08/24/2007 | Компаративист

Сравнивайте и делайте выводы самостоятельно, если конечно в состоянии совершаить эту непосильную для многих когнитивную операцию.

http://www.polit.ru/analytics/2007/08/23/mvshsen.html
В июне стало известно, что знаменитый британский и российский ученый Теодор Шанин ушел с поста ректора своего вуза – Московской высшей школы социальных и экономических наук. При этом из вуза, который уже много лет просто называют Шанинкой, Шанин не ушел – он остался его Президентом. Что сейчас происходит с МВШСЭН, каковы перспективы у школы, какие процессы происходят в российской и мировой социологии – об этом мы поговорили с Теодором Шаниным. Беседовали Александр Артамонов и Наталия Демина.

Ваш уход с поста ректора МВШСЭН символически совпал с уходом Тони Блэра с поста премьер-министра. Но в отличие от Великобритании, в которой, кажется, больших изменений не произойдет, люди из широких академических кругов, которые любят Московскую Школу, с некоторой тревогой воспринимают ваш уход. Как бы вы это прокомментировали?

Когда сравниваешь две вещи, надо подумать о том, насколько это правомерно и какие результаты это нам даст. Я не думаю, что в работе Московской Школы произойдут большие изменения. Я уже давно просил освободить меня с поста ректора. Считаю, что ректор не должен занимать свой пост пожизненно или на очень долгий срок. В начале работы Московской Школы я рассчитывал уйти с поста ректора через семь лет, но мой уход затянулся. У нас были трудности, которые мне было легче разрешить, чем другим коллегам. Так что по практическим причинам я остался на более долгий срок, теперь этот период закончился, и я был рад, что наконец могу передать ответственность за Московскую Школу другому коллеге. Я думаю, что смена ректора после какого-то срока руководства – очень правильный принцип, общепринятый в Англии, которому было бы неплохо научиться ведущим российским университетам.

Я был ректором одиннадцать лет, с самого начала создания Московской Школы. Можно сказать, даже двенадцать, потому что за год до открытия МВШСЭН я нес ответственность за ее организацию, строительство библиотеки, подготовку преподавателей и т.д. Так что вышло так, что я был ректором двенадцать лет. Считаю, что это уже перебор.

Каковы главные итоги вашей работы в качестве ректора? Что получилось? Что не получилось? Почему?

Я думаю, что получилось создать полноценную систему образования, которая строится на базе, с одной стороны, потребностей российского общества, как я и мои коллеги их понимаем, а с другой стороны, британских традиций академической работы.

Главный принцип британской системы университетского образования, который был перенят в Московской Школе и действует по сей день, – это высокоинтерактивный способ преподавания. Это система, в которой студенты работают самостоятельно и независимо намного больше, чем работают «зависимо», в классах, на лекциях. Это система, в которой в центре работы студента стоит движение от одной самостоятельной письменной работы к другой, от одного эссе к другому, а не от пассивного слушания, от лекции к лекции. Это система, в которой проблема – как работать с английской академической традицией – разрешилась через валидацию наших программ обучения одним из ведущих британских университетов, Манчестерским университетом. В этом году мы прошли уже вторую проверку со стороны Манчестера, проводящуюся раз в 5 лет, и, как и в прошлый раз, прошли её успешно. Манчестерский университет признает нашу Школу как равнозначное себе академическое учреждение, а с нашей стороны мы уверены, что выводим наших студентов на уровень ведущих европейских университетов, и, что не менее важно, добиваемся того, чтобы наши преподаватели работали на этом же уровне. Это – то главное, что было создано.

Кроме того, мы изобрели несколько «технических» вещей, которые так же ценны на мой взгляд. Например, так называемая «семинеделька» – полусеместр. Мы увидели, что обычный период – 10 недель – или семестр – 15 недель – «работали» не очень хорошо, т.к. интенсивность работы студентов начинала падать в конце этого периода. Мы подумали, а что будет, если мы его укоротим? Не даст ли это улучшения работы? Я думаю, что мы доказали, что «семинедельки» подходят нам гораздо больше. Они позволили нам разделить год на 4 полусеместра, что дало возможность задать энергетически высокий темп всему процессу обучения. Студенты еще не начали засыпать или уставать, а полусеместр уже закончился и пора энергично работать над своими эссе. Мне кажется, что это – хороший пример тех технических нововведений, которые, тем не менее, имеют и совершенно явный педагогический смысл.

Когда Московская Школа начинала работать, мы были примером для очень многих. Коллеги учились на нашем опыте, перенимая многие элементы нашей работы. Они осознали, что ранее казавшиеся незыблемыми традиции в процессе обучения могут быть изменены и эти новации часто приводят к улучшению образовательного процесса.

Действующие сейчас новации было ввести трудно, однако нам удалось выработать эффективную систему обучения, структуру которой или её элементы можно использовать и в других университетах. Это не что-то особенное, связанное со спецификой Московской Школы, а то универсальное, что может работать в других образовательных учреждениях, и в этом – его особая ценность.

А то, что не получилось, можете назвать?

Мы, как и все первопроходцы, набивали шишки. Бывало, что иные вещи не получались. Скажем, в Московскую Школу не удалось перенести систему тьюторских занятий, т.к. студенты, да и преподаватели не были к этому готовы. Для меня хороший пример тьюторского занятия – то, как оно проходит в Оксфорде или Кембридже, когда два студента работают с преподавателем над письменной работой одного из них. И проговаривают, «проспоривают» тезисы этого эссе. Несомненно, нужны огромные финансовые ресурсы, чтобы обеспечить работу одного квалифицированного преподавателя не с целой группой, а лишь с двумя студентами. Бюджеты Оксфорда и Кембриджа могут себе это позволить.

В других университетах тьюторское занятие проходит несколько по-другому. На моем первом месте работы, в Шеффилдском университете, в тьюторском занятии принимало участие 10 студентов. Но принцип работы был тот же – шла дискуссия о письменной работе одного из студентов. Это давало ему возможность проверить свои тезисы в споре с коллегами, а преподавателю – возможность проговорить, а не только прочесть те или иные суждения, и, конечно, проверить качество письменной работы, качество письменного изложения. И я должен сказать, что в если течение первого года моей работы в Шеффилдском университете, а после этого в Манчестерском, студенты писали неприлично плохо, то уже на второй год они писали очень приличные эссе. А в течение третьего года обучения это уже были тексты, многие из которых можно было публиковать. Так что это важный элемент работы английских университетов.

Когда же мы попробовали ввести тьюторские занятия здесь, в Московской Школе, то оказалось, что для студентов это крайне непривычно. Они ведь уже имеют длительный опыт обучения, они – постдипломники, которые закончили вузы. Они приходят без знания механики и внутренней динамики тьюторского занятия. Преподаватели – тоже. Здесь же нужны преподаватели, которые умеют это делать, умеют вести дискуссию, причем дискуссию, в которой преподаватель мало говорит. Типичная ошибка в тьюторских занятиях – когда преподаватель сбивается на лекцию. Он начинает говорить, и для дискуссии не остается времени.

А. Артамонов (зам. декана факультета управления социокультурными проектами Школы, один из создателей программы дистанционного образования «Менеджмент в сфере культуры»): На дистанционной программе нам удалось внедрить тьюторские занятия. Там есть специальная позиция – тьютор, который ведет тьюторские занятия дистанционно, он-лайн, ровно в том виде, в котором сейчас вы это описываете.

Вот, я получил дополнительный ответ, чего же мы все добились. Добились неожиданно, так как никто в начале Московской Школы не думал о дистанционном образовании. Мы не смогли добиться проведения нормального тьюторства офф-лайн, но затем в нашу жизнь ворвалось дистанционное образование и оно дало нам возможность раскрутить онлайновые тьюторские занятия. Это очень интересный опыт.

А то, что у Школы до сих пор нет собственного здания, собственного общежития, кажется ли вам неудачей?

Конечно, это неудача. Мы всегда очень хотели иметь свое здание, но для этого были нужны большие деньги. Пока мы вели переговоры о том, чтобы эти деньги получить, здания и помещения резко вырастали в цене. Когда мы начинали вести переговоры о дополнительных деньгах, происходил новый скачок цен. Всякий раз цены убегали от нас быстрее, чем мы успевали найти дополнительные деньги. И в этом смысле мы уже несколько лет в погоне за нужными нам суммами денег, чтобы решить проблему собственного здания.

Мешает ли это школе развиваться?

Это сильно мешает. Во-первых, у нас уже 2-3 года не хватает площадей. Мы открываем новые факультеты, что очень хорошо, а новых площадей нет. Это раз. Два – мы находимся не на своей территории. Мы не можем её оборудовать так, как мы считаем нужным. К примеру, когда мы начали организовывать работу Московской Школы, в одной из комнат стоял круглый стол. Для нас это была не игрушка, а важный инструмент педагогической работы. Когда преподаватель работает за круглым столом, он работает по-другому, чем когда он стоит за кафедрой или сидит за столом впереди всего класса. Пару лет назад, комитет, занимавшийся реорганизацией учебных площадей в Академии, первым делом постановил ликвидировать комнату с круглым столом. Теперь части этого круглого стола лежат у нас на складе. Понятно, что в образовании это еще одно свидетельство консерватизма и непонимания важности интеракции.

Есть ли у вас надежда, что ситуация разрешится?

В течение последних двух лет мы получили крупные суммы денег. Мы не смогли купить на них здание, потому что их было недостаточно. Мы начали вести переговоры. Дело кончилось тем, что цены на недвижимость в Москве опять ушли вверх, так что мы опять остались «с носом». Переговоры продолжаются, но ясно, что это – проблема. Во-первых, это проблема нехватки площадей, а во-вторых, проблема нехватки денег, потому что нам приходится платить за аренду. Это очень серьезно обременяет наш бюджет.

Ревекка Фрумкина прислала нам свой вопрос: правда ли, что руководство таким негосударственным образовательным учреждением, как Московская Школа, возможно теперь лишь как подвиг и никак иначе? Были ли последние годы ректорства для вас более трудными, чем первые?

В свое время умный человек – это был Джордж Сорос – сказал, что когда создаешь такие структуры, как Московская Школа (в России есть ряд похожих структур), то первое поколение её руководителей, в обязательном порядке, харизматики. Они должны быть харизматиками, иначе создание таких структур просто не удастся. Позже приходит время стабилизации и нужны руководители другого типа, которые будут более…

Реалистичны?

Нет, харизматики тоже реалистичны, только у них особое чувство реализма.

Прагматичны?

Да, прагматичны – это неплохой вариант понятия. Пришло время прагматического руководства, которое должно продолжить работу в Московской Школе без рывков и стремления, как говорят англичане, «to storm Himalayas». Харизматики всегда стремятся «взять Гималаи», потому что «а как же можно по-другому?» Проблема смены двух типов руководителей, безусловно, существует. В каком-то смысле создание таких структур, как Московская Школа и ей подобные, было подвигом, но в последние годы стало ясно, что надо от подвига переходить к стабильной и систематической работе. Для этого в условиях России сегодняшнего дня нужно, конечно, вписаться в действующую национальную систему образования. Получится ли это, и как это получится – это вопрос будущего. На мой взгляд, перспективы этого движения еще не очевидны.

Мы знаем, что новым ректором МВШСЭН избран Анатолий Каспржак. Почему выбор пал на него?

Когда приходит время выбирать нового ректора, то наиболее естественным шагом является выбор руководителя того факультета, который был особенно эффективен в продвижении вперед, который сможет динамично и энергично повести Школу дальше. Наш выбор пал на Анатолия Каспржака, потому что он возглавляет факультет – Центр изучения образовательной политики, который в последние годы был самым динамичным в жизни Школы. Этот факультет (образовательный центр) был особенно успешен с точки зрения развития новых методов, мобилизации новых ресурсов и так далее. И еще один важный аргумент. Анализируя развитие Школы в течение последних лет, видишь, что образование становится все более важным элементом того, что Школа делает и с точки зрения обучения, и с точки зрения исследовательской работы в области методик преподавания. Именно поэтому Анатолий Каспржак был выдвинут руководством Школы как кандидат на должность ректора.

До работы в МВШСЭН Анатолий Каспржак был директором одной из ведущих школ Москвы, первой педагогической гимназии – хорошего педагогического центра, работа которого была очень результативна. Это всё – создание его рук. Несколько лет тому назад он решил сделать «карьерный шаг», как теперь говорят. Но не в смысле того, что он начал получать большую зарплату, он этого и не ждал, но он начал делать что-то новое, что-то связанное с образованием, то есть с главной темой его жизни, и сделал это блестяще.

Руководство Школы возлагает на него большие надежды как на очень энергичного организатора и думающего человека с новыми идеями, которые появляются беспрестанно и которые, что очень важно, он умеет внедрить. Хорошие идеи без внедрения очень часто больше мешают работать, чем продвигают работу. Руководство школы решило, что он будет следующим ректором. Он имеет мою полную личную поддержку, это был и мой выбор.

Руководство Школы обратилось ко мне с предложением, чтобы я стал Президентом Школы. В данное время мы вырабатываем функции Президента МВШСЭН. Это не должна быть должность «свадебного генерала», который, опираясь на палочку, появляется в Школе раз в два месяца. Я, по-видимому, то ли слишком молод, то ли слишком энергичен для чисто номинальной функции.

Ряд коллег высказывали тревогу в связи с тем, что новый ректор МВШСЭН не является академическим ученым. Вызывает ли это опасения у вас?

Практика показывает, что большинство ректоров российских университетов выделяются скорее своими организаторскими способностями, чем способностями в науке. Хотя встречается и работа в связке, когда ректор – хороший ученый, а его заместитель берет на себя значительную часть организационных забот. Однако в условиях России работа ректора до того трудна, до того серьезна, что здесь, по большей части, нужен именно хороший организатор. Кроме того, ректор должен понимать специфику науки, что это не завод, а нечто другое. Я думаю, что в этом смысле Анатолий Каспржак как раз очень подходит.

При этом он не является человеком, чуждым науке. Во-первых, он занимается систематической исследовательской работой в сфере образования. Со времени, когда он ушел из руководства своей гимназии, он написал немало научных статей и книг. Я думаю, что как исследователь он сделал не меньше, чем его сугубо академические коллеги. Так что в этом смысле он не менее исследователь и ученый, чем другие коллеги, и может быть, чем даже те коллеги, которые задают вопрос: «Насколько он ученый?».

Прозвучала информация о том, что Школа через два года должна перейти на рельсы самоокупаемости. Не будет ли этот процесс угрожать самой идее Школы и тем её факультетам, которые в современных условиях вряд ли могут быть самоокупаемы?

Здесь вопрос не в угрозе. Ясно, что Школа в своей дальнейшей работе не сможет действовать без серьезных элементов самоокупаемости. Потому что те гранты, на которых было построено начало Школы, будут уменьшаться и уже довольно серьезно уменьшились. Но должен сказать, что довольно много наших доходов поступает от исследовательской работы. В данную минуту наши доходы – это поступления от обучения студентов, доходы от исследовательской работы и гранты. В дальнейшем доля грантов будет уменьшаться, а доля доходов от исследовательской работы, надеюсь, будет увеличиваться. Также будет изменяться доля доходов за обучение студентов. Дискуссии о продвижении в этом направлении идут последние годы, но никто не говорит о переходе на полную самоокупаемость за счет платы за учебу. Пока для нас нет такой дилеммы: полная самоокупаемость или нам крышка.

Каково соотношение грантов и собственной прибыли?

Эта цифра достаточно сильно меняется из года в год. В свое время, в начале создания Московской Школы, её бюджет строился в основном из грантов, отчасти из доходов от обучения студентов и плюс, немножко, от исследовательской работы. Эти доли менялись: гранты уменьшались, увеличивалась доля поступлений от исследовательской работы, а доля доходов за обучение студентов оставалась примерно на одном уровне.

Как вам кажется, нет ли противоречия в усилиях Московской Школы соединить «в одном флаконе» российскую и британскую магистратуры?

Пока не знаю. Это мы увидим в будущем, а сейчас у нас идет своего рода эксперимент. Мы вели переговоры о том, чтобы получить разрешение на создание российской магистратуры, несколько лет. Без бакалавриата нужно было особое разрешение Министерства образования и науки. Теперь мы это разрешение получили и начинаем новый эксперимент. Каковы будут его результаты, мы пока не знаем, но мы открыты любому исходу. Если результат будет позитивным, то мы продолжим наш эксперимент и будем расширять российскую магистратуру. Если эксперимент окажется не совсем успешен, то будем вносить определенные коррективы, а если негативен, то мы его просто прекратим.

Я не вижу ничего логически неправильного в том, чтобы совместить две системы магистратур. Но, может быть, появятся какие-то прагматические причины, которые не дадут нам возможности работать в рамках двух магистратур. Тогда придется думать заново. С другой стороны, надо помнить, что мы работаем в России, у нас российский университет, он должен становиться все более укорененным в российской педагогической действительности и в этих условиях, конечно, возможность предложить студентам не только иностранные магистерские дипломы, но также и российские – это очень позитивный шаг вперед.

А если появится необходимость сделать жесткий выбор между британскими принципами обучения в магистратуре и российскими, то каков будет выбор руководства Школы?

Пусть это решает руководство, я буду голосовать согласно своему пониманию действительности.

Скажите, пожалуйста, отмечаете ли вы усиление контроля российского государства над образовательной сферой?

Мне кажется, что происходящие сейчас реформы в центр обсуждения должны вывести проблему постдипломного образования. В этом смысле Московская Школа может серьезно выиграть на том, что она одной из первых создавала постдипломное образование. В какой-то мере по западному образцу, но по образцу, который теперь, по-видимому, будет действовать и в России. Так что здесь как раз могут быть интересные сдвиги. Ну, а дальше увидим, как все это будет происходить, потому что на данный момент никому не ясно, куда дальше будет двигаться реформа. Это, собственно говоря, только начало чего-то. Болонский процесс может стать либо центральным для развития образования в России, либо всего лишь маленькой добавкой, не играющей серьезной роли. Если дело пойдет по первому пути, то модель Московской Школы и её опыт могу оказаться очень ценными, а если по второму, то нет. Так что, многое будет зависеть от того, как будет развиваться реформа образовательной сферы в ближайшие несколько лет.

Каковы ваши планы на ближайшее будущее? Быть может, теперь будет больше времени для того, чтобы писать книги, путешествовать, преподавать…

Есть несколько дел, которые я не сделал, ряд исследовательских проектов, которые я отложил. Я понимал, что в какой-то мере «убивал» интересные для себя вещи, но есть граница человеческих возможностей, нужно было делать выбор: либо заниматься ректорскими делами Московской Школы в её трудный период, либо заниматься какими-то исследовательскими проектами.

Одно из отложенных дел таково: у меня и у известного историка крестьянства Виктора Данилова была идея написать книгу о крестьянской войне в России 1902-1922 годов. Мы определили тему, проговорили для себя, почему мы рассматриваем именно период с 1902 по 1922 годы. Мы тогда также решили, что для того, чтобы написать эту книгу, нам не хватает доли эмпирического материала. Поэтому семь лет назад мы решили, что начнем работой над сбором материалов, будем готовить и издавать сборники материалов о крестьянских восстаниях в разных районах России во время гражданской войны. Эту работу повел Виктор Данилов при моей помощи и помощи других коллег. Первой опубликованной книгой этой серии была «Антоновщина». Выходили книга за книгой, и мы на каком-то этапе решили, что последней книгой в этой серии, которую мы издадим, будет книга о Махно.

К моему величайшему сожалению, она вышла, когда Виктора уже не было в живых. Он умер на полпути к выходу книги. После его смерти я был в ужасном настроении, я вообще не хотел заниматься этой книгой: ну её к черту, Виктора-то нет. Но в конечном итоге я попросил Виктора Кондрашина, который был учеником и другом В. Данилова, приняться за работу о Махно. Теперь книга о Махно вышла, и встал вопрос: будем ли мы делать итоговую аналитическую книгу или нет? Сбор материалов уже закончен, и я, закончив период ректорства, начинаю серьезно думать об этой книге. Я попросил В. Кондрашина присоединиться к этой работе и занять место, которое с гибелью В. Данилова осталось пустым. В дальнейшем мы увидим, сможем ли мы это сделать. Надеюсь, что сможем.

Ждет несколько менее крупных работ. Одна из них – это «Великий незнакомец», хрестоматия по крестьянству, которую надо сделать заново. Здесь мы уже договорились работать вместе с директором Интерцентра Александром Никулиным. Хотим также заняться переизданием книги о качественных исследованиях, которая в свое время получила очень хорошие отзывы коллег. Это книга Ильи Штейнберга и Евгения Ковалева. Сейчас стоит вопрос, не стоит ли её переработать, хотя и в той форме, в которой она есть, её переиздание было бы ценно. С меня беспрестанно требуют этой книги, но все её экземпляры уже давно, конечно, распроданы. Эту книгу, на мой взгляд, надо расширить, однако её центром будет та книга, которую они уже написали.

Я, быть может, буду также преподавать. Я думал о возвращении к преподаванию предмета, который в свое время интересовал моих коллег даже больше, чем моих студентов, – это социология знания.

Теодор, не могли бы вы высказать свое отношение к тем процессам, которые сейчас происходят в российской социологии. Весной обострился конфликт на Соцфаке МГУ, в июне была образована новая социологическая ассоциация – Союз социологов России. Готовы ли вы это прокомментировать?

Нет.

А как вы оцениваете состояние социологии как международной социогуманитарной дисциплины?

Насколько я помню, социология… А я социологией занимаюсь сколько лет? Дайте подумать… На факультет социологии я попал как студент примерно в 1955-м. Посчитаем, сколько времени прошло: 1955-й, 1965-й, 1975, 1985, 1995, 2005-й, – 50 лет! За полвека моего пребывания в социологии или около социологии (потому что когда я был ректором, я был по большей части только около социологии) – социология все время находилась в кризисе.

Социологии свойственен перманентный кризис?

Да, перманентный кризис, в котором каждый год, каждые 5-10 лет, одни исследователи объявляли, что «социология умерла», другие одновременно говорили, что «социология в кризисе», а третьи, что «нет, нет, нет, она как раз восстала из кризиса, она расцветает» и так далее.

Причины столь серьезной нестабильности статуса социологии в мире и в самом себе связаны, конечно, с тем, что нет достаточно четкого определения, что такое социология. Её разные элементы по-разному действуют, по-разному развиваются. Так что я бы не относился серьезно к этим разговорам о кризисе.

Кризисы, пожалуй, происходят не в социологии, а у социологов, которые, вдруг сцепившись друг с другом, создают кризисные ситуации. Я думаю, что российский кризис в данную минуту – это больше кризис социологов, чем социологии. И связан он, по-видимому, с тем, что то поколение, которое начало поворот в российской социологии, выдохлось, а с новым поколением не пришло достаточно новых сил, многие потенциальные социологи ушли зарабатывать деньги в бизнес и разные управленческие структуры. Чего не хватает в данную минуту – это молодого поколения 30-40-летних социологов, выпускников 1980-1990-х, которые бы взяли на себя ответственность за продвижение социологии вперед.

Пожалуй, большая часть самых интересных социологов России – это люди преклонного возраста.

В российской социологии сейчас особенно сильно направление изучения общественного мнения. Но ведь массовые опросы населения – это лишь одно направление, одна из подтем социологии. А другие темы в социологии, которые крайне важны для понимания того, что такое социология и какие процессы происходят в обществе, для обогащения самой социологии, не развились по-настоящему.

Когда в самом начале перестройки мы проводили летние школы социологов в Англии при помощи Татьяны Заславской, тогда президента Советской Социологической Ассоциации, мы проговорили, чему обучать студентов, чтобы дать им новые знания, которых они до сих пор не получили. Я помню, мы подготовили целый список тем в течение шести недель занятий: социология знания, политическая социология, индустриальная социология, социология сельских сообществ, социология развивающихся стран и другие. Почти ни одна из них с того времени не получила серьезного развития, и это значит, что не произошло того шага вперед или вверх, который был так нужен российской социологии. И это объясняет, почему в данную минуту мы видим возвращение... Как назывался этот фильм про империю? Такая сумасшедшая научная англо-американская фантастика, появившаяся еще до того, как был снят «Терминатор»?

«Звездные войны»?

«Звездные войны», вот-вот. «Империя наносит ответный удар». Что-то похожее происходит сейчас в социологии. Мы видим элементы возврата старого, еще советского, стиля мышления и представителей этого поколения. Главная причина в том, что «перестроечники» не создали нового поколения. Частично потому, что самые способные из молодого поколения разошлись по банкам, складам и местам, где зарабатываются хорошие деньги. Теперь за это приходит расплата.

Беда российской социологии в том, что она податлива к малейшим движениям власти?

Не только российской. Не будем забывать, что мир большой, и в нем есть очень мало стран по-настоящему демократических.

Последний вопрос. Как вам кажется, время Московской Школы ушло или у нее есть будущее?

Я думаю, что у Московской Школы есть будущее, если она будет идти в ногу со временем. Когда мы два года тому назад между собой проговаривали, что же мы будем делать дальше, Вадим Радаев сказал, что МВШСЭН взяла на себя трудную и крупную задачу и выполнила её. Школа поставила ряд новых проблем, показала новые возможности для российского образования – и этим выполнила свою основную задачу. Наверное, он мог продолжить свою мысль, но не стал этого делать, и я продолжу за него: раз Школа выполнила свою задачу, то, быть может, пора её закрыть. Это возможный ход событий. На мой взгляд, не стоит особенно эмоционально воспринимать закрытие или открытие каких-то образовательных структур. Это может повлиять как позитивно, так и негативно. Дальнейшее развитие Школы как независимой негосударственной структуры будет зависеть от её руководства.

Другой вопрос – есть ли в российском образовании место для такой структуры, как Московская Школа? Я думаю, что есть. Потому что в высшем и постдипломном образовании нужна экспериментальная площадка для отработки новых педагогических идей. Я думаю, что Московская Школа очень подходит для этих целей. Она более, чем другие университеты, открыта для международного сотрудничества и международных связей. Кроме того, она больше, чем другие университеты, имеет опыт и решимость выходить на новые идеи, тестировать их, создавать новые факультеты и т.д. В этом смысле в Московской Школе – созидательная атмосфера. У её сотрудников намного меньше страха перед экспериментом, чем у других коллег. Так что это – структура, для которой, на мой взгляд, есть место в российском постдипломном образовании.

Насколько эту нишу Московская школа сможет заполнить – будет зависеть от самой Школы. Когда-то Вольтер сказал, что если бы Бога не было – его следовало бы выдумать. Я думаю, что этот афоризм относится и к нам – если бы Московской Школы не было, то её следовало бы придумать. Если Московская школа закроется, то может остаться незанятая ниша. И надо будет создавать какую-то другую структуру, чтобы заполнить это пустующее место.