20 лет исследования QWERTY-эффектов
12/02/2007 | stefan
20 лет исследования QWERTY-эффектов и зависимости от предшествующего развития
http://www.ecsocman.edu.ru/db/msg/209017/print.html
МЫ ЖИВЕМ НЕ В ЛУЧШЕМ ИЗ МИРОВ! (популярное изложение QWERTY-номики и исследований Path Dependence)
Ю.В.Латов/ГУ-ВШЭ, Москва
Вопросы, интересующие читателей-неспециалистов, и проблемы, волнующие профессиональных ученых, редко совпадают. Какие, например, «проблемы» исторической науки чаще всего доходят до «широкой публики»? «Новая хронология» Фоменко, теория пассионарности Гумилева, Атлантида, тайны масонов, загадки египетских пирамид… Подавляющее большинство профессиональных обществоведов держатся от таких «проблем» подальше.
Вопросы, интересующие читателей-неспециалистов, и проблемы, волнующие профессиональных ученых, редко совпадают. Какие, например, «проблемы» исторической науки чаще всего доходят до «широкой публики»? «Новая хронология» Фоменко, теория пассионарности Гумилева, Атлантида, тайны масонов, загадки египетских пирамид… Подавляющее большинство профессиональных обществоведов держатся от таких «проблем» подальше. Их умы занимают совсем другие вопросы – не столь крикливо-сенсационные, но куда более важные для понимания развития общества.
Одна из таких настоящих научных проблем – это проблема зависимости от предшествующего развития.
В начале было QWERTY
Все началось в 1985 г., когда американский историк-экономист Пол Дэвид опубликовал статью, посвященную, казалось бы, весьма мелкому вопросу – как появился современный стандарт клавиатур печатающих устройств.
Когда в 1868 г. в США изобрели печатную машинку, то сначала ее клавиши располагались в два ряда с последовательным изображением литер от A до Z. Однако первые модели печатных машинок, выпускаемых фирмой «Ремингтон», работали так, что при быстром последовательном нажатии на две соседние клавиши они цеплялись одна за другую. Тогда пришлось найти вариант клавиатуры, где самые часто встречающиеся двухбуквенные комбинации разнесены по разным краям. Так в середине 1870-х появилась та самая QWERTY-клавиатура, которая стала всеобщим стандартом в странах с латинским шрифтом.
Таким образом, указал П. Дэвид, QWERTY-клавиатура возникла в силу временных и довольно случайных технических обстоятельств. Уже два десятилетия спустя печатные машинки настолько усовершенствовали, что сцепление клавиш стало невозможным. Однако QWERTY-клавиатура так и осталась единственным стандартом.
Позже, в 1936 г., американский изобретатель Август Дворак запатентовал принципиально новую, научно обоснованную раскладку клавиатуры. И вот здесь-то возникает парадокс, на который обратил внимание П. Дэвид. Хотя проведенные в 1940-е гг. эксперименты показали, что клавиатура Дворака ускоряет набор текстов на 20-40% (впрочем, есть мнение, что эта оценка сильно преувеличена), в массовое употребление новый стандарт так и не вошел. Клавиатура Дворака тоже не является самой совершенной – позже были предложены и другие, еще более «быстрые». Но, несмотря на все инновационные предложения, новые клавиатуры появляются только у немногих «фанатов». Абсолютное же большинство «юзеров» по-прежнему пользуется QWERTY-клавиатурой.
Это явление разительно противоречит представлению о рыночной конкуренции как оптимальном механизме отбора инноваций. История QWERTY свидетельствует как раз об обратном: более эффективный технический стандарт потерпел поражение в конкуренции с менее эффективным. Американский экономист Брайан Артур, развивший идеи П. Дэвида, назвал это явление эффектом блокировки – происходят необратимые изменения, причем только в одном направлении. Когда из множества конкурирующих стандартов побеждает один, то возврат к многообразию стандартов становится практически невозможным. Таким образом, неизбежна победа какого-то одного стандарта, но нет объективной закономерности в том, какой именно стандарт окажется победителем. Здесь огромную роль играет «историческая случайность», которая где-то в начале изучаемого процесса может определить все дальнейшие события.
В ситуации неопределенности очень велико значение ожиданий людей. «Специфическая система могла одержать победу над конкурентами просто потому, что покупатели ожидали этой победы», отмечал П. Дэвид. Рост же ожиданий может оказаться следствием весьма, казалось бы, незначительных событий.
В истории с победой QWERTY-стандарта роль исторической случайности, которая оказала решающее влияние на ожидания, сыграл, скорее всего, маркетинговый трюк, примененный производителями «ремингтонов». 25 июля 1888 г. в американском городке Цинциннати прошло показательное соревнование двух наборщиков – один печатал на «ремингтоне», а другой на каллиграфе. Победивший в состязании «ремингтон» с QWERTY-клавиатурой немедленно начал пользоваться огромной популярностью, формируя ожидания, что именно это печатающее устройство есть лучшее из лучших.
История победы QWERTY-клавиатуры над более эффективными стандартами может показаться в масштабе глобальной истории чем-то мало значимым. Однако изучение истории технических стандартов, начатое после пионерных работ Пола Дэвида и Брайана Артура, показало, что QWERTY-эффекты встречаются буквально на каждом шагу.
Лучшее не вытесняет хорошего
Под QWERTY-эффектами в современной научной литературе подразумевают все виды сравнительно неэффективных, но устойчиво сохраняющихся стандартов. Эти эффекты можно обнаружить двумя путями – либо сравнивать реально сосуществующие в современном мире технические стандарты, либо сопоставлять реализованные технические инновации с потенциально возможными, но не реализованными. Хотя современная экономика давно глобализируется и унифицируется, но в разных странах мира продолжают сохраняться разные технические стандарты, не совместимые друг с другом. Некоторые примеры общеизвестны – например, различия между левосторонним (в странах бывшей Британской империи) и правосторонним движением на дорогах разных стран, что заставляет одних автопроизводителей ставить на машины руль слева, а других – справа. Укажем, однако, на менее известный пример – на различия в ширине железнодорожной колеи.
Ширина железных дорог в разных странах и в различные эпохи варьировалась в очень широком диапазоне. Основными современными стандартами являются следующие три: 1067 мм – «Капская колея» (Япония, ЮАР, Австралия, в России на Сахалине, во многих странах «третьего мира»), 1435 мм – «Европейская (Стефенсоновская) колея» (более половины железных дорог мира), 1520-1524 мм – «Русская колея» (в большинстве постсоветских государств, а также в Монголии и Финляндии). Результат этих различий наглядно ощущается, например, при пересечении нашей западной границы, где все поезда специально задерживаются для смены колёс.
Является ли более узкая европейская колея технически наиболее эффективной? Вовсе нет – инженеры считают более предпочтительной как раз широкую колею.
Европейский стандарт колеи стихийно сложился на начальных моментах развития железнодорожного транспорта. Когда в 1825 г. знаменитый английский инженер Джордж Стефенсон изобретал паровоз, он просто взял стандарты английских гужевых повозок – в том числе ось с расстоянием между колёсами в 4 фута 8,5 дюйма. Стефенсон использовал этот шаблон при строительстве открытой в 1830 г. первой в мире железной дороги Ливерпуль-Манчестер. Она в свою очередь послужила образцовой моделью для строительства железных дорог не только в Англии, но и в континентальной Европе и Северной Америке.
Между тем известно, что конкуренты Стефенсона по контракту предлагали принять шаблон колеи в 5 футов 6 дюймов (1676 мм). Если бы заказ выиграли конкуренты Стефенсона, то общепринятый шаблон железнодорожной колеи мог бы оказаться совсем иным.
Когда в России при Николае I начали строить собственную железнодорожную сеть, то мы «пошли другим путем» – выбрали более широкую колею в 5 футов. Она обеспечивала большую пропускную способность, но затрудняла пересечение европейской границы. Оба эти фактора играли положительную роль для боеготовности к войне с европейскими странами, однако бесполезны или даже вредны в современных условиях.
Быть может, QWERTY-эффекты возникали только на ранних этапах экономической истории? Нет, они проявляют себя и в эпоху НТР. В качестве примеров приводят формирование стандартов телевизионного оборудования (550-линейный стандарт в США в сравнении с лучшим 800-линейным в Европе), видеокассет и компакт-дисков (победа стандарта VHS над BETA).
Что, если бы…
В сравнении с изучением соревнования разных стандартов несколько более умозрительным является анализ несостоявшейся экономической истории. Речь идет о том, что, по мнению многих историков-экономистов, некоторые победившие в силу конъюнктурных обстоятельств технические инновации перекрыли другие, потенциально более эффективные пути развития.
Идея сравнения эффективности реально осуществившихся и потенциально возможных технологических стратегий впервые была высказана еще в опубликованной в 1964 г. скандально известной книге Роберта Фогеля «Железные дороги и экономический рост Америки». Он рассчитал, что было бы, если в Соединенных Штатах XIX в. вместо железных дорог стали строить новые речные каналы и развивать гужевой транспорт. Оказалось, что «железные кони» не намного лучше обыкновенных – строительство железных дорог ускорило экономический рост Америки лишь примерно на год. Вокруг книги Р. Фогеля немедленно разгорелась шумная дискуссия. Критики справедливо указывали, что точность подсчетов Фогеля очень условна, поскольку трудно достоверно измерить то, чего не было. После этой дискуссии Р. Фогель резко сменил направление своих исследований, переключившись с проблем транспортной революции на вопросы экономики рабства и почти перестав заниматься «альтернативной историей». Но его опыт не пропал, его взяли на вооружение «QWERTY-экономисты».
Последователи П. Дэвида хотя и не пытаются количественно оценить альтернативные технологические стратегии, но широко используют качественное сравнение реального с потенциально возможным. Более того, если Р. Фогель признавал, что в реальной истории победил все же наиболее эффективный вариант, то «QWERTY-экономисты» допускают возможность победы как раз неэффективных вариантов.
Любопытный повод для QWERTY-ретропрогнозов дает, например, история атомной энергетики. Современный «мирный атом» является, в сущности, побочным продуктом холодной войны. Первые атомные электростанции 1950-1960-х гг. были призваны, прежде всего, показать возможность мирного использования военных технологий. В результате, например, в американской атомной энергетике и в наши дни абсолютно доминируют реакторы на легкой воде, которые являлись адаптированным вариантом реактора атомной подлодки. Есть мнение, что альтернативные проекты сугубо гражданских ядерных реакторов (например, газоохлаждаемый реактор), не связанные с военными технологиями, могли оказаться более эффективными.
Итак, после многочисленных исследований QWERTY-эффектов историки-экономисты с изумлением обнаружили, что многие окружающие нас символы технического прогресса приобрели хорошо знакомый нам облик в результате, в общем-то, во многом случайных обстоятельств, и что мы живем вовсе не в лучшем из миров
Правила «игр, в которые играют люди»
Самое главная из новых идей, предложенных в развитие первоначальной концепции Пола Дэвида, заключается в том, что победу изначально выбранных стандартов/норм над всеми другими – даже сравнительно более эффективными – можно наблюдать не только в истории развития технологий. Современные историки-экономисты полагают, что развитие общества зависит как от совершенствования орудий труда, так и от появления новых институтов – новых «правил игры» (экономических организаций, правовых и моральных норм…). Оказывается, что и среди этих правил тоже далеко не всегда побеждают наиболее эффективные. Устойчивое сохранение неэффективных технологий и норм стали называть проявлением зависимости от предшествующего развития (Path Dependency).
Собственно говоря, любой пример технологических QWERTY-эффектов обязательно имеет институциональную подоплеку. Ведь конкурируют вовсе не технологии, а те организации, которые их применяют. Поэтому, скажем, победа стандарта узкой колеи над более эффективным стандартом широкой колеи – это победа менее эффективной (по крайней мере, по данному критерию) фирмы Стефенсона над его более эффективными, но менее удачливыми конкурентами.
Очень интересный случай зависимости от предшествующего развития продемонстрировал в 1990-е годы американский экономист Рафаэль Ла Порта, организовавший с группой коллег сравнение эффективности правовых норм в разных странах. Как известно, практически все национальные правовые системы делятся на два класса: гражданское (романо-германское) право непосредственно происходит от античного римского права, а общее (англо-саксонское) право отражает «самодеятельность» средневековых англичан. Сравнивая влияние систем общего и гражданского права на хозяйственную жизнь, Р. Ла Порта и его коллеги убедительно доказали превосходство традиции общего права – оно заметно лучше защищает права собственности (например, права мелких акционеров от злоупотреблений менеджеров корпораций). Однако эти преимущества отнюдь не приводят к переходу стран с традициями гражданского права (в их число входит большинство стран мира, включая и Россию) на систему общего права.
Теория зависимости от предшествующего развития и близкие к ней научные исследования по альтернативной истории основаны на метанаучной парадигме синергетики. Речь идет об идеях знаменитого бельгийского химика Ильи Пригожина, создателя теории самоорганизации порядка из хаоса. Согласно разработанному им подходу, развитие общества не является жестко предопределенным (по принципу «иного не дано»). На самом деле наблюдается чередование периодов эволюции, когда вектор развития изменить нельзя (движение по аттрактору), и точек бифуркации, в которых возникает возможность выбора.
Когда «QWERTY-экономисты» говорят об исторической случайности первоначального выбора, они рассматривают как раз бифуркационные точки истории — те ее моменты, когда происходит выбор какой-либо одной возможности из веера различных альтернатив. Выбор в таких ситуациях практически всегда происходит в условиях неопределенности и неустойчивости баланса социальных сил. Поэтому при бифуркации судьбоносными могут оказаться даже совсем мелкие субъективные обстоятельства – по принципу «бабочки Брэдбери».
Почему же мы зависим от предшествующего развития?
В современной литературе, посвященной зависимости от предшествующего развития, подчеркивается множественность порождающих ее факторов.
Пол Дэвид указывал, прежде всего, на техническую взаимозависимость. Системы оборудования и навыки работников образуют единую систему, состоящую из взаимодополняющих элементов. Очень часто оказывается нельзя качественно обновить ни одного ее элемента. Например, на железных дорогах не осталось даже винтика со времен первых железных дорог, но остался выбранный Д. Стефенсоном шаблон колеи. Причина в том, что ширина железнодорожного пути и колеса подвижных составов являются элементами одной системы. Поэтому когда колея или подвижной состав изнашивались, то их заменяли оборудованием старого же стандарта, чтобы железнодорожные колеса подходили к колее, а колея – к колесам.
Следующий фактор – это рост отдачи от масштаба. Применение любого стандарта тем выгоднее, чем чаще его применяют. Так, при строительстве новых железных дорог использование старого стандарта колеи облегчает их подключение к старым веткам. Новые железные дороги поэтому почти всегда имеют те же стандарты, что и прежде построенные, – даже если инженеры осознают устарелость прежних шаблонов.
Аналогичное явление применительно к институтам называют сетевыми эффектами. Так, каждая страна могла бы создавать свою особую систему права, но это сильно затормозило бы международное разделение труда. Поэтому разные страны унифицируют регулирующие бизнес правовые нормы (например, в рамках сотрудничества по линии Всемирной торговой организации), причем выгоды от этой унификации тем выше, чем больше стран в нее включились. Если даже некоторые от этих норм неоптимальны, то они вытеснят более эффективные нормы, распространенные в небольшом количестве стран.
Еще один фактор зависимости от предшествующего развития – это долговечность капитального оборудования (квазинеобратимость инвестиций). Дело в том, что морально устаревшее капитальное оборудование могут продолжать использовать, поскольку в него сделаны крупные, еще не окупившиеся инвестиции (так, на наших заводах кое-где можно встретить оборудование еще едва ли не дореволюционных времен). Продолжительность воздействия данного фактора ограничена сроком физического износа морально устаревшего капитала, который все же когда-то придется списывать.
Этот фактор допускает нетривиальное институциональное истолкование. Ведь социальные нормы (например, этические ценности) также могут морально устаревать. Но поменять их гораздо труднее, чем капитальное оборудование. Формирование личности завершается в юности, и в последующие годы адаптация к меняющимся условиям редко качественно меняет усвоенные в юности нормы, ценности, стереотипы и привычки. Долговечность «социального капитала» (квазинеобратимость первичной социализации) выше, чем долговечность капитального оборудования – ведь средний срок жизни людей превышает срок жизни оборудования.
Последнее объяснение связано с неравномерностью роста отдачи. Дело в том, что когда конкурируют разные технологии/институты, то первоначально более быстрый рост предельной полезности может демонстрировать один вариант, а потом – другой. Но победа на начальных этапах конкуренции делает невозможным демонстрацию преимуществ альтернативного варианта. Например, когда в начале 1990-х гг. в нашей стране конкурировали денежные и бартерные расчеты, то на первых порах большинство фирм выигрывало от бартеризации. Но когда эта институциональная норма стала преобладающей, она буквально «закупорила» возможности реорганизации производства. Огромное внимание экономистов к феномену зависимости от предшествующего развития связано во многом с проблемой «провалов» рынка. Ведь если победа худших стандартов/норм над лучшими связана с «недальновидностью» рынка, то это является очень веским аргументом в пользу государственного регулирования экономики. Защитники рынка, однако, предлагают иную интерпретацию – по их мнению, зависимость от предшествующего развития доказывает «провалы», наоборот, государственного регулирования, а не рынка. Конкретные примеры показывают, что по своему правы обе стороны: история клавиатуры печатающих устройств доказывает «провал» рынка, история же атомного реактора – «провал» правительства.
Вероятно, в основе зависимости от предшествующего развития лежат скорее универсальные закономерности социально-экономического развития, чем специфические формы их проявлений в современном рыночном хозяйстве. В таком случае развитие данного направления экономической теории является важным шагом к формированию «пострыночного» обществоведения.
http://www.ecsocman.edu.ru/db/msg/209017/print.html
МЫ ЖИВЕМ НЕ В ЛУЧШЕМ ИЗ МИРОВ! (популярное изложение QWERTY-номики и исследований Path Dependence)
Ю.В.Латов/ГУ-ВШЭ, Москва
Вопросы, интересующие читателей-неспециалистов, и проблемы, волнующие профессиональных ученых, редко совпадают. Какие, например, «проблемы» исторической науки чаще всего доходят до «широкой публики»? «Новая хронология» Фоменко, теория пассионарности Гумилева, Атлантида, тайны масонов, загадки египетских пирамид… Подавляющее большинство профессиональных обществоведов держатся от таких «проблем» подальше.
Вопросы, интересующие читателей-неспециалистов, и проблемы, волнующие профессиональных ученых, редко совпадают. Какие, например, «проблемы» исторической науки чаще всего доходят до «широкой публики»? «Новая хронология» Фоменко, теория пассионарности Гумилева, Атлантида, тайны масонов, загадки египетских пирамид… Подавляющее большинство профессиональных обществоведов держатся от таких «проблем» подальше. Их умы занимают совсем другие вопросы – не столь крикливо-сенсационные, но куда более важные для понимания развития общества.
Одна из таких настоящих научных проблем – это проблема зависимости от предшествующего развития.
В начале было QWERTY
Все началось в 1985 г., когда американский историк-экономист Пол Дэвид опубликовал статью, посвященную, казалось бы, весьма мелкому вопросу – как появился современный стандарт клавиатур печатающих устройств.
Когда в 1868 г. в США изобрели печатную машинку, то сначала ее клавиши располагались в два ряда с последовательным изображением литер от A до Z. Однако первые модели печатных машинок, выпускаемых фирмой «Ремингтон», работали так, что при быстром последовательном нажатии на две соседние клавиши они цеплялись одна за другую. Тогда пришлось найти вариант клавиатуры, где самые часто встречающиеся двухбуквенные комбинации разнесены по разным краям. Так в середине 1870-х появилась та самая QWERTY-клавиатура, которая стала всеобщим стандартом в странах с латинским шрифтом.
Таким образом, указал П. Дэвид, QWERTY-клавиатура возникла в силу временных и довольно случайных технических обстоятельств. Уже два десятилетия спустя печатные машинки настолько усовершенствовали, что сцепление клавиш стало невозможным. Однако QWERTY-клавиатура так и осталась единственным стандартом.
Позже, в 1936 г., американский изобретатель Август Дворак запатентовал принципиально новую, научно обоснованную раскладку клавиатуры. И вот здесь-то возникает парадокс, на который обратил внимание П. Дэвид. Хотя проведенные в 1940-е гг. эксперименты показали, что клавиатура Дворака ускоряет набор текстов на 20-40% (впрочем, есть мнение, что эта оценка сильно преувеличена), в массовое употребление новый стандарт так и не вошел. Клавиатура Дворака тоже не является самой совершенной – позже были предложены и другие, еще более «быстрые». Но, несмотря на все инновационные предложения, новые клавиатуры появляются только у немногих «фанатов». Абсолютное же большинство «юзеров» по-прежнему пользуется QWERTY-клавиатурой.
Это явление разительно противоречит представлению о рыночной конкуренции как оптимальном механизме отбора инноваций. История QWERTY свидетельствует как раз об обратном: более эффективный технический стандарт потерпел поражение в конкуренции с менее эффективным. Американский экономист Брайан Артур, развивший идеи П. Дэвида, назвал это явление эффектом блокировки – происходят необратимые изменения, причем только в одном направлении. Когда из множества конкурирующих стандартов побеждает один, то возврат к многообразию стандартов становится практически невозможным. Таким образом, неизбежна победа какого-то одного стандарта, но нет объективной закономерности в том, какой именно стандарт окажется победителем. Здесь огромную роль играет «историческая случайность», которая где-то в начале изучаемого процесса может определить все дальнейшие события.
В ситуации неопределенности очень велико значение ожиданий людей. «Специфическая система могла одержать победу над конкурентами просто потому, что покупатели ожидали этой победы», отмечал П. Дэвид. Рост же ожиданий может оказаться следствием весьма, казалось бы, незначительных событий.
В истории с победой QWERTY-стандарта роль исторической случайности, которая оказала решающее влияние на ожидания, сыграл, скорее всего, маркетинговый трюк, примененный производителями «ремингтонов». 25 июля 1888 г. в американском городке Цинциннати прошло показательное соревнование двух наборщиков – один печатал на «ремингтоне», а другой на каллиграфе. Победивший в состязании «ремингтон» с QWERTY-клавиатурой немедленно начал пользоваться огромной популярностью, формируя ожидания, что именно это печатающее устройство есть лучшее из лучших.
История победы QWERTY-клавиатуры над более эффективными стандартами может показаться в масштабе глобальной истории чем-то мало значимым. Однако изучение истории технических стандартов, начатое после пионерных работ Пола Дэвида и Брайана Артура, показало, что QWERTY-эффекты встречаются буквально на каждом шагу.
Лучшее не вытесняет хорошего
Под QWERTY-эффектами в современной научной литературе подразумевают все виды сравнительно неэффективных, но устойчиво сохраняющихся стандартов. Эти эффекты можно обнаружить двумя путями – либо сравнивать реально сосуществующие в современном мире технические стандарты, либо сопоставлять реализованные технические инновации с потенциально возможными, но не реализованными. Хотя современная экономика давно глобализируется и унифицируется, но в разных странах мира продолжают сохраняться разные технические стандарты, не совместимые друг с другом. Некоторые примеры общеизвестны – например, различия между левосторонним (в странах бывшей Британской империи) и правосторонним движением на дорогах разных стран, что заставляет одних автопроизводителей ставить на машины руль слева, а других – справа. Укажем, однако, на менее известный пример – на различия в ширине железнодорожной колеи.
Ширина железных дорог в разных странах и в различные эпохи варьировалась в очень широком диапазоне. Основными современными стандартами являются следующие три: 1067 мм – «Капская колея» (Япония, ЮАР, Австралия, в России на Сахалине, во многих странах «третьего мира»), 1435 мм – «Европейская (Стефенсоновская) колея» (более половины железных дорог мира), 1520-1524 мм – «Русская колея» (в большинстве постсоветских государств, а также в Монголии и Финляндии). Результат этих различий наглядно ощущается, например, при пересечении нашей западной границы, где все поезда специально задерживаются для смены колёс.
Является ли более узкая европейская колея технически наиболее эффективной? Вовсе нет – инженеры считают более предпочтительной как раз широкую колею.
Европейский стандарт колеи стихийно сложился на начальных моментах развития железнодорожного транспорта. Когда в 1825 г. знаменитый английский инженер Джордж Стефенсон изобретал паровоз, он просто взял стандарты английских гужевых повозок – в том числе ось с расстоянием между колёсами в 4 фута 8,5 дюйма. Стефенсон использовал этот шаблон при строительстве открытой в 1830 г. первой в мире железной дороги Ливерпуль-Манчестер. Она в свою очередь послужила образцовой моделью для строительства железных дорог не только в Англии, но и в континентальной Европе и Северной Америке.
Между тем известно, что конкуренты Стефенсона по контракту предлагали принять шаблон колеи в 5 футов 6 дюймов (1676 мм). Если бы заказ выиграли конкуренты Стефенсона, то общепринятый шаблон железнодорожной колеи мог бы оказаться совсем иным.
Когда в России при Николае I начали строить собственную железнодорожную сеть, то мы «пошли другим путем» – выбрали более широкую колею в 5 футов. Она обеспечивала большую пропускную способность, но затрудняла пересечение европейской границы. Оба эти фактора играли положительную роль для боеготовности к войне с европейскими странами, однако бесполезны или даже вредны в современных условиях.
Быть может, QWERTY-эффекты возникали только на ранних этапах экономической истории? Нет, они проявляют себя и в эпоху НТР. В качестве примеров приводят формирование стандартов телевизионного оборудования (550-линейный стандарт в США в сравнении с лучшим 800-линейным в Европе), видеокассет и компакт-дисков (победа стандарта VHS над BETA).
Что, если бы…
В сравнении с изучением соревнования разных стандартов несколько более умозрительным является анализ несостоявшейся экономической истории. Речь идет о том, что, по мнению многих историков-экономистов, некоторые победившие в силу конъюнктурных обстоятельств технические инновации перекрыли другие, потенциально более эффективные пути развития.
Идея сравнения эффективности реально осуществившихся и потенциально возможных технологических стратегий впервые была высказана еще в опубликованной в 1964 г. скандально известной книге Роберта Фогеля «Железные дороги и экономический рост Америки». Он рассчитал, что было бы, если в Соединенных Штатах XIX в. вместо железных дорог стали строить новые речные каналы и развивать гужевой транспорт. Оказалось, что «железные кони» не намного лучше обыкновенных – строительство железных дорог ускорило экономический рост Америки лишь примерно на год. Вокруг книги Р. Фогеля немедленно разгорелась шумная дискуссия. Критики справедливо указывали, что точность подсчетов Фогеля очень условна, поскольку трудно достоверно измерить то, чего не было. После этой дискуссии Р. Фогель резко сменил направление своих исследований, переключившись с проблем транспортной революции на вопросы экономики рабства и почти перестав заниматься «альтернативной историей». Но его опыт не пропал, его взяли на вооружение «QWERTY-экономисты».
Последователи П. Дэвида хотя и не пытаются количественно оценить альтернативные технологические стратегии, но широко используют качественное сравнение реального с потенциально возможным. Более того, если Р. Фогель признавал, что в реальной истории победил все же наиболее эффективный вариант, то «QWERTY-экономисты» допускают возможность победы как раз неэффективных вариантов.
Любопытный повод для QWERTY-ретропрогнозов дает, например, история атомной энергетики. Современный «мирный атом» является, в сущности, побочным продуктом холодной войны. Первые атомные электростанции 1950-1960-х гг. были призваны, прежде всего, показать возможность мирного использования военных технологий. В результате, например, в американской атомной энергетике и в наши дни абсолютно доминируют реакторы на легкой воде, которые являлись адаптированным вариантом реактора атомной подлодки. Есть мнение, что альтернативные проекты сугубо гражданских ядерных реакторов (например, газоохлаждаемый реактор), не связанные с военными технологиями, могли оказаться более эффективными.
Итак, после многочисленных исследований QWERTY-эффектов историки-экономисты с изумлением обнаружили, что многие окружающие нас символы технического прогресса приобрели хорошо знакомый нам облик в результате, в общем-то, во многом случайных обстоятельств, и что мы живем вовсе не в лучшем из миров
Правила «игр, в которые играют люди»
Самое главная из новых идей, предложенных в развитие первоначальной концепции Пола Дэвида, заключается в том, что победу изначально выбранных стандартов/норм над всеми другими – даже сравнительно более эффективными – можно наблюдать не только в истории развития технологий. Современные историки-экономисты полагают, что развитие общества зависит как от совершенствования орудий труда, так и от появления новых институтов – новых «правил игры» (экономических организаций, правовых и моральных норм…). Оказывается, что и среди этих правил тоже далеко не всегда побеждают наиболее эффективные. Устойчивое сохранение неэффективных технологий и норм стали называть проявлением зависимости от предшествующего развития (Path Dependency).
Собственно говоря, любой пример технологических QWERTY-эффектов обязательно имеет институциональную подоплеку. Ведь конкурируют вовсе не технологии, а те организации, которые их применяют. Поэтому, скажем, победа стандарта узкой колеи над более эффективным стандартом широкой колеи – это победа менее эффективной (по крайней мере, по данному критерию) фирмы Стефенсона над его более эффективными, но менее удачливыми конкурентами.
Очень интересный случай зависимости от предшествующего развития продемонстрировал в 1990-е годы американский экономист Рафаэль Ла Порта, организовавший с группой коллег сравнение эффективности правовых норм в разных странах. Как известно, практически все национальные правовые системы делятся на два класса: гражданское (романо-германское) право непосредственно происходит от античного римского права, а общее (англо-саксонское) право отражает «самодеятельность» средневековых англичан. Сравнивая влияние систем общего и гражданского права на хозяйственную жизнь, Р. Ла Порта и его коллеги убедительно доказали превосходство традиции общего права – оно заметно лучше защищает права собственности (например, права мелких акционеров от злоупотреблений менеджеров корпораций). Однако эти преимущества отнюдь не приводят к переходу стран с традициями гражданского права (в их число входит большинство стран мира, включая и Россию) на систему общего права.
Теория зависимости от предшествующего развития и близкие к ней научные исследования по альтернативной истории основаны на метанаучной парадигме синергетики. Речь идет об идеях знаменитого бельгийского химика Ильи Пригожина, создателя теории самоорганизации порядка из хаоса. Согласно разработанному им подходу, развитие общества не является жестко предопределенным (по принципу «иного не дано»). На самом деле наблюдается чередование периодов эволюции, когда вектор развития изменить нельзя (движение по аттрактору), и точек бифуркации, в которых возникает возможность выбора.
Когда «QWERTY-экономисты» говорят об исторической случайности первоначального выбора, они рассматривают как раз бифуркационные точки истории — те ее моменты, когда происходит выбор какой-либо одной возможности из веера различных альтернатив. Выбор в таких ситуациях практически всегда происходит в условиях неопределенности и неустойчивости баланса социальных сил. Поэтому при бифуркации судьбоносными могут оказаться даже совсем мелкие субъективные обстоятельства – по принципу «бабочки Брэдбери».
Почему же мы зависим от предшествующего развития?
В современной литературе, посвященной зависимости от предшествующего развития, подчеркивается множественность порождающих ее факторов.
Пол Дэвид указывал, прежде всего, на техническую взаимозависимость. Системы оборудования и навыки работников образуют единую систему, состоящую из взаимодополняющих элементов. Очень часто оказывается нельзя качественно обновить ни одного ее элемента. Например, на железных дорогах не осталось даже винтика со времен первых железных дорог, но остался выбранный Д. Стефенсоном шаблон колеи. Причина в том, что ширина железнодорожного пути и колеса подвижных составов являются элементами одной системы. Поэтому когда колея или подвижной состав изнашивались, то их заменяли оборудованием старого же стандарта, чтобы железнодорожные колеса подходили к колее, а колея – к колесам.
Следующий фактор – это рост отдачи от масштаба. Применение любого стандарта тем выгоднее, чем чаще его применяют. Так, при строительстве новых железных дорог использование старого стандарта колеи облегчает их подключение к старым веткам. Новые железные дороги поэтому почти всегда имеют те же стандарты, что и прежде построенные, – даже если инженеры осознают устарелость прежних шаблонов.
Аналогичное явление применительно к институтам называют сетевыми эффектами. Так, каждая страна могла бы создавать свою особую систему права, но это сильно затормозило бы международное разделение труда. Поэтому разные страны унифицируют регулирующие бизнес правовые нормы (например, в рамках сотрудничества по линии Всемирной торговой организации), причем выгоды от этой унификации тем выше, чем больше стран в нее включились. Если даже некоторые от этих норм неоптимальны, то они вытеснят более эффективные нормы, распространенные в небольшом количестве стран.
Еще один фактор зависимости от предшествующего развития – это долговечность капитального оборудования (квазинеобратимость инвестиций). Дело в том, что морально устаревшее капитальное оборудование могут продолжать использовать, поскольку в него сделаны крупные, еще не окупившиеся инвестиции (так, на наших заводах кое-где можно встретить оборудование еще едва ли не дореволюционных времен). Продолжительность воздействия данного фактора ограничена сроком физического износа морально устаревшего капитала, который все же когда-то придется списывать.
Этот фактор допускает нетривиальное институциональное истолкование. Ведь социальные нормы (например, этические ценности) также могут морально устаревать. Но поменять их гораздо труднее, чем капитальное оборудование. Формирование личности завершается в юности, и в последующие годы адаптация к меняющимся условиям редко качественно меняет усвоенные в юности нормы, ценности, стереотипы и привычки. Долговечность «социального капитала» (квазинеобратимость первичной социализации) выше, чем долговечность капитального оборудования – ведь средний срок жизни людей превышает срок жизни оборудования.
Последнее объяснение связано с неравномерностью роста отдачи. Дело в том, что когда конкурируют разные технологии/институты, то первоначально более быстрый рост предельной полезности может демонстрировать один вариант, а потом – другой. Но победа на начальных этапах конкуренции делает невозможным демонстрацию преимуществ альтернативного варианта. Например, когда в начале 1990-х гг. в нашей стране конкурировали денежные и бартерные расчеты, то на первых порах большинство фирм выигрывало от бартеризации. Но когда эта институциональная норма стала преобладающей, она буквально «закупорила» возможности реорганизации производства. Огромное внимание экономистов к феномену зависимости от предшествующего развития связано во многом с проблемой «провалов» рынка. Ведь если победа худших стандартов/норм над лучшими связана с «недальновидностью» рынка, то это является очень веским аргументом в пользу государственного регулирования экономики. Защитники рынка, однако, предлагают иную интерпретацию – по их мнению, зависимость от предшествующего развития доказывает «провалы», наоборот, государственного регулирования, а не рынка. Конкретные примеры показывают, что по своему правы обе стороны: история клавиатуры печатающих устройств доказывает «провал» рынка, история же атомного реактора – «провал» правительства.
Вероятно, в основе зависимости от предшествующего развития лежат скорее универсальные закономерности социально-экономического развития, чем специфические формы их проявлений в современном рыночном хозяйстве. В таком случае развитие данного направления экономической теории является важным шагом к формированию «пострыночного» обществоведения.
Відповіді
2007.12.02 | теж_вчоний
Тему "Майкрософт" не розкрито! :)