Ирина Ред. Опасные мысли про власть и насилие.

В России закрыли иностранного агента-организацию, которая помогала жертвам пыток, и общественность возмущенная про это волнуется, пишет, что в России каждый пятый – такая жертва.

84112412_moral

А я опять впала в состояние опасных мыслей про власть и насилие. Консультанты знают, что уровень доверия между клиентом и психологом точно соотносится с качеством тем, которые они готовы обсуждать. И вот интимная тема секса сейчас стала не такой уж интимной, т.е. про нее готовы говорить сразу. Тема физического насилия открывается легко только для тех, кто привык к побоям, и не видит в них ничего особенного. А вот тема власти и готовности самому претерпевать или делать терпилами других настолько табуирована у большинства, что до нее вообще невозможно добраться в краткие сроки консультативной работы, тут светит длительная терапия, на которую клиент (терапевт?) идет неохотно. И, наверное, они правы. Ведь уровень рефлексии этой темы не может сильно отличаться от того уровня, на каком эта тема представлена в обществе. Иначе возникает разрыв, порождающий чувства, с которыми клиент не всегда готов справляться и вообще на них не подписывался, в отличие, правда, от терапевта, который собственно и получает свои деньги за то, что готов заходить в дерьмо гораздо глубже, чем его пациент.

Так вот эта тема власть-насилие у нас настолько пунктирно-волосяная, что описание ее с нажимом неизменно становится вычеркнутым.

Иностранный агент Тимоти Снайдер представлял в Харькове книжку “Кровавые земли”. Я на презентацию не попала, но книжку по любезной ссылке от автора скачала. И вот читала ее я отрывками, заставляя себя снова погружаться в ужас, который пережили миллионы. И в некоторых местах, мне хотелось пробежаться побыстрее, чтоб мелькали картинки, а запахи уносило ветром. Этот американец заставляет своей книгой перезахоранивать трупы, как когда-то его соотечественники заставляли немцев разрывать могилы жертв концлагерей и хоронить останки достойно. И вот даже такое символическое действие оказывается очень трудным. Хочется бежать. (Надо признаться, что “Щепку” Зазубрина, как и фильм “Чекист” я тоже не смогла прочитать/посмотреть. ) И я понимаю, в чем дело. Ведь мало разрыть могилу, нужно достойно перезахоронить. А для этого необходим общественный ритуал и места памяти.

Мы гордимся, что публичные пытки и казни были не характерны для наших мест. Забывая, что непубличная жестокость в разы превышала все ужасы запротоколированной инквизиции и казней Европы. Достаточно вспомнить, за что была наказана гетевская Маргарита, сравнить с тем, как относились к нежеланным младенцам в России, и каково было общественное порицание за то, что мамка “случайно” в родах “придавливала” дитя. Наши люди не всходили на эшафот, имея возможность умереть людьми, их мочили “по сортирам” грязных камер. Нас избавляли от зрелища насилия власти. Наоборот, власть присваивала себе право быть высоко-духовным и моральным защитником от насилия, царящего в народе, которому, конечно же, нельзя доверить оружие ни в каком виде. Именно поэтому власть так боится своего публичного насилия, ведь оно приводит к Майданам. А чтоб о непубличном насилии власти ее терпилы молчали и всячески вытесняли так, что никакой капслук не пробьется, доводили градус унижений жертвы до такой степени, что свидетельство о насилии становилось равносильным самоубийству – признавать себя слабаком и ничтожеством у нас нельзя, все гремят железными яйцами, даже женщины. И в ответ на такое унижение становятся убежденными апологетами насильников, что собственно и составляет суть того самого «стокгольмского синдрома», который правильнее было бы назвать в нашем случае феноменом ватногенеза.

Этот феномен можно сейчас наблюдать абсолютно открыто, благодаря историям пленников лугандона, которые может и хотели бы поделиться в полной мере тем, что с ними произошло, но общество, кажется, еще не готово это принять. Поэтому вопрос о том, готовы ли мы не только разрывать могилы, но и перезахоранивать с почестями наши жертвы, устраивая места памяти, открыт. А тема власти и насилия остается самой трудной в работе терапевта…

Ирина Ред. Психолог. Харьков