(Р, Д) Солженицын и Шмеман: от восторга до критики (/)
08/07/2008 | Mercury
05 августа 2008
От нас ушел еще один свидетель эпохи, о которой наши дети теперь чаще узнают не от бабушек-дедушек, а из уроков истории, далеко не всегда объективной. Александр Солженицын, вкусивший все «прелести» коммунистического режима, сделал все для того, чтобы правду об ужасах советской империи узнал весь мир.
Личный путь в Церкви автора этих строк начинался в том числе и с чтения «Ивана Денисовича», «В круге первом» и «Архипелага..». За что я премного благодарен Александру Исаевичу.
Но, как и всегда, христианину стоит не обольщаться кем-либо из земных проповедников. Отношение к личности и трудам Солженицына отца Александра Шмемана - хороший пример того, как безудержный восторг сменяется здравым трезвым подходом.
* * *
С детства воспитанный в православной вере, Александр Исаевич в юности отошел от Церкви, но веру не потерял. Вера в Бога помогла ему пройти войну, лагеря, ссылки, раковый корпус. После выезда за рубеж он искал встречи с замечательным богословом и проповедником отцом Александром Шмеманом, беседы которого на «Радио Свобода» слушал регулярно.
Не менее страстно искал этой встречи и сам отец Александр. В 1974 году после первого выхода в свет «Архипелага ГУЛага» в парижской «ИМКА-Пресс» Шмеман пишет рецензию для «Вестника РХД», и затем оставляет запись в дневнике: «Все еще под ее [книги] впечатлением, вернее - в удивлении, радостном и благодарном, перед самим "феноменом" Солженицына. Мне кажется, что такой внутренней широты - ума, сердца, подхода к жизни - у нас не было с Пушкина (даже у Достоевского и Толстого ее нет, в чем-то, где-то - проглядывает костяк идеологии). И ведь к какой жизни так подходит Солженицын...». Или еще: «Солженицын - нечто новое и огромное, призванное произвести какой-то всемирный катарсис очищения истории и человеческого сознания от всевозможных миазмов» (23 февраля 1974).
Запись у Шмемана от 24 марта 1974: «В пятницу радостное письмо от Никиты (Струве, руководитель ИМКА-Пресс - Ред.): "...вокруг Троицы он (Солженицын) Вас приглашает к себе отслужить Литургию и приобщить всю семью. До этого он "церковной" жизни не начнет..." Теперь жду письма от самого». Кажется несколько странным - ждать, чтобы отец Александр специально приехал для совершения «приватной» литургии. Но не станем судить по нашим критериям...
И вот, с конце мая 1974 отец Александр летит в Европу, в Цюрих, к самому. За два дня до этого он пишет в дневнике: «Нарастание внутреннего волнения - "каково будет целование сие..."». Вернувшись назад, Шмеман описывает встречу с Александром Исаевичем как «самые знаменательные дни своей жизни».
В «Дневниках» хорошо видно, как восторг и очарование Солженицыным у отца Александра постепенно сменяется более трезвым подходом. Уже в ноябре того же года о.Александр пишет: «Смешно, как с некоторых пор что-то как будто чуть-чуть "надломилось" между нами. Письмо (от Солженицына. - Ред.) очень милое, с предложением встречи в декабре, в Париже, но вот словно все очевиднее разница в "длине волны"... Мне же кажется, вернее - я убежден, что если исходным целительным у Солженицына был его "антиидеологизм" (см. мою "Зрячую любовь"), то теперь он постепенно сам начинает опутывать себя "идеологией", и в этом я вижу огромную опасность. Для меня зло - прежде всего в самой идеологии, в ее неизбежном редукционизме и в неизбежности для нее всякую другую идеологию отождествлять со злом, а себя с добром и истиной, тогда как Истина и Добро всегда "трансцендентны". Идеология - это всегда идолопоклонство, и потому всякая идеология есть зло и родит злодеев... Я воспринял Солженицына как освобождение от идеологизма, отравившего и русское сознание, и мир. Но вот мне начинает казаться, что его самого неудержимо клонит и тянет к кристаллизации собственной идеологии (как анти, так и про)».
Проповедник «народничества» и «почвенности», одержимый идеей величия России, Солженицын оказался в конце концов пленником собственной идеологии, далеко отстоящей от широты и глубины отца Александра.
Интересна запись в дневнике Шмемана от 31 мая 1975 года, уже после ряда встреч с Солженицыным: «Цель, задача Солженицына, по его словам, - восстановить историческую память русского народа. Но, парадоксальным образом, эта историческая задача исходит из какого-то радикального антиисторизма и также упирается в него. Символ здесь: влюбленность - иначе не назовешь - в старообрядчество. При этом теоретическая суть спора между старообрядцами и Никоном его не занимает. Старообрядчество есть одновременно и символ, и воплощение "русскости" в ее, как раз, неизменности. Пафос старообрядчества в отрицании перемены, то есть "истории", и именно этот пафос и пленяет Солженицына. Нравственное содержание, ценность, критерий этой "русскости" Солженицына не интересует. Для него важным и решающим оказывается то, что, начиная с Петра, нарастает в России измена русскости - достигающая своего апогея в большевизме. Спасение России - в возврате к русскости, ради чего нужно и отгородиться от Запада, и отречься от "имперскости" русской истории и русской культуры, от "нам внятно все...". В чем же тут соблазн? В том, что С. совсем не ощущает старообрядчества как тупика и кризиса русского сознания, как национального соблазна... "Русскость" как самозамыкание в жизни только собою и своим - то есть, в итоге, самоудушение... В примате национального над личным. В "ипостазировании" России в одном из ее "воплощений". В антиисторизме, отрицающем возможность развития самого "национального", оказывающегося какой-то сверхвременной "данностью"».
Вторая «болезнь» Солженицына, по мнению отца Александра - идеологизм, некое злое «ленинское начало» в нем: «Солженицыну, как Ленину, нужна в сущности партия, то есть коллектив, безоговорочно подчиненный его руководству и лично ему лояльный...»
Третью «опухоль» Солженицына Шмеман видит в области религиозного сознания. Из той же дневниковой записи видно, что, по мнению о.Александра, Солженицыну не хватает радиальной новизны христианства: «К Богу можно так или иначе возвести наши "ценности", Христос требует их "переоценки". Всякая иерархия ценностей может быть "санкционирована" упоминанием Бога, только одна - абсолютно отличная от всех - возможна со Христом. Религия Бога, религия вообще может даже питать гордость и гордыню ("Мы русские, с нами Бог"). Религия Христа и Бога, в Нем открытого, несовместима с гордыней. С Богом можно все "оправдать", во Христе - то, что не умрет, не оживет».
Представления Солженицына о вере, замечает Шмеман, находятся в рамках «приглаженного сусального Православия нашего детства»: «Солженицын не знает, конечно, что за ужас был так называемый "Закон Божий", сколько детей именно он навсегда отвратил от Церкви...» (запись от 20 апреля 1982).
Сам едва ли не наполовину украинец, выросший в ранние годы при звуках украинской речи, Александр Исаевич так и не научился любить Украину. После краха коммунистического режима в СССР в сентябре 1990 года тиражом в несколько миллионов экземпляров была отпечатана брошюра Солженицына «Как нам обустроить Россию», - программный документ, в котором есть и специальная глава для украинцев и белорусов. «Это все - придуманная невдавне фальшь, что чуть не с IX века существовал особый украинский народ с особым не-русским языком», - пишет здесь «вермонтский затворник».
Вернувшись в 1994 году в Россию, Солженицын резко высказывался против независимости Украины. Весной этого года он написал, что называть украинский Голодомор 1932-1933 годов геноцидом - это «обезумелые басни», выдуманные украинскими националистами для «западных ушей». Такая позиция, пожалуй, была самой большой оплошностью в конце жизни Александра Исаевича.
* * *
Несмотря на это, в наследии Солженицына есть произведения, обязательные к прочтению, по крайней мере, нынешним и несколькими следующими поколениями. Буквально вчера игумен Петр (Мещеринов), руководитель Школы молодежного служения Патриаршего центра духовного развития молодежи при Даниловом монастыре в Москве, в специальном интервью для «Православия в Украине» (публикация готовится) рассказал, что в обязательную программу катехизационной литературы в руководимой им школе входит «Архипелаг ГУЛаг». Нужно знать ужасы коммунизма, чтобы получить «прививку» от этой мимикрирующей идеологии, адепты которой нынче уже записываются в «друзья» Церкви.
И в слове правды о коммунизме - несомненная и непреходящая заслуга почившего Александра Солженицына, при всех прочих неизбежных огрехах. За это свидетельство правды человечество должно быть всегда ему благодарно.
Царство Небесное новопреставленному рабу Божию Александру!
Священник Андрей Дудченко
http://orthodoxy.org.ua/ru/2008/08/05/18039.html
От нас ушел еще один свидетель эпохи, о которой наши дети теперь чаще узнают не от бабушек-дедушек, а из уроков истории, далеко не всегда объективной. Александр Солженицын, вкусивший все «прелести» коммунистического режима, сделал все для того, чтобы правду об ужасах советской империи узнал весь мир.
Личный путь в Церкви автора этих строк начинался в том числе и с чтения «Ивана Денисовича», «В круге первом» и «Архипелага..». За что я премного благодарен Александру Исаевичу.
Но, как и всегда, христианину стоит не обольщаться кем-либо из земных проповедников. Отношение к личности и трудам Солженицына отца Александра Шмемана - хороший пример того, как безудержный восторг сменяется здравым трезвым подходом.
* * *
С детства воспитанный в православной вере, Александр Исаевич в юности отошел от Церкви, но веру не потерял. Вера в Бога помогла ему пройти войну, лагеря, ссылки, раковый корпус. После выезда за рубеж он искал встречи с замечательным богословом и проповедником отцом Александром Шмеманом, беседы которого на «Радио Свобода» слушал регулярно.
Не менее страстно искал этой встречи и сам отец Александр. В 1974 году после первого выхода в свет «Архипелага ГУЛага» в парижской «ИМКА-Пресс» Шмеман пишет рецензию для «Вестника РХД», и затем оставляет запись в дневнике: «Все еще под ее [книги] впечатлением, вернее - в удивлении, радостном и благодарном, перед самим "феноменом" Солженицына. Мне кажется, что такой внутренней широты - ума, сердца, подхода к жизни - у нас не было с Пушкина (даже у Достоевского и Толстого ее нет, в чем-то, где-то - проглядывает костяк идеологии). И ведь к какой жизни так подходит Солженицын...». Или еще: «Солженицын - нечто новое и огромное, призванное произвести какой-то всемирный катарсис очищения истории и человеческого сознания от всевозможных миазмов» (23 февраля 1974).
Запись у Шмемана от 24 марта 1974: «В пятницу радостное письмо от Никиты (Струве, руководитель ИМКА-Пресс - Ред.): "...вокруг Троицы он (Солженицын) Вас приглашает к себе отслужить Литургию и приобщить всю семью. До этого он "церковной" жизни не начнет..." Теперь жду письма от самого». Кажется несколько странным - ждать, чтобы отец Александр специально приехал для совершения «приватной» литургии. Но не станем судить по нашим критериям...
И вот, с конце мая 1974 отец Александр летит в Европу, в Цюрих, к самому. За два дня до этого он пишет в дневнике: «Нарастание внутреннего волнения - "каково будет целование сие..."». Вернувшись назад, Шмеман описывает встречу с Александром Исаевичем как «самые знаменательные дни своей жизни».
В «Дневниках» хорошо видно, как восторг и очарование Солженицыным у отца Александра постепенно сменяется более трезвым подходом. Уже в ноябре того же года о.Александр пишет: «Смешно, как с некоторых пор что-то как будто чуть-чуть "надломилось" между нами. Письмо (от Солженицына. - Ред.) очень милое, с предложением встречи в декабре, в Париже, но вот словно все очевиднее разница в "длине волны"... Мне же кажется, вернее - я убежден, что если исходным целительным у Солженицына был его "антиидеологизм" (см. мою "Зрячую любовь"), то теперь он постепенно сам начинает опутывать себя "идеологией", и в этом я вижу огромную опасность. Для меня зло - прежде всего в самой идеологии, в ее неизбежном редукционизме и в неизбежности для нее всякую другую идеологию отождествлять со злом, а себя с добром и истиной, тогда как Истина и Добро всегда "трансцендентны". Идеология - это всегда идолопоклонство, и потому всякая идеология есть зло и родит злодеев... Я воспринял Солженицына как освобождение от идеологизма, отравившего и русское сознание, и мир. Но вот мне начинает казаться, что его самого неудержимо клонит и тянет к кристаллизации собственной идеологии (как анти, так и про)».
Проповедник «народничества» и «почвенности», одержимый идеей величия России, Солженицын оказался в конце концов пленником собственной идеологии, далеко отстоящей от широты и глубины отца Александра.
Интересна запись в дневнике Шмемана от 31 мая 1975 года, уже после ряда встреч с Солженицыным: «Цель, задача Солженицына, по его словам, - восстановить историческую память русского народа. Но, парадоксальным образом, эта историческая задача исходит из какого-то радикального антиисторизма и также упирается в него. Символ здесь: влюбленность - иначе не назовешь - в старообрядчество. При этом теоретическая суть спора между старообрядцами и Никоном его не занимает. Старообрядчество есть одновременно и символ, и воплощение "русскости" в ее, как раз, неизменности. Пафос старообрядчества в отрицании перемены, то есть "истории", и именно этот пафос и пленяет Солженицына. Нравственное содержание, ценность, критерий этой "русскости" Солженицына не интересует. Для него важным и решающим оказывается то, что, начиная с Петра, нарастает в России измена русскости - достигающая своего апогея в большевизме. Спасение России - в возврате к русскости, ради чего нужно и отгородиться от Запада, и отречься от "имперскости" русской истории и русской культуры, от "нам внятно все...". В чем же тут соблазн? В том, что С. совсем не ощущает старообрядчества как тупика и кризиса русского сознания, как национального соблазна... "Русскость" как самозамыкание в жизни только собою и своим - то есть, в итоге, самоудушение... В примате национального над личным. В "ипостазировании" России в одном из ее "воплощений". В антиисторизме, отрицающем возможность развития самого "национального", оказывающегося какой-то сверхвременной "данностью"».
Вторая «болезнь» Солженицына, по мнению отца Александра - идеологизм, некое злое «ленинское начало» в нем: «Солженицыну, как Ленину, нужна в сущности партия, то есть коллектив, безоговорочно подчиненный его руководству и лично ему лояльный...»
Третью «опухоль» Солженицына Шмеман видит в области религиозного сознания. Из той же дневниковой записи видно, что, по мнению о.Александра, Солженицыну не хватает радиальной новизны христианства: «К Богу можно так или иначе возвести наши "ценности", Христос требует их "переоценки". Всякая иерархия ценностей может быть "санкционирована" упоминанием Бога, только одна - абсолютно отличная от всех - возможна со Христом. Религия Бога, религия вообще может даже питать гордость и гордыню ("Мы русские, с нами Бог"). Религия Христа и Бога, в Нем открытого, несовместима с гордыней. С Богом можно все "оправдать", во Христе - то, что не умрет, не оживет».
Представления Солженицына о вере, замечает Шмеман, находятся в рамках «приглаженного сусального Православия нашего детства»: «Солженицын не знает, конечно, что за ужас был так называемый "Закон Божий", сколько детей именно он навсегда отвратил от Церкви...» (запись от 20 апреля 1982).
Сам едва ли не наполовину украинец, выросший в ранние годы при звуках украинской речи, Александр Исаевич так и не научился любить Украину. После краха коммунистического режима в СССР в сентябре 1990 года тиражом в несколько миллионов экземпляров была отпечатана брошюра Солженицына «Как нам обустроить Россию», - программный документ, в котором есть и специальная глава для украинцев и белорусов. «Это все - придуманная невдавне фальшь, что чуть не с IX века существовал особый украинский народ с особым не-русским языком», - пишет здесь «вермонтский затворник».
Вернувшись в 1994 году в Россию, Солженицын резко высказывался против независимости Украины. Весной этого года он написал, что называть украинский Голодомор 1932-1933 годов геноцидом - это «обезумелые басни», выдуманные украинскими националистами для «западных ушей». Такая позиция, пожалуй, была самой большой оплошностью в конце жизни Александра Исаевича.
* * *
Несмотря на это, в наследии Солженицына есть произведения, обязательные к прочтению, по крайней мере, нынешним и несколькими следующими поколениями. Буквально вчера игумен Петр (Мещеринов), руководитель Школы молодежного служения Патриаршего центра духовного развития молодежи при Даниловом монастыре в Москве, в специальном интервью для «Православия в Украине» (публикация готовится) рассказал, что в обязательную программу катехизационной литературы в руководимой им школе входит «Архипелаг ГУЛаг». Нужно знать ужасы коммунизма, чтобы получить «прививку» от этой мимикрирующей идеологии, адепты которой нынче уже записываются в «друзья» Церкви.
И в слове правды о коммунизме - несомненная и непреходящая заслуга почившего Александра Солженицына, при всех прочих неизбежных огрехах. За это свидетельство правды человечество должно быть всегда ему благодарно.
Царство Небесное новопреставленному рабу Божию Александру!
Священник Андрей Дудченко
http://orthodoxy.org.ua/ru/2008/08/05/18039.html
Відповіді
2008.08.07 | Георгій
Re: (Р, Д) Солженицын и Шмеман: от восторга до критики (/)
Дякую Вам за цeй матeріал. Ви знаєтe, мeнe у щодeнниках о. Олeксандра (Шмeмана) дужe вразила одна річ. Він там у дeталях зупиняється на аналізі свого інтуїтивного почуття до Cолжeніцина, якe було із самого початку, з їх пeршої особистої зустрічі, досить обeрeжним, "насторожeним." О. Олeксандр розмислює над таким питанням: чому в "Чeрвоному колeсі" стільки погано виписаних, нe яскравих, бeз-життєвих, ходульних пeрсонажів, алe при цьому є один по-справжньому добрe "виліплeний," живий - Лeнін? І відповідає сам собі на цe питання, що Cолжeніцин (Царство йому Нeбeснe) сам у дeяких відношeннях нагадував Лeніна. Надзвичайно сильна, владна, гіпнотизуюча особистість; повна байдужість до побуту і обставин життя, і при цьому абсолютна віра в ідола, в халтурний, вигаданий, висмоктаний з пальця ідeал (у Лeніна цe була "світова рeволюція" під його власним кeрівництвом, у Cолжeніцина - уявна старообрядчeська Росія, якої насправді ніколи і нe існувало...).Алe "de mortuis aut bene, aut nihil." Прости йому, Господи, і осeли його в осeлях Твоїх. Вічная пам"ять авторові "Одного дня Івана Дeнисовича" і "Архіпeлага Гулаг."