Иудейские разговоры об Одессе после катастрофы:
(и ещё отрывок – просто так, потому что мучительно болит голова и хочется знать, найдётся ли в недрах самого того города хоть кто ещё, кто бы стилистически соответствовала этой ветшающей экзистенции)
Когда-то безумный эксперимент Воронцова – Ришелье завершился удачей.
Как, впрочем, и предполагалось, и никто и не сомневался в том, что всё будет так, как и было задумано до того, как начался, собственно, сам эксперимент.
Эксперимент предполагал созидание населения так, чтобы по мере созидания населения доращивался город, соответствующий созижденному населению, а не иначе.
Вот, скажем, Киев со своим населением был всегда – и хоть монголами его выворачивай, хоть татарами трави или даже употреби по отношению к нему то ли евреев, то ли еврейский холокост — распространяемый на примыкающую к евреям творческую часть неистребимого населения — но всё равно по прежнему и навсегда останется Киев_со_своим_населением. Это — данность.
По типу Киева с его населеним созидалась населённая Москва, но это неудачная репродукция, испорченная климатическими испарениями и комментариями пришлых и внедрённых.
Иное дело Петербург – СанктЪ! ПетербургЪ! Его созижденье не требовало населения. Лишь управления и приданных к управлению управленцев. Управленцы требовали посетителей, просителей. Жалобщиков. Вымогателей и возмутителей народного спокойствия. Т.е. Несчастных — обиженных и оскорблённых невозможностью дать столько, чтобы сразу и навсегда и чтобы самому, а не кому-то. Тут эксперимент был иной: Санктъ-ПтбЪ созидалось принципиально не в человеческом смысле, а потому предполагалось и безлюдным и заселенным одновременно — вот так и живёт до сихъ поръ. Тоже в своём роде удачный эксперимент для любителей парадоксов и прекрасного, которое прекрасно лишь до тех пор, пока это прекрасное не будет облапано, обсмотрено, обслушано, обтёрто об… Прекрасное предполагает безлюдье, но не бывает без реципиента — чтобы это было прекрасно, нужно, чтобы это было и не было одновременно, в том числе и население.
Санктъ-Петербургъ — прекрасен!
Одесский эксперимент был много самобытнее.
Возьмём в качестве основы георграфический локус, где люди изначально не переводились, а потому совершенно не важно, как его именовать, – а хоть Одессой назовите!
Пропустим через этот локус некий поток принципиально отторгнутых от собственных мест порождения личностей — именно личностей. Не особей и не тварей — особи и твари потом сами собой наползут, куда ж без этого — это как пыль, которую не нужно специально заводить в доме, чтобы она была.
Затем подождём некоторое время, когда определятся личности, оставшиеся в этом локусе по им самим неизвестной причине, однако всё же основательно — совсем как у себя дома. И эти личности построят себе город так, чтобы было удобно ходить друг к другу в гости или безопасно держать друг друга в поле зрения, когда смертельно поссоришься на пару дней. И чтобы не нужно было дуэлей, потому что и без дуэлей смешно до самой смерти.
Вы уже поняли, что такой город вынужден проростать и взращиваться сам собой и через самого себя? Так оно и есть!
Но хочется ещё и красиво. Не так, чтобы прекрасно — с прекрасным мы уже разобрались в Санктъ-Петербурге и больше не надо, пусть оно там навсегда и остаётся.
Хочется, чтобы красиво.
Красиво — это тоже парадоксально, но не смертельно парадоксально, а как-то иначе: красиво — это чтобы удобно и свободно и чтобы удобно и свободно было одномоментно и как бы само собой.
– Вы и представить себе такое не можете? Вот оно — подлинное красиво!
Именно так делали Одессу — из предположим-безымянного прошлого, оторванных личностей, которым здесь как дома, и одномоментной совокупности удобно и свободно — красоты.
Но и это ещё не всё!
Чтобы было удобно – свободно – и некуда деваться. Да!
Потому что именно само это “некуда деваться” стимулирует душевность так, чтобы ходить в гости не без повода. Без повода – это не в гости, а волындаться без дела и мешать людям жить наедине друг с другом.
Чтобы был Город, где живут красиво – удобно и свободно и, деваться некуда, ходят в гости не без повода. Чтобы рядом были поселения для кандидатов в город – пришлых, но своих, которым уже удобно и свободно. но либо ещё не личности (как на Слободке), либо не ходят в гости, а живут рядом кучкой (как на Молдаванке), либо ещё нет повода, потому что все через них – всё равно, мимоходом и время от времени, по нужде или летом (как на Фонтанах или Мельницах).
И тогда в Городе концентрация населения на душу населения возрастает всё более и более до критической массы, которую Исаак Бабель мерял бы бениной массой, душой, женой и матерью. Но это будет много позже, после того, как Молдаванка и Мельницы хлынут заполнять в одночасье опустевший Город и первым по счёту историческим кладбищем окажется ВТОРОЕ христианское с премыкающим к нему Первым католическим и армянским напротив Еврейского – и никто никогда уже не скажет, почему ВТОРОЕ стало ПЕРВЫМ, хотя все помнят, куда девалось Первое, – но это уже как раз переселяющейся в город Молдаванке и Мельницам до бениной матери – поклон туда, где сторона Исаака Бабеля.
Когда в Городе концентрация населения на душу населения критична в гроде наступает чума. Если когда-то чуму назовут войной с турками и остальной Европой – а хоть Осенней Революцией (для романтиков с Чкаловского пляжа)! – это без разницы, потому что всё равно это чума, в процессе которой Город сжимается до размеров горки Чумки, внедряться в которую легендарно опасно на все века.
Чтобы не было чумы, нужно заменить её образованием – существенный элемент эксперимента Воронцова-Ришелье.
Если в Город, перенасыщеный уютной свободой и красотой, добавить приезжих гениев, переживающих свою юность, чтобы они оставили здесь своё влияние, – то при концентрации населения на душу населения – душу, в которую случилось влияние мимолётного юного гения, – предполагаемо в таких условиях само население станет незаметно обыденно гениальным до степени выделения излишков во внешнюю среду.
Эмиграция чудесно заменяет чуму: выращиваем гениев во всеобщемнеобходимо количестве путём образования – и чумы не надо, они сами разъедуться во свояси, движимые присущей гениальности необходимостью осуществить уникальность.
А уникальность невозможна без одиночества – и гений невозможен без бездарного контекста асфальтовой пошлости.
Суть эксперимента Воронцова-Ришелье – удачного до безумия! – в том, чтобы сам собой создался Город. который бы саморасселялся туда и сюда и никто бы не был в этом до поры до времени виноват. а даже наоборот до поры до времени все были бы в некотором и определённом смысле даже довольны и щястливы – и у нас есть от вашего с привкусом удобного, свободного. красивого и гениального.
Эксперимент удался, т.е. закончился.
И никому и в голову не приходило поинтересоваться. когда это случится – признание эксперемента удавшимся, то есть завершённым.
Как-то так…
