02/10/2010 | Георгій

Дужe цікаві, н.м.д., дужe християнські роздуми покійного митрополита Cурожського (тобто Вeликої Британії), +АНТОНІЯ (Блума), записані у 1997 році пeрeд Вeликим Постом. Владика Антоній за походжeнням був напів-шотландeць і напів-росіянин, жив у Лондоні і писав як англійською, так і російською мовою.

***********
ПУТЕШЕСТВИЕ



РАССКАЗ О ВАРТИМЕЕ


Приходят в Иерихон. И когда выходил Он из Иерихона с учениками Своими и множествам народа, Вартимей, сын Тимеев, слепой сидел у дороги, прося милостыни. Услышав, что это Иисус Назорей, он начал кричать и говорить: Иисус, Сын Давидов! помилуй меня. Многие заставляли его молчать; но он еще более стал кричать: Сын Давидов! Помилуй меня. Иисус остановился и велел его позвать. Зовут слепого и говорят ему: не бойся, вставай, зовет тебя. Он сбросил с себя верхнюю одежду, встал и пришел к Иисусу. Отвечая ему, Иисус спросил: чего ты хочешь от Меня? Слепой сказал Ему: Учитель! чтобы мне прозреть. Иисус сказал ему: иди, вера твоя спасла тебя. И он тотчас прозрел и пошел за Иисусом по дороге (Мк. 10,46-52).

Думаю, что одна из причин, которая мешает нам быть самими собой и найти собственный путь, заключается в том, что мы не сознаем, насколько мы слепы! Если бы только мы знали о своей слепоте, как бы горячо мы искали прозрения. Мы искали бы его от людей, от врачей, от священников, от целителей, как искал его, вероятно, Вартимей. А потом, потеряв всякую надежду "на князи, на сыны человеческие", в которых нет спасения, мы, возможно, обратились бы к Богу. Но трагедия в том, что мы не осознаем своей слепоты; слишком многое перед нашим взором заслоняет нам невидимое, к которому мы незрячи. Мы живем в мире вещей, которые требуют внимания и всячески утверждают сами себя: они не нуждаются \ в нашем утверждении - они здесь. Невидимое не ' утверждает себя - мы должны его найти и открыть для себя. Внешний мир настойчиво требует нашего внимания; Бог обращается к нам несмело. Помню, старый монах говорил мне: "Дух Святой - как большая робкая птица, присевшая невдалеке. Видя Ее приближение, не двигайся, не спугни Ее, дай Ей подойти к тебе". Вспомним сошествие Святого Духа в виде голубя. Образ слетающей птицы, пугливой и в то же время готовой отдаться в руки, взят из Священного Писания и полон значения. Правда, один японец как-то сказал мне: "В христианской религии мне, пожалуй, понятна роль Отца и Сына, но я никак не уловлю значения Достопочтенной Птицы".

Оставаясь в области символических изображений застенчивого сердца, которое отдается безраздельно, но никогда не продается, вспомним "Маленького принца" Антуана де Сент-Экзюпери. Лисенок объясняет Маленькому принцу, как приручить его: надо быть очень терпеливым, сесть чуть поодаль, тихонько глядеть краем глаза и ничего не говорить - слова только ведут к недоразумениям. И каждый день садиться чуть ближе - и так они станут друзьями. Поставьте на место лисенка Бога, и вы уловите, что такое любящая целомудренная робость, застенчивость, которая предлагает себя, но не продается. Бог не принимает поверхностно-вежливых отношений и не навязывает Своего присутствия. Он его предлагает, но принять его можно именно только так: два застенчивых любящих сердца робко и несмело ищут друг друга с глубоким взаимным уважением, потому что оба признают святость и необычайную красоту взаимной любви.

Внешний мир утверждает себя. Внутренний мир можно ощутить, но он не старается привлечь к себе внимание. Следует продвигаться чутко и осторожно. За внутренним миром следует наблюдать, как наблюдают птиц. Для этого выбирают место в лесу или в поле, где тишина исполнена жизни; наблюдающий тоже замер без движения, но чуток и внимателен. Такое состояние настороженности, позволяющее нам улавливать то, что иначе ускользнуло бы от внимания, можно передать словами детского четверостишия:


В лесу жила-была премудрая сова.
Преостро видя все, скупилась на слова;
Скупясь же на слова, все слышала и знала.
Ах, если бы она для нас примером стала!


Мы ослеплены миром вещей и забываем, что он мелок, лишен той глубины, какой наделен человек. Человек и ничтожен, и велик. Когда мы видим себя в масштабах все расширяющейся вселенной - безгранично большой или бесконечно малой - мы ощущаем себя ничтожной и хрупкой' пылинкой; но стоит нам обратиться внутрь себя - и мы обнаруживаем, что всей этой необъятности не достанет, чтобы заполнить нас до краев. Весь тварный мир, словно песчинка, исчезает в глубинах нашего существа: мы слишком необъятны, чтобы он мог заполнить, преисполнить нас. Это может сделать только Бог, Который сотворил нас для Себя, в Свою меру. По слову Ангелиуса Силезиуса, "Я столь же велик, как Бог; Бог так же мал, как я".

Мир вещей непрозрачен, он обладает плотностью, весом и объемом, но лишен глубины. Нам доступна сердцевина любых вещей, но когда мы достигли их глубин - это конечная точка, через нее нет пути к бесконечности: центр шара является его глубинной сердцевиной, но если мы попытаемся пройти насквозь, то вернемся на поверхность с противоположной стороны. Священное Писание говорит о глубине человеческого сердца. Это не такая глубина, которую можно измерить; безмерность составляет самую ее природу, она превосходит всякие пределы. Эта глубина коренится в безмерности Самого Бога. Только когда мы поняли разницу между присутствием, навязывающим себя, и присутствием, которое нам приходится искать, потому что мы ощутили его в своем сердце, только когда мы поняли разницу между тяжелой, непрозрачной плотностью окружающего нас мира, и глубиной человека, которую может заполнить лишь Бог - и я бы сказал: глубиной всей твари, призванной быть вместилищем Божиего присутствия, когда, по завершении всего, Бог будет все во всем, - только тогда можем мы начать поиск, в осознании нашей слепоты, нашей ослепленности видимым, мешающим нам постичь невидимое.

Быть слепым по отношению к невидимому, воспринимать только осязаемый мир означает, что мы лишены полноты знания, опытного знания истинной реальности: того, что мир - в Боге и Бог - в сердцевине мира. Слепой Вартимей это мучительно осознавал, потому что из-за его физической слепоты видимый мир был ему недоступен. Он мог воззвать к Господу из глубины отчаяния, со всей силой отчаянной надежды, которую он ощутил, когда спасение проходило мимо него, потому что чувствовал себя отверженным. Мы слишком часто неспособны воззвать к Богу подобным образом, потому что не осознаем, насколько из-за нашей слепоты нам недоступно истинное видение - видение, которое могло бы придать абсолютную реальность самому видимому миру. Если бы только мы умели стать слепыми по отношению к видимому, чтобы увидеть за ним глубину, увидеть в нас самих и вокруг нас - невидимое, пронизывающее все и вся!

Слепота бывает разная. У святых - не у нас! - она может быть следствием видения слишком яркого света. Святой Симеон Новый Богослов, говоря о Божественном Мраке, разъясняет, что это избыток света столь ослепительного, что тот, кто раз увидел его, лишается зрения. Бывает слепота, когда смотрят и не видят. Толстой в "Войне и мире" описывает, как Пьер Безухов смотрит в огромные красивые глаза Элен и видит в них только самого себя, без всяких недостатков, каким она (дурочка) видела его. Он взглянул в ее глаза и увидел только себя - и совершенно проглядел ее! С нами случается то же, даже в мире вещей; например, в зависимости от того, как мы направляем взгляд, глядя в окно, мы можем увидеть либо собственное отражение, либо оконное стекло, либо вид из окна. Мы можем глядеть безразличным взглядом, как прохожие глядели на Вартимея. Можем глядеть жадными глазами диккенсовского обжоры, который при виде пасущихся в поле коров, думает лишь: "Ходячая говядина!" Можем видеть ненавидящими глазами, и тогда мы становимся ужасно проницательными, но бесовской проницательностью: мы видим только зло, превращаем все в отвратительную карикатуру. Мы можем видеть и любящими глазами, чистым сердцем, способным прозреть Бога и Его образ в людях; даже в тех, в которых образ Его потускнел, мы можем, сквозь внешние напластвования, вопреки кажущейся очевидности, видеть истинную, сокровенную сущность человека. Как говорит лисенок Маленькому принцу: "По-настоящему можно видеть только сердцем; главное невидимо для глаз".

Мы должны признать, что не осознаем всей глубины вещей, их необъятности, призвания всего мира к вечности, что бываем способны уловить это лишь постольку, поскольку благодаря некоему зачаточному опыту уверены, что внутренний мир существует. Только через веру мы можем утвердиться в уверенности, что невидимое реально, рядом с нами и стоит того, чтобы искать его за видимым, проходя сквозь видимое к самой его сердцевине. Этот акт веры означает, что мы принимаем свидетельство тех, кому доступен невидимый мир, пусть даже мы примем это за рабочую гипотезу, хотя бы временную, но которая позволит нам искать дальше. Вне этого ничего не сделать: невозможно отправиться на поиски невидимого, если a priori мы уверены, что оно не существует. Мы можем принять свидетельство людей, и не одного-двух, а миллионов христиан, и не-христиан тоже, которые на протяжении истории опытно познали невидимое и засвидетельствовали его реальность.

Затем, думаю, нам следует расширить поле зрения и общее представление о жизни. Мне кажется, мы еще и сегодня пребываем в заблуждении, будто все иррациональное непременно сомнительно. А вместе с тем психологи открыли нам целый мир иррационального, имеющий решающее значение для внутренней жизни человека. Говоря "иррациональное", я не имею в виду "неразумное". Существует, например, множество оттенков человеческой любви; дружба, родственные чувства, любовь, выделяющая из множества людей того единственного, кто нам дороже всех, благодаря кому весь мир вдруг перестраивается для нас. Один из греческих отцов говорит: "Пока юноша не встретит и не полюбит ту, которая станет его невестой, он окружен мужчинами и женщинами; как только он находит свою любовь, для него существует она, а все остальные просто люди". Подобное переживание, столь яркое, сложное и всеобщее, относится к области иррационального, в том смысле, что его нельзя создать рассудочным путем: любовь не есть итог оценки всех "за" и "против". Это непосредственное переживание, встающая перед нами несомненность, слишком глубокая, чтобы мы могли ее описать в рассудочных категориях. То же самое относится и к опыту, переживанию красоты, будь то в музыке или в изобразительном искусстве, воспринятой слухом или зрением. Не сумма доводов заставляет нас восхищаться произведением искусства. Если мы хотим поделиться с кем-нибудь собственным переживанием красоты произведения музыки, скульптуры, архитектуры или живописи, мы пригласим его словами Христа, которые Он произнес, обращаясь к первым ученикам: "Пойдите и увидите". Мы ведь не станем говорить: "Сначала я объясню тебе, насколько это прекрасно, а когда ты усвоишь мои слова, тогда можешь сходить и сам посмотреть".

В этом зачаточном опыте любви и красоты мы вдруг оказываемся лицом к лицу с кем-то или с чем-то, чего, возможно, годами не воспринимали, даже не замечали; и вдруг по какой-то необъяснимой причине мы видим то, мимо чего проходили раньше. Юноша и девушка могут принадлежать какому-то кругу людей; и вдруг в какой-то день они видят друг друга? Что-то случается, словно солнечный луч падает на цветной витраж в окне. Пока нет солнца, стекло выглядит перекрещением темных линий на сероватом фоне. И вдруг оно освещается и сразу обретает красоту, содержание, смысл. Теперь видно, что это витраж. Солнечный луч недолговечен, он может погаснуть через миг или к концу дня, но тот, кто увидел окно освещенным, знает теперь, что это не серое пятно, а цветовое окно, ставшее невидимым. Уверенность, которая сильнее очевидности - это мы и называем верой. Я знаю, что красота, которую я увидел, есть, хотя и кажется, будто она угасла.

Если я хоть раз увидел это окно, его можно рассматривать с двух точек зрения. То, что мы открыли благодаря окну, имеет двоякий характер: откровение об окне дается солнечным лучом, осветившим его, но и само окно делает возможным откровение солнечного луча, который иначе остался бы невидим. Двое людей встречаются и видят один другого как бы осиянными изнутри, в свете Божией благодати взаимно открывают друг друга во всей своей истинной славе, какими Бог видит их. Потом, когда сияние померкнет, они могут сохранить в себе уверенность в увиденном и помнить, что это видение было дано только благодаря тому, что Бог осветил их глубины и явил их. Но чаще, увидев кого-то в великолепии этой славы, мы забываем о видении, которое было даровано нам потусторонним светом, и безрассудно полагаем, что вся красота принадлежит самому человеку. Витраж становится идолом, откровение - непрозрачной стеной, за которой ничего не видно. Как это мимолетное видение может затем превратиться в идолопоклонство под названием страстной любви - хорошо известно; описаниями этого полна всемирная романтическая литература.

Пока мы не поймем, что должны сохранить дарованное нам видение во всем богатстве двустороннего соглашения, связи, пока мы превращаем в идола все, что Бог отрывает нам в области человеческой и художественной красоты, мы будем превращать то, что могло бы стать возможностью для откровения, в повод ослепнуть, потому что подменяем свою возлюбленную идолом или, увидев дерево на фоне неба во всей его дивной, прежде не воспринятой красоте, начинаем поклоняться дереву, вместо того чтобы охватить полному вещей и событий, благодаря которой нам открылось то, что раньше ускользало от нашего взгляда. Поступая так, мы никогда не познаем нового измерения даже в самом простом, естественном человеческом плане, мы будем все еще жить в двух измерениях времени и пространства. Мы должны принять опыт любви с предельной полнотой, беречь и открывать красоту вещей и людей. И тогда, открыв в этом плане измерение, которое превосходит разум, которое можно исследовать, но нельзя выдумать, мы станем много ближе к возможности откровения о Боге.

В тот момент, когда мы осознали, что слепы и, следовательно, находимся вне Царствия, мы можем занять по отношению к Царствию и к Богу реальное положение - а не то вымышленное, в которое все время ставим себя, когда мы, находясь вне, воображаем себя в райских обителях и пытаемся согрелся у огня, который пылает за закрытой дверью. Время от времени нам удается прикоснуться к жизни, кот" рая для нас еще недостижима, и мы воображаем, будто крошечная искорка, зажегшаяся в нас, это и есть все Царство Божие. Но это еще не Царство, это лишь реальный залог вечной жизни, обещание, призыв, зароненный в нас для того, чтобы мы не теряли надежду, оказавшись там, откуда Евангелие велит нам начинать: перед все еще закрытой для нас дверью, в которую мы стучим без устали, пока она не откроется. Мы должны стоять перед еще не постигнутой тайной и взывать, вопиять к Богу, всеми силами искать путь, пока он не разверзнется перед нами прямой стезей к небу; мы должны стоять в непоколебимой уверенности, что наступит мгновение, когда Бог исполнит нашу молитву. Я намеренно не говорю "услышит", потому что мы всегда услышаны, хотя нам не всегда дается ощутимый ответ. Бог не глух к нашим молитвам, но мы сами не всегда в состоянии понять Божие молчание в ответ на наш зов. Если бы мы осознали, что находимся перед закрытой дверью, мы могли бы измерить и наше человеческое одиночество, и то, насколько мы еще далеки от радости, к которой призваны, от полноты, которую Бот предлагает нам. И вместе с этим мы могли бы оценить - и это очень важно - как мы богаты, несмотря на бесконечную нашу нищету. Мы так мало знаем об области Божественной, так мало живем в Боге, а вместе с тем, какое богатство дается нам в этой искорке Присутствия, познания, причастия, сияющей в сердцевине собственных наших потемок! Если тьма столь богата светом, если отсутствие столько богато и насыщено, если всего лишь занимающаяся заря жизни - такая полнота, то с какой надеждой, с какой нарастающей радостью можем мы стоять перед этой закрытой дверью в счастливом сознании, что когда-то она откроется, и мы познаем такой переизбыток жизни, какого вместить пока еще неспособны. Не следует всегда искать ощутимого присутствия Бога; не следует надеяться, что в каждый момент Бог откроется нам явным образом. Евангелие дает нам целый ряд примеров, которые показывают, как далеки мы от понимания святости и величия Божиего, как недостаточно мы дивимся Богу. Нам кажется естественным добиваться Его присутствия, тогда как на самом деле нам следует с робкой надеждой на невозможное молить Бога преобразить и обратить нас, прежде чем мы сможем надеяться предстать перед Ним в благоговейном трепете, потому что каждая встреча с Богом в той или иной степени есть уже Страшный суд: встреча лицом к лицу с Живым Богом - событие важнейшее, решающее. Встреча с Богом всегда "кризис", а по-гречески слово "кризис" означает "суд". Мы можем, представ перед Богом, оказаться либо осужденными, либо оправданными, в соответствии с тем, что несем в своем сердце и о чем свидетельствует наша жизнь. Вот почему ветхозаветные пророки (можно привести не один пример) сокрушенно восклицали: "Увы, мне! Я видел Бога, - я должен умереть..." Это больше, чем может вынести человеческая душа, если только душа человеческая, человек не был привит к жизни Самого Бога во Христе.

Безрассудно искать преждевременной встречи. Поэтому все учение Православной Церкви о молитве и о поведении в жизни гласит: " Не ищите никакого мистического опыта; в благоговейном поклонении просите Бога, со всем доступным вам вниманием и верой, со всей силой надежды и устремленности, чтобы Он изменил вас, сделал такими, чтобы "когда-нибудь" вы могли встретиться с Ним". Это учение глубоко коренится в Евангелии: вспомните чудесный улов рыб. Петр принял Христа в лодку, Христос учил толпы народа в его присутствии, и все-таки Петр не постиг величия Иисуса. Господь велит ученикам отплыть на глубину и закинуть сети. Петр отвечает: Мы трудились всю ночь и ничего не поймали, но по слову Твоему закину сеть... Он закидывает сеть и не может ее вытащить! Он просит помощи у тех, кто находится в другой лодке, и только тогда осознает - и то не до конца, пока Сам Бог не открывает ему, что Христос - Сын Бога Живого, что он находится в присутствии чего-то, вернее, Кого-то, Кто выше его, Петра, разумения. Его охватывает благоговейный ужас, он припадает к ногам Иисуса и восклицает: Выйди от меня, Господи! потому что я человек грешный... В этот момент он интуитивно почувствовал величие Того, Кто находился среди них, и, зная, каков он сам, попросил Его удалиться.

Часто ли нам случается в момент углубленной молитвы, в момент, когда мы "чуем" Бога, Его святость, Его величие, сказать ему: "Выйди от меня Господи, я недостоин близости, которую ты являешь"? Не пытаемся ли мы чаще принудить Бога к близости, которой Он не искал, навязать себя Ему, силой ломимся в дверь, которую Он стремится держать закрытой? Я приду и исцелю его, - говорит Иисус. Нет, - отвечает сотник, - не трудись, Господи (ибо и я подвластный человек, но, когда приказываю слуге, он исполняет мою волю), но скажи слово и выздоровеет слуга мой... Разве таково наше отношение? Разве мы настолько чутки к Богу, что не хотим понуждать Его прийти? Достаточно одного слова, большего не требуется. Утверждаем ли мы Его державную свободу и поклоняемся ли с благоговением Его величию? Знаем ли мы из внутреннего убеждения, что Его слово жизнь для тех, к кому оно обращено? Если бы только мы осознавали, что из-за своей слепоты мы остаемся вне Царствия, вне Присутствия, мы смогли бы стучать в дверь, искать путь, взывать к Господу, а не требовать: "Сейчас же открой, я устал ждать, явись сразу передо мной, я слишком долго ждал Тебя!" А ведь именно так мы постоянно и поступаем. За сутки мы едва выкраиваем полчаса, чтобы уделить их Господу, и еще удивляемся, что в тот миг, когда мы произносим: Во имя Отца и Сына и Святого Духа - нам тут же не раскрывается все величие Святой Троицы!

Чрезвычайно важно нам понять, как далеки мы от Царствия, и вместе с тем, как щедро мы уже сейчас одарены Его присутствием благодаря свету, сокрытому в наших потемках. Сами сокрытые у нас возможности - это уже вдохновение, уже путь, уже надежда. Нам вовсе не следует спешить, но очень важно быть до конца реальными, занять по отношению к Богу и к окружающему нас миру верное, именно собственное положение, изнутри которого Бог может действовать. Потому что Он не может действовать в нереальной ситуации, куда мы без конца попадаем, поддаваясь по слову подвижников пустыни, воображению, фантазии, желаниям и духовной жадности.

И тогда для нас разрешится одна проблема; и та сторона молитвы, которая составляет муку нашей жизни, станет творческим актом, исполненным смысла: мы станем молиться с чувством богооставленности, что мы так редко делаем от всего сердца! Как мы сетуем на эту оставленность, но как не умеем пользоваться ею, чтобы стать более реальными и сказать: "Я слеп, я стою у двери, на холоде, во тьме, не потому что я во тьме внешней, отверженный Божиим судом, а подобно тому, что описывается в начале книги Бытия как момент, когда Бог творил все, изводя свет из тьмы; и то, что я называл светом вчера, сегодня всего лишь сумерки". Мы сможем молиться в состоянии богооставленности, зная, что Бог здесь, но я слеп, бесчувственен, и лишь действием Своего бесконечного милосердия Он не является мне, пока я еще не в силах вынести Его приход.

Если мы вглядимся вглубь темного лабиринта нашего сердца, нашего сознания, нашего прошлого и настоящего, наших устремлений в будущее, сможем ли мы сказать, что готовы к встрече с Богом? Осмелимся ли желать ее? Да, но только в угодное Богу время, когда Он Сам дарует ее; добиваться же ее силой, понуждать Бога к такой встрече - нет! Это превосходит то, что мы можем вынести. Но не так ли мы поступаем, ослепленные видимым, незрячие перед повергающим в трепет величием Невидимого, лишенные чувства изумления, благоговейного страха, того видения, которое дается лишь верой, смиренного ощущения прикосновения к краю ризы Христовой?.. Если бы только мы могли оценить с благодарностью Богу Его отсутствие! Оно учит нас стучать в дверь и испытывать наши мысли и сердце, продумывать наши поступки, правильно оценивать порывы всего нашего существа, спрашивать себя, действительно ли воля наша целиком направлена к Богу или мы обращаемся к Нему лишь в надежде на мимолетное облегчение и готовы через миг, как только получим подкрепление, забыть о Нем и, подобно блудному сыну, вновь приняться расточать силы, которые Он даровал нам.

Все это очень важно, потому что пока наша исходная точка не будет реальна, пока мы не осознаем истинную природу вещей и не примем их, как дар Божий, в ответ на положение, в котором находимся, мы будем тщетно пытаться взломать дверь, которая однажды откроется сама. Святой Иоанн Златоуст говорит: "Найди ключ к собственному сердцу, и увидишь, что он же открывает дверь в Царствие". В этом направлении и следует устремить наши поиски.

http://www.wco.ru/biblio/books/antons1/Main.htm