измерения веса от 0 до 50 герц, предлагаемый индуктивный датчик обеспечивает измерение веса в диапазоне 0—5000 килограмм с приведенной погрешностью измерения 0,01 процента. Возможна реализация датчиков на дозаторное оборудование и платформенные весы в линиях по производству бетона…», — с изумлением прочитал Казимир, не поняв половину слов текста.

«К чему бы это? — недоуменно думал он, Зачем это мне? А может надо? Может, было, какое указание, а я пропустил?» — мелькнула в голове тревожная мысль.

На Игнатюка, похоже, такая важность и загруженность начальника подействовала: стоя у двери он неловко переминал с ноги на ногу, теребил шов на форменных штанах, не находя места своим большущим рукам. Казимир же с успехом продолжал изображать «большого начальника». Поднял взгляд, изумленно осматривая мощную фигуру вошедшего, как будто в потоке дел напрочь забыл о такой мелочи, как Игнатюк. Чем привел последнего в совершеннейший трепет.

— А, Игнатюк! — «вспомнил» Казимир. Окончательно запутавшись во фразе: «Высокая долговечность и надежность поставляемого оборудования, конкурентоспособные цены, благодарные отзывы наших предыдущих заказчиков — гарантия Вашего удовлетворения от работы с нами!», отбросил от себя листок с рекламой:

— Как работа идет? Как раскрываемость, хорошая?

— А чё ж ей быть не хорошей? — смущенно промычал Игнатюк.

— А этот задержанный… По делу об ограблении. Как его там… Круталевич. Во всем сознался?

— А чё ж ему не сознаваться? Чистосердечно, как вы и просили…

— Ну, во-первых, я у тебя ничего такого не просил, — покраснел Казимир. — А вообще, что чистосердечно — это, конечно, хорошо. А то там бывают всякие претензии у родственников на содержание, на неправильное ведение допросов…, — пристально всмотрелся он в Игнатюка.

— А чё же ему быть неправильным? — совсем засмущался тот, разглядывая свои громадные кулаки со сбитыми в кровь костяшками. — Попался, это самое, — виноват. Чё нам, другого ловить?

— Смотри у меня, — а то сам знаешь: в двадцать четыре часа без выходного пособия… И не посмотрю, что ты у нас полгода на доске Почета висишь! — пригрозил Казимир, — Но, впрочем, я тебя, собственно говоря, не за этим позвал. Да, ты садись, садись.

— Да чё так… Я постою лучше…

— Садись, говорю!

Игнатюк пододвинул к себе стул, осторожно сел на самый краешек.

— Плохо работаешь, Игнатюк, — сообщил Казимир. Встал из-за стола и начал вышагивать вокруг подчиненного. Тот неотрывно следил за ним взглядом.

— Нет, нет, с оперативно-розыскной работой у тебя вроде все нормально. Раскрываемость высокая, у всех задержанных чистосердечное признание. А вот идеологическая работа на участке, мягко говоря… хромает. Притом сильно хромает.

— Да вы чё? — привскочил Игнатюк. — Я ж только вчера… По вашему приказу «Красный уголок» с портретом, стенгазету… На библиотеку больше всех в отделении, директиву Президента об укреплении дисциплины — наизусть, политинформации каждый вторник… Молодежь, эта самая… В Патриотический союз у меня все вступили… А кто не вступил, я им!.. — погрозил он кулаком несознательной милицейской поросли. — Березки в парке сажают, старушек через дорогу переводят…

— Это-то — да! Это хорошо, что среди сотрудников. А среди населения? Милиция — это, будем так говорить, рупор государства… Оппозиция — она же не дремлет! Ты что, Игнатюк, хочешь, чтоб нами американский президент командовал?

— Никак нет, товарищ полковник! — вытянулся в струнку Игнатюк.

Казимир носил чин подполковника, решения о присвоении ему очередного внеочередного звания еще не подписано. Игнатюк прекрасно знал об этом, но решил лишний раз польстить самолюбию начальника.

— Так вот, Игнатюк. По имеющейся у меня информации из компетентных источников…, — Казимир был очень доволен, что так ловко ввернул в разговор фразу, услышанную от замминистра. Ему живо представилось: высокие мускулистые мужчины с таинственными лицами — те самые «компетентные источники» — в черных костюмах и солнцезащитных очках ходят по улицам города, собирая для него информацию. — На пожарной вышке кто-то написал нецензурное слово. И это, когда вся страна в битве за урожай!.. Или на строительстве библиотеки! — Стукнул со всей дури открытой ладонью по столу и очень зря это сделал — вверх острием лежала канцелярская кнопка. — Ай-яй! — заверещал Казимир, дуя на ушибленное место.

— В общем, прошу… Не прошу, а приказываю! — поправился Казимир. — В самые короткие сроки разобраться, кто это сделал и наказать.

— А как я разберусь, если никого не задержали? — удивился Игнатюк.

— Ты, бля, оперативник, или кто? Что только и умеешь, что с задержанных признания выбивать? — закричал Казимир. Боль в ладони никак не хотела проходить. Мне, что объяснять тебе, что в таких случаях делают? Проведи оперативно-следственные мероприятия, опроси свидетелей, осмотри место преступления…, — запнулся Казимир, так как сам имел смутное понятие о том, что все-таки «делают в таких случаях». — И чтоб к утру информация у меня на столе! Все, свободен! — выдохнул он.

— А чё хоть написали? — обернулся Игнатюк, находясь уже у самой двери.

— А ты что не знаешь, что в таких случаях пишут? — усмехнулся Казимир.

#

Поздний вечер. Без десяти минут одиннадцать. Уставший Президент отходил ко сну — сутки выдались, как никогда трудными. Днем футбольный матч с ветеранами футбола (дружеская ничья 4:4, он забил два гола), затем теннис с крупным арабским бизнесменом — потенциальным инвестором (6:2, 6:1, 6:0 в пользу Президента), вечером встреча с олимпийцами, дружеский армреслинг с золотой чемпионкой прошедших игр. «Всегда уступаю красивой женщине,» — заявил Президент, зардевшейся от счастья метательнице молота. С китайским послом встреча так и не состоялась.

Григорий Кузьмич абсолютно голый, если ни считать серых носков, подвешенный к потолку за обмотанную вокруг рук цепь, сладострастно корчился от ударов кожаной плети, наносимых Аликой Светиковой. Судя по вздыбленному мужскому достоинству, экзекуция находилась в самом разгаре.

Павел Николаевич спал с блаженной улыбкой на устах. Прочитав перед сном составленный заместителем квартальный отчет о работе министерства, он впервые за последние два месяца заснул без снотворного. Очередной шедевр от Кацнельсона оказался так здорово составлен, что с одной стороны все в стране было более чем хорошо, с другой — оставалось еще на что можно просить денег.

Сам Михаил Ефимович также изволил опочивать. Утомившись созданием отчета, он позволил себе эту слабинку — лечь пораньше обычного. Глядя на умиротворенное выражение лица, хотелось верить, что ему снились десятичные дроби.

Казимир, обернутый в банную простынь, жаловался на жизнь пышнотелой блондинке, одетой точно таким же образом.

— Вот шлют всякую гадость по факсу. Какие-то индуктивные датчики, весоизмерительные системы… У меня, может, в школе по физике только четверка была, — соврал он. На самом деле выше тройки у него случалось только по пению и физкультуре. — Факсуют всякую гадость, а ты, поди, разберись — надо тебе это или не нет!..

Блондинка лицом один в один секретарша Люсенька, что еще раз доказывало высокий уровень услуг, предлагаемых Сашей Асламовым, послушно слушала его стенания, но к удивлению Казимира лапать себя не позволяла, препятствуя всем попыткам засунуть руки под простынь.

Игнатюк пил водку. Начал он это делать сразу же после осмотра места преступления. Внимательно изучил надпись, переписав на всякий случай себе в блокнот. Подколупнул пальцем стену, понюхал известку, попробовав ее на вкус. Хотел снять отпечатки пальцев, но вовремя вспомнил, что во всех детективах преступники обычно ходят в перчатках.

Опрос свидетелей, точнее одного единственного свидетеля — сторожа тоже ничего не дал. Дед находился в блаженном, практически не коммуникабельном состоянии, которым может похвастаться удачно опохмелившийся с утра алкоголик. Впрочем, выпить предложил. Игнатюк согласился, оправдывая это служебной необходимостью. Из школы милиции он помнил «золотое правило»: чтобы свидетеля разговорить, надо внушить ему доверие.

Однако пить со стариком оказалось не интересно, уже после второй рюмки тот впал в совершенно коматозное состояние. С бессмысленной улыбкой он сидел, покачиваясь на табуретке, периодически заваливаясь со страшным грохотом на пол. Игнатюк поначалу тушевался от такого: в страхе бросался к деду, боясь, что тот вдребезги разобьется, усаживал обратно понадежнее, приперев к стенке. Но вскоре плюнул, быстро осознав всю бессмысленность своих усилий. Похоже, деду было это привычно: полежав, отдохнув на полу минутку другую, вновь взбирался на табурет, проговаривая: «Едрить твою загогулину!», страшно радуясь своей выходке.

Оставив сторожа, Игнатюк решил продолжить поиск свидетелей в ближайшем дворе. Там мужики, явно скучая, играли в домино. Пришлось сбегать. Опять-таки, уверял он себя, руководствуясь служебной необходимостью. Разошлись в начале десятого — пошел дождь.

К описываемому времени он находился у себя дома. Сидел на кухне в одних трусах, прислонившись голой спиной к холодильнику. Перед ним на столе стояли тарелка с пельменями, щедро залитыми сметаной и уксусом, банка соленых огурцов и почти пустая бутылка водки.

Напротив, забившись в угол, расположилась жена, в сотый раз терпеливо выслушивая подробности его разговора с начальником.




— Ты, говорит, у меня лучший оперативник. Я, говорит, и не знаю, чтобы без тебя в отделении было. Поэтому только тебе могу поручить сверхтайное, секретное задание — разыскать особо опасного преступника… Ш-ш!… — поднес он к губам указательный палец. — Чтобы не кому, а то я тебя знаю! Государственная тайна!

Жена утвердительно замотала головой.

— Они всякие нехорошие листовки про нашего Президента распространяют, — сообщил Игнатюк. Налил себе рюмку, выпил, кинув в рот холодный пельмень. — А я что, как фашистский полицай должен этих подпольщиков найти и расстрелять?.. Партизанского командира к стенке поставить? — заорал он, размахивая вилкой. — Я что, по-твоему, полицай? Полицай? Прислужник фашистов? Скажи мне, я разве полицай? Да я — «Служу Советскому союзу» присягу давал! — вскочил он с табуретки, попытался отдать честь, но промазал, ударил себя ладонью по лбу. — Без фуражки не получается, — заключил он, грузно опав обратно.

— А ты мне их найди, говорит. А где я кого найду, если задержанных нет? Я на доске почета два года вишу, боевые ранения имею , а он мне, гад, — иди, ищи!..

Во входной двери кто-то осторожно повернул ключ, стараясь сделать это как можно тише. Игнатюк тем не менее расслышал.

— А, сын вернулся! — воскликнул он. — Нагулялся уже? А ну, зайди на кухню, дай я на своего отры… отрыпс… отпрыска посмотрю! — с третьей попытки выговорил Игнатюк.

— Потом зайду, мне еще уроки делать, — отмахнулся тот из коридора.

— Ты что: отцу родному перечить научился? — Игнатюк стукнул кулаком по столу. — Зайди, кому говорю!

— Ну, — буркнул парень. На кухню входить не стал, остался стоять с дверном проеме.

Сын Игнатюка — Вова — долговязый четырнадцатилетний балбес, однажды в школьном сочинении на тему «Дружба славянских народов в произведениях современных русских писателей» написал: «Особое внимание в творчестве С. Довлатова отведено белорусскому народу. Яркий, неизгладимый след в его жизни оставила встреча с гомельчанином Потапом Якимовичем. Так, во многом автобиографичном романе «Зона» есть такие строки:

«Оправится! — последовала команда сержанта Мелешко. Расположились вокруг дощатой будки. Через минуту снег покрылся золотыми вензелями. Тут же возникло импровизированное соревнование на дальность. Насколько можно было видеть, победил Якимович из Гомеля…»

— Что»ну, что «ну»? Ты как с отцом разговариваешь. Мать, ты кого мне воспитала? — обратился Игнатюк к жене. — Папка вон с утра до вечера… пашет и пашет, как проклятый — деньги на пропитание зарабатывает, каждый раз жизнью рискуя. А он шляется целый день неизвестно где, а потом приходит и родному отцу «ну» говорит!? — от возмущения налил себе еще, залпом залил в рот. Водка, похоже, «не пошла» — выпятив губы, тяжело выдыхая воздух, покачивался на стуле, пережидая рвотные спазмы.

— Отец не жалея своего здоровья от зари до зари…, — причитал Игнатюк, — сам Казимир Францевич… Пойди, говорит, разыщи, кто на пожарке «жопа» написал! Ни кому-нибудь, а именно мне поручил. Ты, говорит, у меня лучший оперативник, от тебя все теперь зависит. Особо тайное задание… Секретное… А как тут разыскать? — чуть не плача вымолвил он.

— А чё тут искать, известно кто — Васька Громов это и написал, — не поднимая головы, пробурчал себе под нос Вова.

— Что? Кто ты говоришь? — сразу же протрезвел Игнатюк.

— Что-что? — передразнил его сын. — Васька Громов это. Сам утром хвастался, что вчера на пожарку лазил. А «жопа» — это он про Егора Двоежорова написал, что тот его с нами в Оперный театр не взял.

В другой раз Игнатюк, наверное, несказанно изумился, что его отпрыск посещает Оперный театр. Сам он бывал там однажды со всем личным составом подразделения, в порядке принудительного культурного просвещения (тогда идеологическая пропаганда не была еще столь всеобъемлющей и обязательной), да и то удрал с перерыва в буфет. Но сейчас ему было не до этого. Вскочив с табуретки, кинулся к телефону. Казимир долго не поднимал трубку сотового, наконец, послышалось недовольное:

— Алло…

— Товарищ подполковник, товарищ подполковник, — закричал Игнатюк от радости, позабыв, что еще утром произвел своего начальника в полковники, — Васька это, Громов, написал!

— Какой, твою мать, Васька Громов? Вы кто? Вы куда звоните?

— Ну, товарищ подполковник, вы же сами приказали… Это я — Игнатюк! Я нашел… Васька Громов — друган моего сына «жопа» написал!

— Какая «жопа»? Игнатюк?.. Игнатюк, ты что пьян?

— Ну, товарищ полковник… Я же не при исполнении, немного после работы… В кругу семьи… После удачного исполнения задания…

— Настоящий оперативник — он всегда при исполнении! Завтра в девять ноль-ноль… нет в девять тридцать… Или лучше даже в десять ноль-ноль, ко мне на ковер с докладом! И чтоб по форме, без всяких там «жоп», Васек или Петек… Усек?

— Есть, товарищ подполковник! — радостно завопил Игнатюк в трубку.

— Ни днем, ни ночью покоя не дают, — возмущенно проговорил Казимир лежащей рядом с ним обнаженной блондинке, той самой — копии секретарши Люсеньки.

#

«Довожу Вам до вашего сведения, что мною установлено, что… (слово зачеркнуто, но сквозь чернила отчетливо проступает „жопа“) нецензурная подпись написана на памятнике советской архитектуры — пожарной вышке мелом гражданином Василием Аркадьевичем Громовым 1992 г. р., проживающем по адресу: ул. Смольная д. 17, кв. 134. Подпись: Капитан Игнатюк В. В.»

Казимир дважды перечитал доклад Игнатюка. Понятно, что текст составлен безграмотно и в таком виде отсылать бумагу в министерство нельзя — засмеют, но как поправить, чтобы стало хорошо и грамотно — голова после вчерашнего совершенно не работала.

Попытался сконцентрироваться. От напряжения заболела голова.

— Боже, как мне плохо, — простонал он, — зачем же вчера было столько пить?

Дописал сверху после «довожу до вашего сведения» фразу «в результате проведенных оперативно-розыскных мероприятий». Прочитал еще раз. Слово «жопа» затер окончательно, так чтобы совсем не было видно. Подумал и зачеркнул слово «советской» — пожарная вышка явно построена намного раньше. Подумал еще и все-таки прилагательное оставил, затер вместо этого «мелом», как несущественную подробность.

— Люсенька, — позвал он секретаршу, — набери этот текст и с моей подписью отправь по факсу… Этому… Кацнельсону…

Люсенька, не удостоив Казимира даже взглядом, двумя пальчиками взяла бумажку, держа ее подальше от себя, как будто боясь запачкаться, развернулась и пошла, покачивая бедрами. Казимир печально вздохнул — фигурка реальной Люсеньки была несоизмеримо лучше, чему у «демо-версии» от Саши Асламова.


Михаила Ефимовича уже дважды беспокоил министр, интересуясь: «Как идет расследование по… ну, этому делу, о котором мы вчера говорили…»

Звонить Казимиру Францевичу не хотелось — антипатия у чиновников была взаимной, да и как еще можно относиться к человеку с такой фамилией, который к тому же не в состоянии даже толком подсчитать такой простой показатель, как: «Влияние темпов нарастания хлебоуборочной и кормозаготовительной кампании на относительный процент прироста снижения случаев злостного хулиганства с отягощающими обстоятельствами во второй декаде августа нынешнего года по сравнению с первой декадой сентября предыдущего года»! Только, все же, решился, и тут, слава Богу, — факс!

Отправить бумагу наверх лучше, конечно же, за подписью Казимира, мало ли что. Но, быстро пробежавшись глазами по докладу, Кацнельсон в душе чертыхнулся, сетуя на безграмотность подчиненного.

В отличие от начальника РОВД Михаил Ефимович владел компьютером и, памятуя о скрытности, проявленной министром в недавнишнем разговоре, на всякий случай решил самостоятельно выправить и перенабрать текст. Первым делом убрал «Вам», также как и Казимир до этого, сначала зачеркнул «советская», как неуместное, но после короткого размышления оставил. Перед распечаткой прочитал набранное. Злобно усмехнувшись, дописал: «Информирую также, что на участке, вверенном в подчинение Советского РОВД, общая раскрываемость преступлений снизилась в последнем квартале на 4,61% по сравнению с тем же показателем в предыдущем квартале». Поразмыслив, добавил перед четверкой единицу.


Министр в это время сидел, как «на иголках» — от вечернего хорошего настроения ни осталось и следа. С ужасом ждал с минуты на минуты звонка Шкатецкого. Получив исправленный доклад от Кацнельсона, ничего не исправляя, толком даже не прочитав, набрал начальника президентской охраны:

— Здравствуйте, Григорий Кузьмич. Тут мои ребята постарались… Разыскали, кто виноват… Вот, диктую, только что пришел доклад…

— И что? — ответил Шкатецкий, прослушав донесение.

— Извините?

— И что? Ну, Громов, ну, Василий, как там его по батюшке… Видно, что молодой. А что дальше? Кто он? Что он? В каких оппозиционных организация состоит или состоял, связи за границей? Родителей хоть арестовать догадались?

— Уже посылаю группу, — сглотнул слюну министр.

— Плохо работаете, хочу я вам сказать. Не свое место занимаете, тратите попусту народные деньги, а отдачи, я смотрю, никакой.


— Можно? — не дожидаясь ответа, Григорий Кузьмич привычно просочился сквозь дверную щель в кабинет к Президенту. Тот, стоя спиной к дверям, хоккейной клюшкой пытался забить шайбу в маленькие воротца.

На прошлый день рождения группа из наиболее приближенных политиков, памятуя о президентской любви к спорту, преподнесла ему комплект принадлежностей для мини-гольфа, специально созданный для игры в офисе. Увидав подарок, президент разорался, что гольф — это игра антинародная, для богатеев и всяких там олигархов, а он любит массовые виды спорта то, что нравиться простому труженику: хоккей, футбол, теннис в конце концов… Чтобы исправить свою ошибку в срочном порядке по особому заказу в новозеландской фирме «Даймонт лтд.» был разработан и изготовлен набор для офисного мини-хоккея: утяжеленная клюшка из красного дерева, позолоченные воротца, инкрустированные бриллиантами в виде сложного орнамента, — по замыслу создателей рисунок представлял собой слова здравия владельцу на одном из наречий коренных новозеландских аборигенов. К набору прилагалось двенадцать шайб из специального прорезиненного вещества, состав которого фирмой не разглашался, но при удачном броске шайба переливалась всеми цветами радуги, провозглашая: «Аллилуйя, аллилуйя!» Впрочем, функцию «Аллилуйя» легко можно отключить при помощи кнопки, расположенной на ручке клюшки.

Замерев в почтительном поклоне, казалось, не смев даже лишний раз вдохнуть воздуха, Шкатецкий дожидался пока хозяин выполнит удар. Наконец, забив последнюю шайбу, Президент кивнул в его сторону, предлагая пройти в кабинет.

Бережно поставив клюшку в угол, Президент бухнулся в кресло. Ослабил узел на галстуке, расстегнул на рубашке две верхние пуговицы.

— Устал я тут с вами. Ох, как устал! Десять лет и все на своем горбу… Может, правда, как некоторые говорят, пора на заслуженный отдых?

— Да ты что, отец родной! — Григорий Кузьмич как стоял, аж привскочил от такого предположения, смешно задергав ногами. — Ты что, как же мы без тебя? Как страна? Как люди простые? Все же продадут этим олигархам проклятым!

— Вот уйду, ей-богу уйду! Досижу, как положено по Конституции свой срок и никаких тебе референдумов, никаких выборов… Пусть другой приходит. Он будет лучше меня, справедливее и демократичнее…

Начальник охраны упал на колени, пополз к Президенту. Ползти далеко, тяжело, коленкам больно — не выдержал, оперся на руки и так на четвереньках поскакал к хозяину:

— Не уходи отец родной, не уходи! Пропадем же без тебя, ой пропадем! — запричитал он.

— Ладно, ладно, посмотрим еще… Повоюем, — благодушно усмехнулся Президент. -Ты мне лучше скажи, что у тебе по этому… писаке.

— Хороша новость у меня для тебя, отец родной! Все мы выяснили, все узнали, всю ночь работали! Школьник это обыкновенный. Написал сдуру, просто так, от безделья. Залез на вышку и написал… Мы его, конечно, отработаем по полной программе, родителей на принудительное поселение, самого в интернат для несовершеннолетних преступников… Но, главное, никакой политической подоплеки в этом нету, и быть не может. Так что можешь спать спокойно, отец родной: народ по-прежнему тебя боготворит.

— Школьник, говоришь? — переспросил Президент, как-то не по-хорошему очень пристально глядя на начальника своей охраны. Вдруг враз смахнул с лица на