Мій товариш, київський скульптор Іван Гамольський, нарешті видав друком свою давно написану книгу “The Apendix”. Це реальна історія з життя радянського інтелігентного хлопчика, який потрапив служити в елітний спецконтингент радянських військ в Угорщині в 1985 році і що з того вийшло.
Це пригодницький роман, особливо цінний тим, що він є повністю автобіографічним. В книзі є казарми, любов, кров, шпигунські пристрасті, тортури, ненависть, високе благородство та розповідь про екзотику, яку ви вже ніколи не побачите. Бо цього совка вже, слава богу, нема.
Ражду прочитати книгу тим, хто забув, що таке совок і порівнює ті часи з нинішніми. А надто раджу молоді, яка народилася після цих подій. Книжка читається на одному диханні. Постійним читачам Майдану книга сподобається напевно.
Наталка Зубар
Для замовлення книжок пишіть на johnhungar
@gmail.com
А зараз пропонуємо вашій увазі главу з книги “на пробу”
————-
ДЕДЫ
Справедливости ради надо заметить, были среди старослужащих и нормальные люди, очень мало, но были. В основном это были выходцы из больших городов, дети интеллигентных родителей.
Лютовали в основном «селюки», в батальоне по традиции они составляли большую часть любого призыва. Розовощекие, широкоплечие, взращенные на неразбавленном коровьем молоке, они в основной своей массе выглядели упитаннее и выше (по росту) своих городских «собратьев» по Родине. Вдали от своих забитых колхозов, они выплескивали свои эгоистичные «Я» посредством пыток и измывательств. После армии, большая часть этих людей пополняла рядовой и сержантский состав, «доблестной советской милиции», применяя приобретенный армейский опыт к «бомжам» и мелким преступникам.
В Советской армии, пройдя за год сквозь мощный моральный пресс, физические издевательства остаться нормальным человеком, было архисложно. Год полного бесправия и год абсолютной вседозволенности, или все два года доказывать всем, что так жить нельзя и надо быть просто человеком…
Нарушенная психика и физические унижения, уже в первые месяцы службы порождали свои «горькие плоды». В каждом новом батальонном призыве находилось два, три человека, которые уже с самого начала не выдерживали сумасшедшего «военного дерби». Эти, в сущности, дети, в основном из хороших, интеллигентных семей, шли в армию с «открытым» сердцем. Воспитанные на пропагандистских, совковых фильмах об армии, они были не в состоянии «переварить» обрушившегося на их головы обмана. Бывали редкие исключения, но, в основном, если кто-то, накладывал на себя руки, все знали, что это мог сделать только очередной «интеллигентный хлюпик»…
Еще в первые дни, когда весь «молодняк» был отделен в «карантин» от старослужащих, уже было понятно, что все вокруг – сущий Ад.
В батальоне из старослужащих у меня был один земляк, прослуживший почти два года – «дед Советской армии». Вся молодежь тогда искала старослужащих земляков, все-таки какая никакая, а надежда, хоть не на защиту, так на доброе слово…
Он был выше меня на полголовы, крепко сбитый, светловолосый днепровский хлопец. Он сам нашел меня. Мы долго говорили. С потухшими глазами он спокойно рассказывал, что было с ним и что предстоит пройти мне. Я почти не задавал вопросов и слушал его…
По тому, как он спокойно рассказывал о предстоящем двухлетнем кошмаре, я понимал, что все не так ужасно и все прошли через это – «при желании выжить можно». Мы сидели на наблюдательной вышке, я слушал его и с грустью рассматривал огромные плакаты, растыканные по всему батальону с красными звездами и мордами в касках. Серые заборы с бахромой колючей проволоки, очерчивающей пределы аппендицита, навевали смертельную тоску…
Слушая его рассказ, меня часто охватывало невыносимое ощущение клаустрофобии, мысли о побеге из аппендицита, как миллионы червей пронизывали мозг. Самый простой, элементарный вариант моментально созрел в голове – переодеться в гражданские венгерские шмотки, вон они сушатся за забором, и уйти, «уйти, куда глаза глядят». Голодать, побираться, прикинуться глухонемым, но только исчезнуть отсюда, не видеть, не слышать, не говорить…
Но нет…
Что-то внутри, что-то заложенное раньше, с самого начала. Что-то страшное, советское, стадное – держало. Держало огромным, бесформенным крюком, за внутренности, ноги, руки, а главное голову…
ТРЕМПЕЛЬ.
Как всегда ныли ноги. Суточный караул перевалил за экватор, отдельно взятый в «бесплатную аренду» у Венгрии, кусочек «советской земли» обняла зимняя, неестественно холодная для этих мест ночь. Неправильно, на скорую руку намотанные портянки, плюс крепкий запах немытых солдатских ног образовывали дурно пахнущее месиво внутри сапог. Если нет ветра и стоять неподвижно, уже через несколько минут сквозь поры одежды, из голенищ сапог медленно подползает к носу и забивает ноздри, вонь портянок. Этот запах… Запах славянских ног, разбавленный инородными вкраплениями потомков эллинов и печенегов. Запах тревоги, погони, лопнувшей водянки, тухлых грибов, адреналина, дерьма и гнилого сыра. Эта вонь несравнима ни с чем, этот «букет» наполнял все солдатские каптерки и караулки любой части Советской армии от тундры до Кушки, от Бреста до Курил…
Еще армия пахнет автоматной смазкой, раздолбанным сортиром в караулке, бензином и кровью…
Этот пост номер один под названием ГСМ был предназначен только для молодежи, или самых «отпетых залетчиков», он был хорошо освещен и просматривался практически со всех сторон. «Укрыться от глаза», можно было только за клетками с кроликами, которых на свой страх и риск разводил начальник ГСМ. «Страх и риск», потому что кролики из клеток постоянно «пропадали». Старослужащие «желали» кролятины, им ее доставляли уже в приготовленном виде, с картофельным рагу, под водочку…
Сняв с плеча убийственно тяжелый Калашников, и с размаха вонзив его в землю, я присел. Отекшие, «свинцовые» ноги, почуяв расслабуху, предательски подсказывали всему телу: «Ложись, засыпай, ничего, что на снег, ничего, что на землю. Армия – это бред, сон который тебе снится».
Дрожа всем телом и втихаря прикуривая измятую «гуцульскую», я раздумывал – долго нет проверки, а, может, ее и не будет? За курение на посту минимум три наряда, учитывая то, что на территории поста бензоколонка, пара бензовозов наполненных под завязку девяносто третьим бензином, это уже неделя гауптвахты получается…
Вдыхая едкий дым сигареты, и аккуратно выдыхая вниз, чтобы не было заметно «предательское» сизое облачко в свете прожекторов, я продолжал размышления. Я стоял уже шестой час подряд, вместо двух положенных. «Кипиша» нет, значит, старослужащие «сладко» спят в караулке. Их никто не проверил, следовательно, и проверки не будет…
Да еще и дежурный по части вечером выпивал.
Да, логика «железная», но…
Но, вездесущий Тремпель…
Где-то там, в темноте, за колючкой, возможно, притаился Серега Колесник по кличке Тремпель, худющий аки сама смерть лейтенант Советской армии.
Тремпель… Длинные ноги, длинные руки и длинное туловище, которое венчает непропорционально маленькая, на первый взгляд, безмозглая головка… По собственной инициативе этот неутомимый детектив часто выходил на «охоту» за нарушителями солдатского устава. Солдаты за это его не любили. Зимой или летом он мог залечь на пару часов прямо на землю, наблюдая в бинокль за несением караульной службы. Часто для наблюдения он пробирался в очень неожиданные, причудливые места…
Однажды ночью Серега, известными «только ему» тропами, проник на пост номер два, в район ангаров легковых автомобилей. Он сидел «в засаде», в пустой пожарной бочке для песка четыре часа, неусыпно наблюдая за несением караульной службы. В караулке (не без помощи старшины Дороганова) о его «укрытии» знали. Все четыре часа, пока он сидел в бочке на посту номер два, на посту номер три сливали из бензобаков тяжелых штабных грузовиков и таскали на «улицу» бензин. По уставу, пароль прохождения на посты, знали только состав караула, дежурный по части, и командир батальона. В любого, не знающего пароль, часовой имел право стрелять на поражение. Следопыт-доброволец Серега пароля не знал, и потому на территории поста был «персоной нон грата». Если бы он высунулся, часовой мог «положить» его и тогда бы Тремпеля, за его природное любопытство, отвезли или на гауптвахту, или в госпиталь, или на родину в «деревянной рубашке». Так он и просидел до утра, пока автопарк не сняли с охраны…
В итоге утром, в который раз, боеготовность роты штабных автомобилей с пустыми бензобаками равнялась нулю. Равнялись нулю и поиски тех, кого обычно не находили…, и «испарившийся» бензин одним махом списывался как испарившийся во избежание проверок. Пустые баки вновь наполнялись очередной порцией советского горючего, добытого потом и кровью уренгойских нефтяников.
И вот с некоторых пор Тремпель начал подло «охотится» исключительно на молодежь. Эту привычку ему «привили» дембеля двухгодичной давности, эта история передавалась из уст в уста…
НЕ ХОДИ, КУДА НЕ ЗНАЕШЬ…
Вышел очередной приказ о демобилизации. По неизменной традиции, для грандиозной попойки в честь приказа, дембелям просто необходим был алкоголь – «горючее», причем в абсолютно немыслимых количествах. Накануне несколько недель подряд, батальон готовился к этому событию. В этом «советском муравейнике» практически все, начиная с самого забитого гурона, заканчивая самым заматерелым дембелем, сливали бензин из баков штабных «Уралов» и ЗИЛов. Тремпель (не зная реального положения вещей), тогда еще вновь прибывший, молоденький лейтенантик, в диком желании выслужиться, решил покончить с воровством бензина в батальоне и уничтожить всю порочную систему на корню…
И вот однажды, всё правильно рассчитав, он засел в засаду за батальонным забором. Именно в этом месте легче всего было перевалить через забор большой, тяжелый предмет, например – канистру с бензином…
Его «вычислили» не сразу, никто не подозревал, что «молодой» летеха будет настолько прыток. Тем более, что о традиционной дембельской бензиновой «эпопее», были в курсе практически все офицеры, не говоря уже о прапорщиках, обеспечивающих «безопасность» операции на месте.
Вокруг Будапештского батальона тоже спали не все. Это время, середину осени, либо середину весны, знал каждый, даже не имеющий машину венгр. Во всей округе обладатели частных домов превосходно знали, если ночью слышен шорох во дворе, значит они обязательно увидят перекошено-перепуганное лицо советского солдата с неизменной фразой «Бензин кел»? Что означало – бензин надо? Еще венгры знали – все, что увидел «советский глаз» у них во дворе, в эту же ночь может быть украдено.
Продавали не только бензин, в расположении батальона крали все, что можно было поднять и унести. Моторы, грузовые и легковые шины, канистры и чего только не пожелаешь из ассортимента нехитрого солдатского быта. Гони форинты, а взамен – хоть штабной «Урал» командира батальона по запчастям…
Было сыро, Серега Тремпель долго сидел в засаде за трансформаторной будкой, в голубовато-серой темноте очертания будки напоминали миниатюрный готический замок. Когда начал накрапывать мелкий, паскудный дождик, появились тени, затем он стал различать фигуры бойцов. В темноте, вглядываясь в еле различимые лица армейских воров, вновь прибывший Тремпель пытался запомнить как можно больше «персонажей». Бензин бурным потоком «уходил» за забор. Когда через пару часов Тремпель наконец понял, что бензин «тащат» не сотнями литров, а тоннами, он достал свой табельный «Макаров»… и когда из едва-едва освещенной дыры в заборе показались очередные помазки, навьюченные сорокалитровыми канистрами, он шагнул им навстречу…
Затем события разворачивались примерно следующим образом: немая пауза, из уст Тремпеля соскользнула невнятная команда: «Стой, стрелять буду!» Он настолько тихо, наивно, застенчиво и размазано произнес эти три слова, что все присутствующие сразу поняли – стрелять не будет… В это время из дыры в заборе «вырос» дед, младший сержант Смотров, он крупными шагами подошел к лейтенанту, медленно, аккуратно забрал пистолет и дал Тремпелю по башке рукояткой. Врезал так, что Серега, покачнувшись, словно подкошенный стебель, рухнул на землю, потеряв сознание. На рассвете он очнулся и обнаружил свое табельное оружие под кителем, из дула пистолета торчала записка: «Не торопись, успеешь…»
С того дня у Тремпеля на лбу розовел шрам, повторяющий очертания рукоятки пистолета Макарова. После того случая лейтенант Сергей Колесников сделался лицемером, к старослужащим у него с тех пор «вопросов не возникало», а вот к молодежи были и немало…
КОНЕЦ РАСПАДА
Каждую весну и осень советская военная машина поглощала новобранцев.
По закону «о священном долге» в Советскую армию на срочную службу набирались совершеннолетние юноши, с восемнадцати до двадцати семи лет.
В осенне-весеннюю страду каждый день работал мощный, тотальный конвейер, во всех самых маленьких деревнях и огромных мегаполисах от Калининграда до Сахалина, от Кушки до Выборга.
Каждый советский юноша примерно за год до своего совершеннолетия начинал ощущать на себе пристальное внимание районного военного комиссариата. Чем ближе было время призыва в армию, тем в геометрической прогрессии увеличивалось количество повесток в военкомат. Многим не хотелось разменивать свои «лучшие годы» на «почетный долг» Родине. Улизнуть от армии удавалось единицам…
Самые умные и находчивые – «косили на дурочку»…
-ТЫ ДУРАК? ИЛИ ПСИХ?
-НЕТ, ЧТО ВЫ, НАОБОРОТ… Я ОЧЕНЬ УМНЫЙ!
Глупо поступали те, кто калечили себя, прыгая с балконов, занимаясь членовредительством, отхватывая указательный палец правой руки…
Самыми умными были «дураки»…
На бесчисленных консилиумах они рассказывали психиатрам витиеватые истории о своих тайных страхах, при этом демонстрируя заранее подготовленные суицидные шрамы на запястьях.
До призыва в Советскую армию, то есть до достижения восемнадцатилетнего возраста, с частотой в три, четыре месяца, «косящих психов» на недельку-другую клали на «дурку». В психоневрологических диспансерах советские психиатры хладнокровно и доходчиво старались объяснить «косящим» пагубность их поведения и поступков, проводили с ними «плотные» идеологические беседы, между делом закалывая гармонизатором советской психиатрической системы – сульфацидом натрия, в просторечии – «серой»…
Несмотря на титанические усилия армии «косильщиков», большая их часть, рано или поздно, все-таки попадала в Советскую армию. Психи, наркоманы, все плоскостопые, плохо видящие и иже с ними были тем резервным мясом, которым районные военкоматы затыкали «некомплект» в «голодные» призывные времена.
НАРКОМАНЫ
«7 – бэшники» – наркоманы, вторая весомая когорта «косильщиков». Если в случае с «психами», сверстники понимающе-снисходительно шутили, то к наркоманам отношение было неоднозначным – их презирали и побаивались. В те годы быть наркоманом считалось чуть ли не престижным, это было своеобразным «тайным» братством. Братство имело и внешние признаки…
В начале восьмидесятых днепропетровских наркоманов можно было определить безошибочно визуально – по «рябухам»…
Рябуха – это серая, в мелко-черную точечку кепка «аэродромного» типа. Шили «настоящие наркоманские» рябухи только на улице Извилистой, в запутанных лабиринтах частного сектора возле «Озерки» – Центрального днепропетровского рынка. Стоила рябуха дорого – аж двадцать пять советских рубликов. Любой «нарик» в рябухе мог подойти к совершенно незнакомому субъекту в таком же головном уборе зная, что это собрат по несчастью, и общаться с ним на любые темы…
В основном, наркоманами становились дети «серьезных» зажиточных родителей, хорошо одетые, сытые, они сбивались в стайки и медленно уходили в свой «фиолетовый, фантастический мир».
Получить статью 7-Б (шизофрения на почве инъекционной наркомании), значило практически девяностопроцентную защиту от призыва. В начале восьмидесятых, о таких наркотиках как кокаин, героин и опиум, можно было услышать разве что в кино, однако «план» и «кукнар» перепробовали практически все предперестроечные «уличные» подростки. К шприцу с «тяжелой ханкой» добирались лишь немногие…
Ханку делали из белой жидкости – молочка, выделяющегося из надрезанной головки промышленного мака: его собирали на бинт, затем переваривали бинт в воде, и маковое молочко, постепенно превращалось в черно-коричневую слизь. Наркоманское «молочко» было полностью пригодно для инъекции в вену. Так как в наших «холодных краях», благодаря климату, опиумный мак не рос, ханка считалась самым «убойным» наркотиком. Ханка была слабым подобием опиума, но и на нее «присаживались» безвозвратно.
«План» и «мацанка» «добывались» из конопли, предназначенной для нужд легкой промышленности. Ежегодно в сезон цветения конопли самые яростные поклонники «курнуть» отправлялись в «экспедиции» на конопляные поля. В конце семидесятых поля не охранялись, но благодаря любителям «покурить травку» (множившимся в геометрической прогрессии), уже в начале восьмидесятых, поля брались под наблюдение вооруженной охраной с собаками и милицейскими вертолетами…
Основная масса молодежи «не присела» на шприц в то время благодаря дороговизне инъекционной дозы макового «молочка». При средней зарплате среднестатистического «хомо советикуса» в сто – сто двадцать, а стипендии в тридцать рублей, ханка стоила в районе от пяти до десяти советских рублей за кубик. Молодежь – пила «горькую». Поллитровый бокал пива стоил двадцать две копейки, бутылка водки – около четырех рублей, брал верх «экономический фактор», объясняющий повальное пристрастие молодежи к спиртному, да и протыкать себе вены хотелось не всем…
Примерно с начала восьмидесятых врачи в военных комиссиях научились с первого взгляда безошибочно определять инъекционных «нариков». «7- бэшники», сами того не замечая, выдавали себя. Замедленные, «черепашьи» движения, тянущаяся инсультно-заторможенная речь, у докторов это называлось – «эффект внезапно разбуженного старца». Дополняли картину «пробитые вены» на руках. Потом, ближе к девяностым, «дырки» от уколов стали находить в более изощренных местах – в районе мошонки, подмышек и щиколоток…
НЕТ ВЕЧНЫХ ИМПЕРИЙ.
СУДЬБА ИМПЕРИИ – БЫТЬ НИЗВЕРЖЕННОЙ В ЛЮБОМ СЛУЧАЕ (РАНО ИЛИ ПОЗНО)
(ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ №1)
Этот текст – цель и средство показать весь ужас пребывания контингента советских войск в Венгрии и других странах Варшавского пакта. Это выраженное в буквах, цифрах и знаках препинания предупреждение странам и политикам, возомнившим в угоду своим интересам и амбициям, решать проблемы за счет других… Других стран, совершенно не желающих знать проблемы большого и немыслимо нищего (в основном, духовно) государства…
Так же как СССР, развалилась Великая Римская Империя, территория которой охватывала практически всю Европу, великий Тамерлан не думал, что его Монголия в двадцатом веке будет территорией для пастбищ скота…
Ко всему вышеизложенному, хотелось бы добавить, вам очень повезло, если вы не жили при советской власти в Украине образца 1980-1990годов, как, впрочем, и любом другом закоулке беспредельно-огромного, дурно пахнущего, грязного почти во всех отношениях мусорного ящика, именуемого – СССР…
Прекрасно, что вы не видели пустых прилавков в магазинах, одинаковые, официально-казенные коммунистические «морды» по телевизору, не видели постоянно меняющегося, почему-то называющегося «незыблемым» курса ЦК КПСС и многое другое. Древние китайцы говорили: «Не дай вам Бог жить в эпоху больших перемен»…
ПРО ГЛИСТОВ
(ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ №2)
-Да, жить (если ты не был глистом-коммунистом) было очень сложно…
Перестроечный топор разрубил на изломе восьмого десятилетия двадцатого века фантастическую, псевдо-коммунистическую конструкцию. Некогда грозная тоталитарная империя, как истлевший гнилой мешок, неотвратимо расползалась по швам. Судьба любой, самой грозной империи, и это факт, неоднократно доказанный историей, рано ли, поздно – быть разрушенной…
Но если все предыдущие, тоталитарные механизмы, как правило, разрушались посредством войны, то эта империя постепенно переродилась в колосс на глиняных ногах, и, мало-помалу, на последних порах, без кровопролития выела сама себя изнутри…
Медленно, но уверенно коммунистическая система была съедена собственными маленькими согражданами, не доверяющими обожравшимся коммунистическим начальникам – подобно загнивающей туше огромной грязной свиньи, выедаемой опарышем. Постепенно и бесповоротно империя самоуничтожалась, тлела и умирала.
На последней «перестроечной» пятилетке процесс выедания собственного тела изнутри ускорился, да так, что от туши щетины с кожей не осталось, а потом…
Это будет уже потом, через несколько лет. Тогда от сгнившей туши останется серый, сухой скелет. Те немногочисленные «большие» сограждане – бывшие партийные бонзы, и предприимчивые люди очень быстро и «непонятным» образом гипертрофируются в толстых и зажиточных глистов-олигархов. Толстые, скользкие глисты, перекрасившиеся коммунисты-председатели, «накосившие» в свои гофрированные тела бесплатного «народного жира», будут жить «своей» жизнью. Они будут на самом «верху» – в черепной коробке, будут поглядывать из мрачных пустых глазниц на своих бывших маленьких сограждан – худых опарышей, которые забавно корчатся вокруг развалившегося скелета… Еще через несколько лет глисты станут собственниками больших корпораций, медиа-холдингов. Они будут смотреть на нас с экранов своими педерастическими глазками, моргать ими и рассказывать как нам жить дальше, прекрасно понимая, что им никто не верит.
Того жира, который «накосят» глисты в постперестроечную страду, хватит им и их правнукам… Долгая, насыщенная и интересная жизнь у глиста…
Толстым глистам-коммунистам будет казаться, что они – элита, мозг нации, и что сверху именно «ОНИ» руководят процессом. Но на самом деле обычные, рядовые опарыши будут жить своей собственной, по большей части нищей неинтересно- бесцветной жизнью.
Маленькие сограждане, в основном, так и останутся опарышами, только похудевшими, некоторые из них превратятся со временем в обычных серых мух, а совсем немногие даже в больших, толстых, зеленых… в «средний класс»…
ГОРБАЧЕВ
(ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ №3)
Горбачев стал реформатором, но как оказалось в дальнейшем, не по своей воле.
По-честному?.. Он не хотел реформ, он «отплясывал» свое «последнее танго», лишь благодаря тому, что тонущий корабль «СССР» погружался в пучину с неимоверной скоростью. Михаил был вынужден наводить «понты»… Он знал, что практически все ресурсы исчерпаны. Все ресурсы – это значит абсолютно все ресурсы; людские, материальные, а главное – духовные…
Уже в конце восьмидесятых было заметно, что этого «вундеркинда», коммуниста-хозяйственника, посадили на «трон», не просто так. Он должен был спеть народу «лебединую» песню, «убаюкать» его. Так же в его задачу входило потихоньку, «под шумок», «подсобрать» коммунистическую долларовую кассу и дать уйти своим коммунистическим «соратникам» в бизнес. Впрочем, потом на него, все равно повесили всех собак товарищи по партии.
Ему надо было что-то менять, но практически каждый рядовой гражданин советской мегамашины замечал: Михаил Сергеевич не знает, как это сделать…
На первых порах, выкручиваясь, «Горби» «вешал лапшу» о новых «горизонтах». Обещаниями и лозунгами типа «Ускорение» он пытался задержать движущийся семимильными шагами, неотвратимый процесс полного распада и разложения. То, что Горбачев сделал для Запада, трудно переоценить, его «подняли» «на-ура!», потому что видели, что «Горби» вносит полную деструкцию и беспредел во все сферы жизнедеятельности СССР. Он кидался из крайности в крайность: «ускорение», «перестройка», «антиалкоголка», все, за что ни брался Горбачев, спутывалось в идиотический, нескладный беспорядок.
В своих инфантильных походах «в народ» он сбивался с темы на тему, превращая свой диалог с людьми в собственный монолог в виде непонятного, словесного винегрета без сути. Он не умел говорить, он коверкал слова и сбивался, для лидера такого «монстра», как СССР он выглядел чересчур дешево… Дешево в глазах собственных граждан, в глазах лидеров сверх держав он выглядел иначе…
Штат переводчиков с университетскими дипломами на раутах и встречах так сглаживали его жуткие, режущие слух слова-перевертыши, что он выглядел прирожденным оратором «во плоти». Джордж Буш-старший понял бы наших сограждан, если бы пообщался с плохо выражающим свои мысли и путающим буквы в словах каким-нибудь работягой с «забитой» колорадской фермы.
P. S. Уже в восемьдесят втором сигарет с фильтром не было на прилавке, они продавались на двадцать процентов дороже, «из-под полы». Копченая и сухая колбасы доставались только по блату «для своих». Исчезло с полок магазинов единственное калорийное лакомство советской детворы – сгущенное молоко, его тоже «доставали» по великому блату…
Да, были конфеты…
Карамельные…
Шоколадные, с начинкой – дефицит…
Было мороженое – два, три сорта, пломбир в стаканчиках, сливочное в стаканчиках, пломбир квадратный брикет – вафля справа, вафля слева…
Сметана – только утром или вечером, но очень разбавленная, почти кефир. Мяса нет никогда, альтернатива – «синие», «недовыросшие» цыплята, в народе – «синяя птица»… но не всегда. Колбаса варенная, без соевого сала – редкость. Остается непопулярная, за два рубля десять копеек, с салом, купить не каждый рискнет: она «лежит долго», она может быть несвежей, есть вероятность отравления.
Рыбные морозильные витрины завалены скумбрией холодного копчения некондиционной величины, и морская капуста – в изобилии, «ешь, народ, витамины!»… В бакалее сухое вино «Алиготе», дешевый семьдесят второй красный портвейн, заплывшие комбижиром консервы а-ля рис с говядиной или свинина с горохом. Все!..
Может, что-то забыл?..
АРМИЯ
Из многих «прелестей» жизни в СССР хотелось бы выделить одну, которая непосредственно касается моего повествования – срочная служба в Советской армии.
На очень резонную и неистребимую поговорку советских граждан: «Два года в армии можно смело вычеркнуть из жизни», коммунистическая пропаганда использовала тупой, но исчерпывающий, по своей логике контр-лозунг: «Почетный долг советского гражданина – служба в армии». Тупой и идиотический, потому что каждый советский мальчик, еще учась в школе, знал, что на самом деле долг этот (мягко говоря) не совсем почетный, а в ряде случаев и позорный, что в армии над ним будут издеваться сверстники, такие же пацаны, но отслужившие чуть больший срок. Плюс он будет исполнять чьи то, по меньшей мере, бессмысленные приказы. Поколения советских людей проходили сквозь армейские скрижали унижения и насилия над личностью. Рассказы об армии, приходившие от тех, кто уже отслужил, были мрачные, либо тоже мрачные, но с элементом иронии… Верхом идиотизма считались рассказы, о том, как выкрашивалась в зеленый цвет трава и листья, натирался гуталином асфальт при приезде высокого начальства. Народный фольклор частенько выкидывал на уши граждан анекдоты о глупости армии, тупоумии офицеров, беспредельной жадности прапорщиков.
До службы в армии ваш покорный слуга, кроме сплошного негатива, только несколько раз слышал о настоящей, «красивой» службе. Из этих «нескольких» могу припомнить только один. Его мне поведала моя одноклассница, в которую я был влюблен и для которой писал стихи в восьмом классе…
Брат моей одноклассницы служил в Москве, в роте почетного караула, понятно – никто ей не верил, но когда однажды она с гордостью представила доказательство в виде фото, на котором ее братан, с карабином наперевес, стоял у Мавзолея самого дедушки Ленина. Слов не было…
По классу пошел «мандраж»: «телка не чешет», братан-то ее в натуре в роте почетного караула, в самом главном подразделении страны… вот тогда-то ее все и зауважали… тогда-то она нос и задрала…
Потом однажды она пришла в школу под ручку с каким-то неизвестным субъектом, лет на пять ее взрослее, и я постепенно перестал писать ей стихи…
