08/23/2005 | Steve Seitz

ПАРАД ПОБЕДЫ

И вот наступил праздник Девятого мая. Шестьдесят лет Великой Победы в самой кровавой и жестокой в истории человечества войне. Праздник радостный и грустный, спорный и однозначный. Европа встрепенулась, вспомнились старые обиды, казалось, давно забытые и похороненные в общей сытости и благополучии, супердержавы вяло оспаривали между собой право называться главным Победителем. В одной маленькой идеологически правильной стране с небывалым ростом ВВП и экономическим «чудом» к празднеству Великой Победы готовились более чем серьезно.

Правильную идеологию не выбирают, она, как и правильная религия — правильна потому, что кто-то когда-то, у кого на тот момент было больше, чем у других денег или власти заявил, что-то, во что верует он сам — единственно правильно, верно, несомненно и однозначно, хотя бы потому что он в это верует, а тот кто думает иначе отщепенец, мракобес, еретик, враг народа, общества и государственных устоев.

Как-то прочитал в интернете. Ученые проводили эксперимент, посадили в клетку трех обезьян и над головой у них повесили связку спелых бананов. Как только кто-то из обезьян тянулся к фруктам, сверху всех троих поливали холодной водой. Умные животные очень скоро поняли взаимосвязь своих попыток дотянуться до еды с неприятным душем, и бананы трогать перестали. Через некоторое время одну из обезьян из клетки отселили, вместо нее посадив другую. Новенькая, увидав над своей головой связку аппетитных фруктов, первым же делом бросилась к ним. Но не тут то было! Две другие обезьяны, наученные горьким опытом и не желающие принимать холодный душ, набросились на соплеменницу, отколошматив её по полной программе. Затем ученые поменяли в клетке ещё одну обезьяну, и, опять же, новенькая, не успев войти в клетку, бросилась к бананам. Её, так же как и предыдущую, сильно за это побили. Наконец, ученые поменяли и третью обезьяну, последнюю, которая помнила, что за желанием достать бананы последует извержение холодной воды. Тем не менее стоило только новичку приблизиться к фруктам, как он тут же был атакован разъяренными сородичами. Бананы стали неприкосновенны, табу, так стало принято в этом обществе. Хотя никто из ныне обитающих в клетке обезьян уже не знал и не мог знать, почему так сложилось, что бананы трогать нельзя. Так и господствующая религия (или идеология): толком никто не помнит почему её следует считать единственно правильной и верной, но ни у кого не вызывает сомнения в её праве на исключительность и однозначность.

В основе государственной идеологии обязательно должны лежать некие исторические события или личности, памятные и грандиозные, желательно как можно более жестокие и кровавые, чтобы отзывались в душе каждого гражданина патриотической гордостью за свою страну. Но какие могут быть грандиозные события или личности в маленькой стране, которая и на карте появилась каких-то шестьдесят лет назад? Так сложилось, что все древнее, что когда-то действительно было памятно и величественно, с Пагоней на гербе и красно-белым флагом узурпировала себе оппозиция, отчего в официальными историками почиталось как ересь. Вот и осталась та самая война и Победа в ней, потому что страна в очередной раз оказалась на перепутье двух воюющих между собой великих держав, вынуждена была вести свою войну, партизанскую, суровую и неблагодарную, и кого не убили проигравшие, тех в последствие замучили в своих тюрьмах и лагерях победители.

Идеология — вещь гибкая и в данном случае создавалась по распоряжению и в угоду Президента страны. И если поначалу в государственных источниках Великая Победа рассматривалась, как подвиг всего Советского народа, в котором маленькая страна была лишь небольшой частью, пусть и вложившая в Победу очень и очень весомый вклад, то постепенно официальную историю трансформировали таким образом, что со стороны стало казаться, что маленькая страна войну выиграла чуть ли не в одиночку, своими силами пройдя от Москвы до Берлина.

Ах, если бы Президент был постарше, хотя бы тридцать пятого или сорок второго года рождения! Нашлись, обязательно бы нашлись исторические свидетельства, как он в одиночку детскими ручонками передушил роту эсесовцев, или благодаря его мудрым указаниям отряд партизан… Впрочем, не будем отнимать хлеб у профессиональных идеологов и пиар-технологов. Тем более что и повесть эта совсем о другом.

Итак. Девятое мая. Парад Победы. На проспекте Махерова в центре столицы соорудили трибуну, где во время празднества полагается находиться Президенту с приближенными лицами и почетными зарубежными гостями. Вокруг в ожидании обещанных зрелищ плотною толпою собирался народ. Счастливцы, расположившиеся поближе к трибунам, откуда лучше всего видно — передовики производств, заслуженные работники фабрик и заводов, билеты на парад им по разнарядке вручали на предприятиях. Подальше от трибун вдоль проезжей части толпились обычные граждане, пришедшие на праздник движимые естественным для любого человека желанием поглазеть.

Парад вот-вот должен начаться. Президент ещё не явился, на прилегающей к проспекту улице разбитым от многочисленных тренировок асфальтом, длиною колонной пыхтели наготове танки, самоходные машины, БМП, артиллерийские орудия, зенитки и прочая военная дребедень, оставшаяся по наследству маленькой стране от некогда Грозной и Могучей. Солдаты в парадных гимнастерках подсолнечным маслом смазывали для блеска броню орудий, переговариваясь по рациям и сотовым телефонам, туда-сюда деловито сновали полковники и генералы.

За военной техникой уже не такими стройными шеренгами следовали колонны достижений народного хозяйства. Грузовые машины, самосвалы, комбайны, автобусы, трактора, все новое, как будто только что с конвейера, сверкало и пахло свежей краской. За ними шли машины с открытыми кузовами, везущие на себе товары народного потребления. Тут тебе и стиральные машины, чайники и кухонные комбайны, кожаная мебель и мотоциклы, велосипеды и электрические счетчики. Каждый завод-гигант, задыхающийся в директивах и указаниях, демонстрировал свою продукцию, которую он вынужден выпускать тысячами и миллионами, чтобы выполнить требуемые от него показатели роста производства, совершенно не представляя куда и кому потом это можно будет продать. Позади всего этого изобилия пыхтел большой грузовик от Академии Наук с ярко-синим транспарантом «Наука — производству», везущий сложную абстрактную конструкцию из металла и папье-маше; своим видом и мыслью о количестве бесполезных усилий, направленных на её сооружение, внушающую уважение, подчеркивающую бесспорную значимость и неоценимость достижений отечественных научных кадров.

Замыкали парад физкультурники. Акробаты на переносном батуте совершали сложные воздушные кульбиты, гимнасты крутили на брусьях «солнышко», культуристы на движущемся фанерном подиуме в одних плавках, обмазанные бронзовой краской, принимали различные позы, позволяющие по достоинству оценить их могучую мускулатуру. Венцом колонны «Олимпийские высоты» являлось сооружение, называющееся «Ваза». «Ваза» представляла собой пирамидоидальную конструкцию: три разновеликих диска положенных друг на друга, внизу самый большой, затем поменьше, ещё поменьше, таким образом, чтобы за счет разности диаметров дисков образовывались широкие помосты. Издали это напоминало большой праздничный торт. На нижнем помосте по всей окружности толпилось множество молодых людей, по команде сплетающих свои тела в сложный акробатический этюд. На следующем помосте располагалось всего трое юношей, зато отличающихся атлетическим сложением; они с ленцой, молчаливо взирали сверху вниз на действа товарищей, так что поначалу и не совсем понятно для чего они тут вообще нужны. На самом же деле по замыслу создателей, когда «Вазу» подвезут к трибунам с Президентом из самого её центра, совсем как из праздничного торта на развеселом мальчишнике высоко вверх должна будет выпрыгнуть стройная девушка в голубом купальнике и золотом кокошнике поверх длинных белых волос. Задачей этой троицы атлетов являлось как можно выше подбросить девушку, она же в полете принимала позу ласточки, размахивая как крыльями разведенными в разные стороны с березовыми веточками.




Пока парад не начался девушка — символ всего Прекрасного, Изящного и Возвышенного в синеокой стране (наверное, поэтому и купальник голубой) в наброшенной на плечи явно мужской кожаной куртке, курила в отдалении, присев на бордюр у дороги, сплевывая сквозь зубы на асфальт вязкую белую слюну.
— Боже, как же мне плохо после вчерашнего! Я сейчас блевану! — причитала она, обняв руками больную голову.
Вокруг нее суетилась, назначенная ответственной за «Вазу», преподавательница института физкультуры Екатерина Андреевна.
— Ирочка, Ирочка! Ты смотри у меня, не раскисай, скоро поедем. А там трибуну пройдем, я тебя сразу же домой отпущу. Хочешь аспиринку от головы дам?
— Пивка бы какого…, — жалостливо застонала Ирочка.
— Ну, где я тебе сейчас пиво найду? Закрыто же все в честь парада! — беспомощно взмахнула руками Екатерина Андреевна. — Ефим, сделай ты хоть что-нибудь! — обратилась она к мужу.
Тот, под руки с двумя белокурыми внуками: девочкой Машей лет десяти и трехлетним мальчуганом Данилкой, только беспомощно пожал плечами.
— Вот всегда ты так, как что-то надо, так ты только плечами и пожимаешь! — в сердцах заявила супруга. — Шли бы вы уже к трибунам, пропуск хоть не потерял?
— Не потерял, не потерял — буркнул в ответ Ефим Аркадьевич. — Ладно, пошли, — кивнул он внукам.
— Деда, деда, а танк там будет настоящий, как у меня, с моторчиком? Сам ездит? — с сомнением спросил внук.
— Настоящий, настоящий, — уверил его дед.

Президент тем временем только что плотно покушал. Отвалившись на спинку стула, бросил взгляд на часы. С минуты на минуту должен прибыть зарубежный гость.

Гостей первоначально задумывалось много; война, победу в которой решили отпраздновать с таким размахом, кроме как «Отечественная» носила также название «Мировая», но за десять лет своего правления Президент умудрился разругаться практически со всеми представителями международной общественности. В результате из всех приглашенных гостей прибыл лишь замминистра экономики одной не очень богатой, но и не совсем уж бедной арабской страны. Тем не менее приезд зарубежного гостя широко рекламировался всеми государственными средствами массовой информации (других, правда, практически и не существовало), и рассматривался как немаловажная победа «верной и мудрой» международной политики Президента.

— И где этот хачек? — раздраженно обратился Президент к своему референту.
— Кто простите? — не понял тот.
— Ну, этот блин: Хусейн, Хусум… Замминистра, блин! Они бы мне ещё какого помощника депутата прислали! Жиды — они и есть жиды!
— Хусам Бен Асам. И он, простите, не жид, как вы выразились, а араб, — почтительно поправил Хозяина референт, на всякий случай сделав вид, что сверяется с документами.
— Да знаю я! Это я так фигурально, все они там — жиды!
Президент поднялся из-за стола, подошел к окну. С утра погода обещала быть как нельзя лучше. Холода в этом году задержались чуть ли не до конца апреля, но к первому мая наконец потеплело, все растаяло за каких-то два-три дня. Летняя жара ещё не пришла, но солнышко уже светило ярко, все цвело и набухало, птицы беспечно верещали, воздух наполнился запахами весеннего ожиданья и предчувствия. Президент глянул наверх. Небо, ещё недавно такое светлое и голубое, потемнело, заволоклось серым. Он неприятно поморщился. «Только дождя и не хватало», — подумал он.
— Как там народ, собрался уже? — обратился он к референту.
— Давно уже, больше двадцати тысяч, у нас праздники любят! — расплылся в улыбке референт.
— Вы бы их хоть разогнали…, — задумчиво произнес Президент, глядя на собирающиеся вдали грозные иссиня-черного цвета тучи.
— Кого разогнали? — изумился референт.
Во дворе послышался шум подъехавшей машины. Президент бросился из помещения.
— А, дорогой мой, Хусам! Как я рад тебя видеть! — кинулся он на встречу приезжему. После торжественного троекратного поцелуя, обняв дружески за плечи, Президент повел арабского политика к себе.
Референт, чтобы не мешаться, перешел в другую комнату, где в ожидании, пока Хозяин изволит откушать и насладиться обществом почетного гостя, собрались министры и прочие чиновники высшего ранга. Увидав референта, они сгрудились вокруг него.
— Ну, что? Что? Когда едем? — набросились они с вопросами.
Тот недоуменно пожал плечами.
— Да я теперь и не знаю… Хозяин приказал всех разогнать…
— Как разогнать? — изумился министр промышленности. — Мы же их специально собирали… Там же все по разнарядке, одни передовики! Мне кажется тут какая-то ошибка…
— А вы, Александр Константинович, пожалуйста, лично за себя говорите, — перебил его министр спорта. — Если вы специально хотите указать нам на ошибку в указаниях Президента — это всегда можно сделать. Он, между прочем, такой же человек как и мы с вами. Как и все. Выходец, можно сказать, из простого народа! И мелкие ошибки они всегда могут присутствовать, непогрешимых, как вы сами понимаете, не бывает… Но в данном случае я совершенно согласен с Президентом. И мне это не нравиться. Можно сказать даже — раздражает. Кому это надо? Зачем? А может кто-то за всем этим стоит? Может это такая репетиция? И теперь они так же будут собираться по какому-нибудь другому поводу? Несанкционированно?.. А? В данном случае я полностью и принципиально поддерживаю решение Президента, — твердо заключил он.
На министра промышленности стало страшно смотреть, он весь побелел, пошел по лицу красными пятнами.
— Да я тоже не против. Я даже — «за». Вы, понимаете… Я просто хотел… Может вы просто что-то не так поняли? — с надеждой посмотрел он на референта.
— А нам тут нечего и понимать: мы люди подчиненные, назначаемые Президентом. Нам, знаете ли, понимать ничего и не надо! Много, понимаете ли, понятливых развелось. Есть указание — надо его выполнять, и точка! — сказал, как отрубил спортивный министр.
— Я все-таки попытаюсь переспросить, — после недолгого раздумья вымолвил референт.

— Можно? — постучался он в дверь комнаты, где проходила международная встреча на высшем уровне.
— Входи, входи! — послышался веселый голос Президента.
Референт прошел, закрыв за собой дверь. Президент с зарубежным гостем играли в мини-хоккей — игру, вроде офисного гольфа, комплект которой как-то подарили руководителю государства благодарные чиновники на день рождения. В отличие от местных соперников арабский министр поддаваться не желал, и оттого игра проходила крайне напряженно. Опыт, впрочем, сказывался, Президент на данный момент вел в счете 4:2.
— Что ты хотел? — не оборачиваясь, бросил он референту с раздраженным видом занятого человека, которого отвлекают на всякие мелочи.
— Я по поводу последнего вашего указания. Вы просили разогнать…
— И что? И что тут непонятного? — ещё больше раздражился Президент, главным образом, тем, что пока он отвлекся на беседу с референтом, арабский гость забросил ему ещё одну шайбу.
— Так, это самое, праздник же…
— Так, а я о чем, дурья твоя башка! А если дождь пойдет? Я в отличие от вас всех прихлебал в первую очередь всегда о народе пекусь! Я его как на ладонях… В светлое будущее… Помню, еду я на машине, простая старушка на остановке стоит, так я же подъехал к ней, вышел, поговорил о том о сем…, — в голосе Президента, как всегда, когда он начинал говорил о народе, появилась истерическая нотка, в уголке глаза собралась привычная слеза. Этой слезы референт боялся больше всего в жизни. После плаксивых причитаний Президент обычно срывался на крик, попадало при этом всем рядом находившимся. Наверное, поэтому за уже практически одиннадцать лет правления нынешнего главы государства ни один состав Совета Министров не проработал более года. Референт счел нужным незаметно испариться из комнаты в надежде, что физические упражнения вернут благодушное настроение Хозяина.
— Ну что? Что он сказал? — вновь окружили его министры.
— Что сказал, что сказал…, — передразнил их референт. — Разогнать всех к едрени-фени!
По толпе министров прошелся тихий ропот. Министр промышленности обреченно вжался в угол комнаты, пытаясь спрятаться за большую вазу китайского фарфора.
— Разогнать, так разогнать…, — беспечно усмехнулся министр внутренних дел Казимир Францевич Печень. Молодой ещё человек, чуть за тридцать, с опухшим от многочисленных излишеств лицом и телом. — Чё нам, кабанам…, — усмехнулся он, доставая из внутреннего кармана пиджака сотовый телефон. — Игнатюк, твою мать! — Заорал он в трубку. — Кончай водку пить, собирай ребят и чтоб через пятнадцать минут у меня на Махерова было пусто, как в голове моей жены Люсеньки!

К толпе людей, пришедших посмотреть на парад, подкатило пять автобусов с тонированными стеклами. Оттуда, как горох, один за другим посыпались омоновцы. Быстро сориентировавшись, они мелкими группами втиснулись в толпу. Через громкоговорители понеслось: «Граждане, вы присутствуете на несанкционированном митинге! Просьба ко всем, разойтись по домам, иначе нам придется применить силу!» Для убедительности в ход пошли дубинки.
— Батюшки мои, что ж это вы творите? — заохала старушка-ветеран Отечественной войны, увешанная орденами и медалями. — Праздник же…
К ней подлетели два омоновца, заломив за спину руки, запихали в автобус. Празднично одетые люди с флажками и надувными шариками, многие пришли с детьми, некоторое время просто стояли, ошеломленные таким поворотом событий. Как всегда в таких ситуациях бывает, каждому казалось, что это не за ним, что его это не коснется, его не тронут. Затем враз, как по сигналу бросились бежать, благо рядом находился лесопарк Пионерского озера.
— Куда это вы? Куда? Все назад! — из кустов наперерез бегущей толпе кинулись люди «в штатском».

Опыт проведения различных парадов, торжеств государственной значимости показал, что желающих поглазеть обычно бывает очень много. Но, зеваки в основе своей контингент совершенно не сознательный, и, удовлетворив свое любопытство, или в случае каких-либо природных катаклизмов, а иногда просто решив, что празднество организовано скучно и неинтересно, разбредались по домам. А как же массовость? Где народное ликование? Что же это за праздник без восторженной толпы? Тем более, что размеры толпы всегда согласовывались заранее.
Вот как раз для этих целей на протяжении всего мероприятия поблизости дежурят люди «в штатском». К месту проведения парада проход открыт всякому, обратно… «Вы уж извините, придется подождать…,« — очень вежливо, но настойчиво укажут вам.

— Назад, назад! — замахал руками на вырвавшуюся вперед парочку молодых людей низкорослый мужчина в дорогом сером костюме.
— Вы понимаете, там…, — задыхаясь от быстрого бега, пыталась пояснить ему девушка.
— Ничего не хочу понимать! Возвращайтесь назад! — строго приказал мужчина. Из леса послышался шум бегущей в панике толпы.
— Внештатная ситуация, внештатная ситуация! Пришлите подкрепление! — заорал в рацию особист.
Подкрепление прибыло быстро: крепкие короткостриженные мужчины в одинаковых серых костюмах сомкнулись в цепь. Толпа с ходу волною столкнулась с ними, некоторым удалось прорваться, но большая часть осталась в оцеплении.
— Вызывайте ОМОН! Внештатная ситуация! — продолжал кричать в рацию мужчина в дорогом костюме.
— Уже звонили, говорят, они здесь работают, — ответил ему, стоящий рядом коллега.
— Как работают? Где? Кто дал указание?
Тем временем показалась первая группа бойцов ОМОНа. Бодро, как лесоруб размахивая дубинкой, колошматя её по пути всех, кто попадется, впереди других бежал здоровенный детина в пятнистом камуфляже.
— Прекратить! — закричал на него особист в сером костюме.
Тот послушно затормозил.
— Вы что себе позволяете? Вы что совсем одурели? Куда народ гоните? — заорал на него особист.
— А нам так приказали…, — виновато забухтел омоновец.
— Кто приказал? Фамилия, звание?
— Сержант Нетопорчук! — вытянулся в струнку омоновец.
— Да не твое, болван, а твоего начальника, который приказал!
— Майор Игнатюк! — во всю мощь своих легких выкрикнул Нетопорчук.
— Игнатюк? Знаю я вашего Игнатюка, сейчас я его по сотовому наберу. Беспредел какой-то…
Видимо для соблюдения конспирации разговаривать он отошел к росшему неподалеку здоровенному дубу. Набрал номер.
— Майор Игнатюк, слушает! — раздалось в трубке. Слышимость была превосходная.
«Вот, блин, до чего техника дошла — как будто рядом стоит!», — уважительно подумал особист.
— Майор Игнатюк, Вы что себе позволяете? Кто приказал народ с праздника гнать?


Игнатюк тем временем оправлял свои естественные надобности с другой стороны того же самого дуба. Одной рукой придерживая высокий пуленепробиваемый щит (не сообразив поставить его на землю), подмышкой зажав дубинку, другой ухватился свое хозяйство; сотовый он плечом прижимал к уху. Услыхав звонок он поначалу не хотел отвечать, предполагая потом оправдаться, что в пылу выполнения задания вызова не услышал, но, рассудив, решил, что это может быть Казимир, трубку поднял. Разговаривать в такой позе крайне не удобно, и это очень злило Игнатюка.
— А чё вам не нравиться? Ну гоню себе и гоню, не фиг тут собираться!
— Майор Игнатюк! С вами разговаривает подполковник комитета Государственной Безопасности Красуцкий Генрих Игнатьевич! — Повысил тон собеседник. — Отвечать на поставленный вопрос! Кто приказал?
Игнатюк от неожиданности вытянулся по стойке смирно, выронив из рук щит и дубинку, даже мощная струя от трех выпитых до этого литров пива журчать стала тише.
— Да вы чё… Я же это самое… Мне Казимир Францевич приказал я и это…, — забормотал он в трубку.
Красуцкий несмотря на раздражение не переставал про себя восхищаться новым телефоном: «Это же надо! Недавно домашний кинотеатр домой купил с «эффектом присутствия», такие бабки заплатил! Так он и рядом не стоит! До чего техника дошла, какой-то сотовый телефон… И кто там ссыт в общественном месте? — раздраженно подумал он, — Пойду посмотрю,« — решил Красуцкий, обходя дуб.
— Игнатюк!
— Товарищ подполковник!
Игнатюк, нос к носу столкнувшись с особистом, судорожным движением застегнул ширинку, едва не кастрировав себя при этом. До этого они однажды встречались в «Центре досуга» Саши Асламова, откуда Игнатюку довелось как-то забирать в дупель пьяного Казимира.
— Игнатюк, что это у вас тут за беспредел? — набросился на него подполковник.
— А чё…, мне сам Печень приказал…
Первый неконтролируемый страх перед вышестоящим начальством у Игнатюка прошел, он сообразил, что сам теперь находиться в ненамного более низком звании, да и принадлежит к совершенно другому ведомству, чем стоящий напротив подполковник, а как начальник ОМОНа подчиняется только непосредственно министру МВД и самому Президенту.
— А ну, быстро прикажи своим «быкам» вернуть народ на парад!
— А чё быстро, чё быстро? Мне Казимир Францевич приказал, я и гоню! Вы сами с ним разбирайтесь! А я чё? Мое дело гнать, а куда мне по барабану, — пробурчал Игнатюк. Нависнув всеми своими сто девяносто тремя сантиметрами над невысоким подполковником, он стоял постукивая резиновой дубинкой по открытой ладони. В голосе появились нотки этакой хамоватой наглости, всем своим видом он как будто говорил: «Ну, подполкаш, ну чё? Чё ты мне сделаш?»
— Ладно, пошли с начальством разбираться, — злобно выдавил из себя Красуцкий, поняв бесполезность выяснения отношений.
— Пошли, — безразлично согласился Игнатюк.

Люди, почувствовав, что гнать их и бить вроде пока больше не собираются, хотя отпускать тоже не думают, понемногу расслабились. Кто закурил для снятия напряжения, кто стал прогуливаться по газону насколько позволяло оцепление. Компания из трех мужиков к вящей зависти ОМОНа и людей в «штатском», разорвав целлофановый пакет с символикой «60 лет Победы», «сообразили» себе прямо на травке импровизированный стол с водкой и закуской.
Ефим Аркадьевич, попавший в оцепление вместе с обоими внуками, устало прикорнул к березке. Болело правое плечо. Сначала по нему досталось дубинкой, затем, видя, что получив удар, Ефим вовсе не собирается в страхе убегать (на самом деле он искал глазами замешкавшуюся где-то внучку), омоновец начал заламывать ему руки, чтобы затолкать вместе с другими в автобус. Внуки его как раз и спасли. Младшенький, почувствовав, что его любимого деда хотят обидеть, впился зубами в ногу нападавшего, девочка железной хваткой перехватила руку с дубинкой. Ошарашенный таким напором омоновец отступил. К чести бойцов ОМОНа у них существовал свой негласный кодекс, по которому они старались по возможности не применять силу к детям и беременным женщинам, даже если это не согласовывалось с приказом непосредственного начальства.
Мальчик, вдоволь наплакавшись, скорее от переизбытка ощущений, чем от страха, забравшись на руки к деду, гордо посматривал на омоновцев. А кто б на его месте не заплакал? Сперва все было хорошо и очень интересно: много больших зеленых машин с пушками, ракетами, «бээмпэ», танки, немного страшные поначалу, но один из танкистов дал ему посидеть рядом с собой на броне, даже пошумел мотором. Затем с Машей и дедом они пошли к трибунам, посмотреть, как танки поедут, чтобы убедиться, наконец, что они настоящие, совсем как у него дома. Кроме них там было ещё много-много разных веселых людей с детьми. Несмотря на строгие запреты родителей, дед купил им с Машей чипсов и Кока-колы. Затем откуда не возьмись появились эти непонятные человеки в шлемах и с черными палками, все так перепугались от их такого страшного вида, что бросились бежать в лес. Один из этих страшных человеков ударил своей палкой деда. Его деда! Хорошо, Данилка бросился его защищать, впившись зубами до чего смог достать, колотя ручонками куда попало. Машка тоже, конечно, помогала деду, но что она может, девчонка?

Тем временем их бабушка, не ведая о злоключениях внуков и своего мужа, находилась в состоянии, близком к паническому. Бесследно пропала Ирочка.
— Как это пропала? Куда? Куда она могла уйти в одном купальнике? — гневно выговаривал Екатерину Андреевну ректор института физкультуры и спорта. Та в ответ только беспомощно разводила руками. Она итак уже обыскала все, что только можно, опросила студентов, сбегала к культуристам, осмотрела все близлежащие магазины и киоски, где могло продаваться спиртное. Безрезультатно. Оставалось только проклинать Ирочку всякими нехорошими словами.
К чести Ирочки, она была совершенно невиновата. Отойдя по естественным надобностям в кустики близ лесопарковой зоны Пионерского озера, она вместе со всеми попала в оцепление. И как она не пыталась объяснить, что она одна из главных участниц парада и «Если они немедленно её не отпустят, у них будут очень крупные неприятности!», никто не хотел верить, что это лохматое нетрезвое существо с опухшим лицом и потекшей тушью, в одном купальнике — есть символ всего Прекрасного, Изящного и Возвышенного в синеокой стране.
— Да вы что, не понимаете, Екателина Андлеевна…, — от переизбытка эмоций ректор засопел носом, перестав выговаривать букву «р», — Екателина Андлеевна, Екателина Андлеевна… Да мне же министр голову за «Вазу» снимет! Это же «изюминка» всего парада!
— Ну, что, что я могу поделать? Я же все обыскала! Нету её. Купальник даже запасной нашла, но кого мне в «символ» наряжать у меня одни тяжелоатлеты остались? Самой что ли нарядится? — чуть не плача, пыталась пояснить Екатерина Андреевна.
— Да мне все равно! — взвизгнул ректор. — Но если в нужный момент из этой хреновины ни одна блядь не выскочит перед Президентом… Все. Можете писать «по собственному желанию»… Да какое «по собственному желанию»? За нарушение трудовой дисциплины!.. Со строгим выговором!.. С занесением в личное дело!.. Без выходного пособия!.. И не посмотрю, что вы у нас Заслуженный ветеран спорта! — прокричал ректор.

Игнатюк с Красуцким, не пройдя и ста метров, наткнулись на бегущего навстречу начальника президентской охраны.
— Красуцкий, вы что офигели? Где народ? Президент через пять минут приедет, а проспект практически пустой. Ищите людей где хотите, но чтоб через три минуты у меня там яблоку не было куда ткнуться!
Красуцкий победоносно посмотрел на Игнатюка.
— А чё, а чё? Я же не знал… Мне Казимир Францевич приказал, я и, это самое…
От былой наглости у Игнатюка не осталось и следа. Авторитет, пусть и совсем недавно занявшего свою должность начальника президентской охраны — до этого главного механика автопарка сельскохозяйственной техники колхоза, где ранее руководил Президент, был не пререкаем в этой стране для всех, кроме разве что самого Президента.

Сержант Нетопорчук с товарищем, похожим на него как две капли воды: такое же непроходимо глупое мясистое лицо с маленькими глазками, такая же мощная угловатая фигура, прислонившись к дереву, вяло беседовали, наблюдая за выпивающими на травке мужиками. Разговор шел об искусстве. Междометия и неопределенные артикли опустим.
— Моя вчера меня чуть в театр не завела, еле откосил! С подругой пошла, — жаловался Нетопорчук.
— А куда хоть?
— А я знаю? На балет или оперу какую. По книжке: «Спартак», кажется, или «Буратино». Я вот сколько лет живу до сих пор не понимаю, чем опера от балета отличается?
— Ты чё? Опера — это там, где поют, а балет — его танцуют! — проявил недюжие театральные познания его приятель.
— Ага, мы как-то с моей в Оперный ходили, на балет, точно помню, что балет… название там ещё, как женское имя… Карина Бурбана или Карина Бурана… Испанка, в общем, наверное… Так там на сцене плясали, а по бокам сцены хор пел.
— Ну, не знаю тогда, — пожал плечами товарищ Нетопорчука, — может это эстрада? Как Боря Моисеев, он же и поет, и танцует…
— А… Типа для пидарасов? Все равно я их всех не люблю. Помню как-то с утра иду после смены мимо общаги театрального училища. Захожу во двор отлить, а там в окне какая-то дура — балерина изгаляется: «А-а-а, а-а-а!…«. Видно горло с утра тренирует. А у меня с бодунища голова просто раскалывается! А она все орет свое: «А-а-а, а-а-а!…" Беру с земли кирпичугу и со всей дури ей в открытое окно… Только такой: «Бамс!» И все сразу смолкло.

Понурив голову, широкими шагами, как будто что-то ими замеряя, мимо прошел Игнатюк.
— Чё, козлы, стоите? А ну, быстро давай людей обратно! — не поднимая головы бросил он на ходу своим подчиненным.
Нетопорчук послушно начал поправляться, натянул на голову шлем.
— Чё, погнали?
— Куда? — удивился его товарищ.
— Как куда? Ты что не слышал, обратно откуда пригнали?
— А зачем тогда было разгонять? — недоумевал товарищ.
— Чтобы не собирались.
— А зачем тогда обратно, там же соберутся?
— Соберутся, мы их обратно погоним, — пояснил Нетопорчук.
— А…, — глубокомысленно пожал плечами его приятель, как будто что-то понял, хотя на самом деле так ничего и не понял.
— А ну, бля, чего расселись? — заорал Нетопорчук, на расположившихся на травке мужиков, мстительно подпнув ногой пакет с водкой и закуской.

Тем временем к месту празднования подъехал кортеж из начальственных машин. Из черного самого большого и длинного «Мерседеса» вышли сам Президент и его зарубежный гость. Президент находился в самом что ни на есть благоприятном расположении духа. Арабский гость с восточной мудростью сначала довел счет до разгромного 9:4 в свою пользу, чем привел своего соперника в неописуемую ярость, затем дал ему отыграться, сравняв счет, а в последствии и забить победный десятый гол.
«Заслуженная чэсная победа!» — так и хотелось произнести Президенту, но не было перед кем.
Сопровождающие их министры, директора крупных промышленных предприятий, руководители различного рода администраций, исполкомов, и прочее, прочее, прочее, чье благополучие напрямую зависело от капризов настроения Президента, также находились в приподнятом настроении. Гость тут же был обласкан, забылась обида на его уж очень невысокую должность, по окончанию визита его даже обещали наградить орденом, сейчас же в знак глубокого почета и признания было дозволено ехать на парад в одной машине с Президентом.

Погода не благоприятствовала. Те утренние черные тучи хоть и прошли мимо, но само небо оставалось серым, накрапывал мелкий дождик. Разомлевший в тепле Президент посмотрел вверх и неприятно поморщился. Тут же с зонтиком подбежал референт.
— Что же вы до сих пор тучи не разогнали? Я же вас по-моему ясно попросил. Перед зарубежным гостем неудобно, — сквозь зубы процедил Президент.
Референт в это время справлялся с оказавшейся непокорной защелкой зонтика и поэтому начало фразы толком не расслышал, а переспросить постеснялся или побоялся. Безошибочно он разобрал лишь привычное слово «разогнать», что же касается предмета, по отношению к которому следует отнести это действие — глухое «туча», он, занятый зонтиком, не расслышал. Про себя решив, что если это относится не к общей массе людей (как он подумал в первый раз), следовательно это, наверное, должна быть чья-то фамилия. Перебрав в уме всех известных ему неблагонадежных политиков, фамилия которых казалось созвучной тому, что он услышал, нужной кандидатуры не определил и решил посоветоваться с должно быть более просвещенным в этой области министром внутренних дел.
Казимир Францевич стоял неподалеку, нервно выкуривая одну за другой сигарету.
— Опять просит разогнать…, — с виноватой улыбкой обратился к нему референт.
— Как? Опять? На этот раз точно? — передернулся Казимир, бросив недокуренную сигарету.
— Да. Только я не разобрал толком… какого-то Тучина… или Тучкина…, — признался референт, — Вы не сообразите?
— Тучин… Тучкин…., хрен его знает, — поджал нижнюю губу Казимир, — Может Кучкин?
— Может и Кучкин, вам виднее, — безразлично согласился референт.
— Игнатюк, слушай вводную! — радостным голосом от того, что появилась возможность исправиться, закричал в телефон Печень.

Генерал-майор Александр Игнатьевич Кучкин в последний раз обходил парадный шеренги танковых войск.
«Все. Последний парад и ухожу, на этот раз точно,« — устало думал он про себя. Боевой генерал, прошедший Афган, получивший генеральские погоны уже в тридцать семь лет, став едва ли не самым молодым генералом Советской армии, к службе в нынешних вооруженных силах маленькой и очень независимой страны оказался не приспособленным. Слишком уж много оказалось в ней интриганства, подхалимажа, откровенного ябедничества и предательства. Да, конечно, и в Советских войсках все это было, и, наверное, не в меньшей степени, но существовала все же возможность карьерного роста не только благодаря связям и нужным знакомствам, а в следствие своих способностей, умения руководить и воевать. Сейчас же создавалось впечатление, что продвижение по служебной лестнице исключительно зависело от географической близости месторождения военнослужащего к расположения колхоза, которым руководил некогда Президент.
«Нет, такая армия не для меня,« — решил однажды Александр Игнатьевич и подал рапорт об отставке. Хватило меньше года, чтобы осознать, что пусть без плохой, неорганизованной, лживой и полуспившейся армии, он не может. И он вернулся. Отказать ему не смели — генералов той ещё Советской армии, да ещё при этом с настоящими, боевыми, а не юбилейными, как у большинства, наградами в современных Вооруженных Силах служило не так уж много. Должность же как в насмешку дали штабную: «Руководитель отдела по сопровождению парадов и других праздничных мероприятий с участием вооруженных сил». Должность на первый взгляд почетная, всегда на виду, на самом же деле — хуже некуда. В случае хорошей организации очередного военного парада, которые так почему-то любила современная власть, при раздаче многочисленных наград и премий о нем всегда забывали, и, наоборот, не дай бог, случались ошибки, просчеты, все палки сыпались на него. Кто точно выиграл от этого назначения, так это солдаты-сверхсрочники, направляемые под руководство Кучкина. За три месяца предпарадной подготовки о военном деле они узнавали на порядок больше, чем за долгие годы срочной службы или училища, отчего к генералу относились уважительно, за глаза называя его Батей.
«Все, ухожу, ухожу! — в который раз уверял себя Александр Игнатьевич. — Надоело. Все это надоело! Эта показуха, эти постоянные «потемкинские деревни», эта гнилая идеология! Раньше тоже была идеология, может, со стороны и такая же дурь, как и теперешняя, но за ней во всяком случае что-то стояло, что заставляло её уважать или по крайнем мере бояться. Да, какая это, к черту, армия?! Один пёр войск НАТО, и они же все разбегутся как тараканы! А может и не разбегутся, поменяют цвета формы, начнут говорить другие «правильные» слова, будут также «чэсна и верна» служить новому хозяину.

К танковой колоне подъехало пять автобусов с тонированными стеклами. Из них, как горох посыпались омоновцы.
— Кто здесь Кучкин? — обратился к генералу самый высокий и здоровый амбал в майорский погонах.
— Я — генерал-майор Кучкин, — представился Александр Игнатьевич
— Все, генерал, довоевался! Поворачивай свои шарманки и вали рогом отседова со своими ребятками.
— Чего? Вы как к старшему по званию обращаетесь? — обалдел от такой наглости Кучкин.
— Ты чё, генерал, не понял? — набычился Игнатюк. — Так я щас поясню!
Он широко замахнулся на генерала дубинкой, в желании вложить в удар все свои злость и раздражение за бесцельно потраченные выходные, оставленное в отделении, наверняка уже нагревшееся пиво, за то унижение, которому он подвергся от Красуцкого и начальника охраны президента… И получил удар в кадык, казалось бы, легкий и незаметный, но в горле взорвалось страшной болью, Игнатюка всего перекрутило. Впервые за пятнадцать лет службы, получив отпор своим действиям, майор Игнатюк, начальник отряда милиции особого назначения, здоровенный накаченный детина, вооруженный полным комплектом бойца ОМОНа, на полусогнутых от боли ногах позорно ретировался с поля боя.
Омоновцы, глядя на отступление своего начальника, стали выстраиваться «свиньей»: выставив впереди себя щиты, колотя по ним дубинками, что-то при этом громко и устрашающе скандируя, они медленно надвигались на генерала.
— Вы что, совсем ох…ли? — рассвирепел Кучкин. — Солдаты, по машинам! Расчехлить орудия! Занять позицию! — заорал он, весь подобрался, расправил плечи, сразу же как будто помолодев лет этак на двадцать. Вспомнив, что он не какая-то там штабная крыса, а настоящий боевой генерал, герой Советского Союза, прошедший Кабул и Герат.
— Вперед, вперед! Тронулись! — махая рукой, приказал пробегающий вдоль парадных колон, особист в «штатском».

В центре начальственных трибун, как всегда с угрюмо-торжественным выражением лица принимал парад Президент. По правую руку от него на почетном месте находился арабский замминистра финансов Хусам Бен Асам. На полшага позади, выстроившись в ряд, стояли министры, председатели, директора, начальники, заведующие и прочая чиновничья шалубень. Мимика их лица имела более сложную гамму оттенков. Тут тебе покорность и преклонение перед Хозяином, презрение и вялая снисходительность к нижестоящим народным массам, и, как следствие этого, властность и груз осознания своей значимости, величия перед другими, который они, казалось, с усталостью и неохотой несли на себе, каждым членом своего тела, каждой черточкой лица, каждым медленным начальственным движением, вальяжной тональностью голоса.
Парадная колонна медленно продвигалась по заданному направлению, диктор через громкоговоритель с пафосом пояснял, что в данный момент происходило напротив трибун:
— … стройными шеренгами проходят мимо нас лучшие выпускники высших военных училищ. Будущие защитники Отечества, они как и их деды готовы встать если будет нужно, на защиту своей Родины! За ними следуют колонны с тяжелой техникой. Ракетные войска — безусловно флагман и гордость Вооруженных сил нашей страны. На сегодняшний день ракеты «МГТЦ «Тополь» дальнего радиуса действия заслуженно признаны во всем мире лучшими в своем классе. Максимальная дальность полета такой ракеты составляет порядка двухсот тысяч километров, на себе она может нести ядерную боеголовку, равную по мощности, пятистам сброшенных в свое время американцами на японские города Хиросима и Нагасаки. Но наш народ — миролюбивый народ! И мы никогда не будем применять столь мощное оружие против мирного населения. В тоже время наличие у нас такого вооружения заставляет, ох, как заставляет задуматься потенциальных агрессоров, противников нашего мирного строя и уклада жизни!
К трибунам подходят колонны танковых войск. Танковые войска внесли огромный вклад в Великую победу нашего народа над немецко-фашистскими захватчиками…, — бодрым голосом пояснял диктор… и осекся. Посредине парадной колонны, зажатые в плотную «коробочку» из нескольких танков, двигались бойцы ОМОНа. Время от времени от бессилия и осознания безнадежности своего положения кто-нибудь из них бросался на танк, колотя по броне дубинкой. На башне замыкающего «коробочку» танка, по пояс высунувшись из люка, торчала бесстрастная фигура пожилого мужчины в генеральских погонах. Вытянувшись в струнку, со счастливым блеском в глазах, сделав равнение на трибуну, генерал-майор Кучкин отдавал честь Верховному Главнокомандующему.


— О, как это мне интересно! — закричал Хусам. — Это, наверное, симво…, символизует…, символизирует…, — наконец, справился он с трудным для него русским словом, — как Советские войска брали в плен гитлеровцев. Как натурально, как хорошо! — восклицал он, хлопая от восхищения в ладоши.
Внизу под трибунами в первых рядах «ликующей» толпы, прижатый к ограждению, стоял Ефим Аркадьевич. На руках у него сидел Данилка, несмотря на усталость, во все свои большие заплаканные глаза с интересом рассматривающий происходящее. Боль в плече Ефима Аркадьевича из острой превратилась в нудную и тянущуюся, от почти что трехчасового стояния болели ноги, утомленный выпавшими на его долю злоключениями, на парад он не смотрел, взгляд его был направлен куда-то вверх, на облака.
— Деда, деда! — закричал вдруг внук, заерзал так, что чуть не выпрыгнул с рук. — Смотри, это же наша бабушка! Смотри! — показал он ручонкой деду, куда следует смотреть.
Ефим Аркадьевич посмотрел в указанном направлении, охнул и, если бы не занятая внуком правая рука, забыв про свое нехристианское происхождение, наверное, перекрестился. Перед самым его взором высоко вверх, подброшенная мощными руками студентов-физкультурников, «ласточкой», неловко болтая ногами, пытаясь удержать равновесие с помощью раскинутых в разные стороны рук с березовыми ветками, в синем купальнике и в золотом кокошнике на голове, взмыла в воздух его благоверная супруга.